МОНАРХИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ БАРОНА УНГЕРНА (13)
Логотип Азиатской конной дивизии: Двуглавый Орел Российской Империи и Соёмбо (с луной, солнцем и тройным языком пламени) - древний символ монгольского народа, ставший гербом Монголии после объявления в 1911 г. независимости.
В качестве иллюстраций использованы фотографии из книг востоковеда С.Л. Кузьмина.
http://users.livejournal.com/_petrusha/374299.html
https://humus.livejournal.com/3580572.html
К СТОЛЕТИЮ УБИЙСТВА БАРОНА УНГЕРНА
«Приказ № 15» (окончание)
Как мы уже отмечали, документ этот оставил глубокий след в истории. Его заметили современники, не оставил он равнодушными и потомков, обсуждают его и пытаются разгадать исследователи.
«Этот приказ, - пишет в своих мемуарах офицер Н.Н. Князев, - красочен и отнюдь не банален. Вне сомнения, приказ № 15 является крупнейшим из литературных произведений Барона, выделявшегося, даже из скупых на слова военачальников, крайним лаконизмом речи» (Кузьмин-2004-2. С. 25).
Дом в нынешнем Улан-Баторе, в котором размещался штаб генерала Унгерна на пересечении улицы Самбуугийн и площади Ялалтын, за бывшим музеем Ленина. Фото С.