«ДА, ПОМНЮ Я ВАШ ДОМ, РАДУШЬЕМ ЗНАМЕНИТЫЙ…» (часть 13)
Старец Антоний (Чернов).
«Старец с острова Мэн»
Постоянным нашим собеседником на вечерах в квартире Зелинских был старец Антоний. Хотелось бы при этом уточнить: постоянным, но незримым. Поскольку его не было не только в Москве, но и в стране.
Каким образом отец Антоний оказался связанным с Зелинскими, как, будучи в Англии, оказался с ними в переписке, сказать не могу. Не знаю. Помню только, что письма, пусть и не так часто, но приходили.
Каждый раз это было событие, о котором сообщалось заранее. Мы приходили. Когда все были в сборе, Юлия Григорьевна брала со стола конверт, доставала из него письмо, разгибала страницы. Все умолкали и она читала…
«Старец с острова Мэн», - так именовала его Ю.Г. Шишина, действительно жил там. Но в это словосочетания вкладывался и иной смысл. Дело в том, что православный старец, оказывается, пребывал в окружении в буквальном смысле вражеской духовной силы…
Дело в том, что остров этот, находящийся в Ирландском море на равноудаленном расстоянии от Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльса, именуют еще островом ведьм.
Хотя островитяне еще в самом начале VI века были крещены святым Патриком, антихристианские силы здесь всё еще достаточно сильны.
Свидетельство тому само название острова, который получил свое имя в память о владыке тех мест маге Мананнану, согласно преданию часто превращавшемся в трехногое существо. Отсюда и герб острова Мэн: трискелион - исходящие из единого центра три бегущие ноги. И девиз острова: «Как ни бросишь, будет стоять» - истолковываемый ныне как «символ стабильности».
Кстати говоря, характерной чертой этого мага была его стойкая неприязнь к членам Королевской семьи.
Своему правителю вполне соответствовали и сами островитяне. Согласно преданиям, здесь издавна приносили жертву Баалу. И еще здесь дольше, чем в любых других местах (зафиксированы случаи, относившиеся даже к ХХ в.), сохранялся обычай сожжения телят заживо в качестве избавительной жертвы для спасения скота от болезней.
Такие «обычаи» предопределяли существование тех, кто мог осуществлять подобные действия. Сопровождавший в экспедиции 1203 г. на остров одного из Норвежских Королей бард писал: «… Наш любознательный Монарх познакомился с ужасающими силами колдовства и прочей мерзости этой нечестивой расы». До сих пор каждому англичанину ведомо, что на острове Мэн привидений обитает больше, чем в любых других местах Великобритании.
«Знатьё» было делом наследственным, передаваясь в семье сначала от мужчины к женщине, а в следующем поколении, наоборот, - от женщине к мужчине. До сей поры на острове (в Каслтауне) регулярно проводится шабаш ведьм. Причем верховная ведьма открыла в одной из старинных мельниц музей колдовства. Среди его экспонатов маски с рогами, пронзенная булавками кукла, сломанное распятие…
Как оказался на этом имеющим особый статус (являясь Коронным владением, Мэн не входит ни в состав Великобритании, ни Евросоюза) острове о. Антоний - отдельная история…
Сам же старец был, в своем роде, личностью легендарной…
Александр Андреевич Чернов (так звали его в мiру) родился 27 августа 1909 г. в станице Усть-Белокалитвенской Ростовской губернии.
Происходил он из коренных донских казаков. Дед, генерал Чернов, участник русско-турецкой войны 1877-1878 г. Отец войсковой старшина (что соответствовало чину подполковника) нес службу при Дворе.
После его гибели во время гражданской войны мальчика приняли в Новочеркасский Донской кадетский корпус на казенный кошт.
Вместе с ним он и отправился за границу в 1919 г. На пути в Константинополь мальчик заболел тифом. Его отправили пароходом в Александрию, где он попал в госпиталь.
Выздоровев, он возвратился в Константинополь, где в течение трех лет прожил в резиденции Российского Императорского посольства. Там он впервые и услышал о Владыке Феофана (Быстрова), с которым оказалась связанной вся дальнейшая жизнь юного беженца.
«Впервые я услышал имя Святителя Феофана, - вспоминал позднее старец, - тогда, когда мне было лет двенадцать, - от нашего школьного батюшки, отца Иоанна Ц[ерете]ли, в Константинополе. Наша школа занимала летнюю резиденцию Российского посольства в Буюк-Дeре на Босфоре. Это было в самом начале двадцатых годов.
Как-то после урока по Закону Божию мы окружили отца Иоанна, и кто-то из нас задал ему вопрос:
- А есть ли в наше время святые в Церкви?
- Есть, - ответил законоучитель. - Несомненный святой выехал вместе с нами из большевистского ада, Архиепископ Феофан Полтавский. Великий святой!..
Священник, сказавший это, был в прошлом полковником генерального штаба...
- А где он, этот святой, живет сейчас?
- Как и мы, за границей. Первое время он жил здесь, в Константинополе, совершал Божественные литургии в Афонских подворьях, усердно молясь о судьбах нашей несчастной Родины. А затем переехал в Югославию и подвизается там в одном из русских монастырей. Он несомненный святой по своей жизни и по благодати Божией, почивающей на нем».
В 1926 г., после закрытия школы в Турции, Александра Чернова вместе с его товарищами перевели в шестой класс русской гимназии в город Варну, в Болгарию, в освобождении которой принимал участие его дед-генерал.
Там и произошла его личная встреча с Владыкой Феофаном, жившим в 1925-1931 гг. попеременно то в Софии, то в Варне.
Старец об этом вспоминал так:
«Жил я в интернате, находившемся во дворе древнейшей греческой церкви III века. Великолепный храм этот был во имя св. Афанасия Великого Александрийского и назывался попросту “Русская церковь”.
Вскоре после моего прибытия, когда мне все было незнакомым, чужим, я услышал колокольный перезвон. Поспешив в храм, увидел двух русских архиереев на выходе из храма. Имен их я, конечно, не знал. Особое впечатление произвел на меня старший из них. Он был худ и бледен. Я не подозревал, что этот архиерей и был тот самый Архиепископ Феофан Полтавский и Переяславский. Оказывается, он переехал в 1925г. из Югославии в Болгарию по приглашению Болгарского Священного Синода. Синод предоставил Архиепископу в Синодальной палате квартиру. В Варне же он проводил лето, где отдыхал и лечился. И вот, по окончании дачного сезона, уезжая в Софию, Архиепископ и его спутник заехали в Русский храм. Отвечая на приветствие настоятеля, Владыка сказал только несколько слов своим едва слышным голосом, и архиереи быстро отбыли на вокзал.
В ту пору, чувствуя себя в Варне чужим, я не сумел, не решился принять от незнакомых архиереев благословение. Только спустя несколько месяцев я узнал, что Архиепископу Феофану можно послать письмо и что он непременно ответит. Весною 1927 года я в большом волнении написал ему письмо, прося святых молитв и благословения. И быстро получил от него ответ: “Дорогой юноша! Ваше духовное настроение - редкое явление в наше время. Если Господь благословит, я предполагаю к Вербному Воскресению приехать в Варну и останусь там на все лето. Тогда у нас будет время побеседовать с Вами. А пока призываю на Вас благословение Божие. Ваш богомолец, Архиепископ Феофан. 1927. 3. 14. София”.
Получив письмо, я был рад несказанно. Я многократно его перечитывал. От него веяло необъяснимой духовной силой, умиротворяющей и сосредотачивающей. Я чувствовал в себе перемену, ощущал необыкновенную радость и легкость. Мои недостойные и принужденные молитвы стали сосредоточенными, желанными. И сам я неоднократно удивлялся своему душевному настрою: “Да что мне так светло, так мирно, тихо и радостно?!” Не было никакого желания с кем-либо говорить, чтобы не нарушить этого состояния... Но оно отнюдь не было угрюмым. Нет, оно было жизнерадостным, светлым, солнечным...
Я понимал, ясно понимал, что это действует сила молитвы его обо мне, грешном и крайне недостойном. Сила молитвы Святителя Феофана - это Божие благословение, преподанное им. Весь Великий пост я чувствовал, ощущал, что дивный Святитель действительно молится обо мне. Но как часто это состояние ускользало! И с каким трудом и усилием я опять находил его, или, верней, оно обретало меня по своей великой милости.
По мере того как приближалось время встречи cо Cвятителем Феофаном, особая радость наполняла мою душу. Теперь, идя в гимназию, я выбирал уединенные улицы, чтобы не встречать людей на своем пути, не развлекаться и хранить молитвенное состояние: я шел как бы в явном присутствии Святителя, в тихой-тихой радости...
Вспоминается один из приездов Архиепископа из Софии в Варну. По всегдашнему обычаю Владыка прямо с вокзала заехал в храм св. Афанасия Великого, дабы получить его благословение на пребывание в Варне. Несмотря на будний день, в храме собрались прихожане. Среди них были постоянные богомольцы греки, высоко чтившие Владыку Феофана. Они говорили о нем: “Когда он совершает Божественную литургию, то кажется нам, что это совершает сам Святитель Афанасий Великий”. […]
Помню, как я шел к Владыке Феофану первый раз из города на дачу. Я был охвачен радостью и в то же время волнением и тревогой. Как же не волноваться, когда он - ученый, профессор, ректор Петербургской Духовной Академии, духовник Царской Семьи, а главное, он - святой, благодатный, безконечно смиренный Старец. Как же не волноваться!..
По мере того, как я приближался к даче, пройдя приморский парк и миновав кладбище, волнение усиливалось, нарастало. Наконец, в отдалении я увидел маленькую дачу с верандой.
Я долго не решался подняться на веранду. Ждал с полчаса под сенью двух дерев... Подымаюсь на веранду. Опять жду. Подхожу к двери, но не решаюсь постучать. Отхожу в нерешительности. Снова подхожу. Поднимаю руку, чтобы постучать, но не могу. И так несколько раз. Наконец, еле-еле слышно стукнул. Дверь приоткрылась. Он - в епитрахили. И сказал спокойным, тихим голосом:
- Пожалуйста, присядьте, подождите немножко!
Волнение сразу улеглось. Стало так мирно, спокойно и радостно...»
Так состоялась эта судьбоносная встреча, а уже в 1929 г. Александр Чернов переезжает в Софию, где становится келейником Владыки. Это тесное общение, а одновременно и духовное ученичество продолжалось вплоть до середины апреля 1931 г., когда архиепископ Феофан отбыл в Париж.
Больше им в этой жизни свидеться было не суждено. Правда, есть сведения, что они переписывались…
Архиепископ Полтавский и Переяславский Феофан (Быстров, 1872†1940).
Покидая Софию, Владыка благословил своему келейнику продолжить учебу. И тот исполняет наказ учителя: закончил Военную академию, историко-филологический и богословский факультеты Софийского университета.
В отсутствии духовного руководства молодого человека одолевает мiр. Он увлекся политикой. В 1933 г. Александр стал членом Национально-трудового союза нового поколения, занимавшегося не только идеологической борьбой с Советской властью, но и террором.. Избранный в 1934 г. генеральным секретарем Болгарского отдела НТСНП, Александр Чернов преподавал в Плевенской гимназии и одновременно готовил покушение на советского полпреда в Болгарии Ф.Ф. Раскольникова, раскрытого болгарской контрразведкой. Однако последний смерти все же не избежал: написав открытое письмо Сталину и став, таким образом, невозвращенцем, он был объявлен Верховным Судом СССР вне закона, а в 1939 г. покончил с собой, выбросившись с пятого этажа в клинике в Ницце.
О другого рода деятельности А.А. Чернова в предвоенный и военный период пока что ничего известно. Знаем только о его женитьбе в 1944 г. в Болгарии, однако ни имени, ни судьбы его супруги мы также пока не знаем.
Что касается самого Александра Андреевича, то он немедленно по вступлению Советской Армии в Плевну был арестован органами СМЕРШ. Далее последовал четырехмесячный этап: Румыния - Югославия - Венгрия - Москва. В пункте назначения его отправили сначала в Лефортовскую, а затем Бутырскую тюрьму.
Осужденного ОСО МГБ СССР на десять лет лагерей, его направили в Кировоград. Срок он отбывал в Карагандинских лагерях: Карлаг (1945-1948), Песчанлаг (1949-1950), Степлаг (1950), Спассклаг IV (1955). Последний лагерь был инвалидным отделением.
Именно здесь, в неволе, состоялось еще одно его судьбоносное знакомство: с истинно-православными христианами. Для А.А. Чернова это стало вторым духовным рождением; его собеседники, в свою очередь, в ученом собрате-лагернике обрели голос для своего внутреннего укрепления и диалога с мiром. Именно там, в лагерях, будущий старец написал свои первые труды.
Около 1952 г. А.А. Чернов принял подвиг молчания и был немедленно отправлен в психиатрическое отделение медицинского специзолятора. Там после укола в позвоночник у него отнялись ноги.
В 1953 г. он попал под амнистию, однако выпустили его лишь в 1955-м. В документах значился диагноз: «мутизм» (потеря речи) и «парапарез нижних конечностей».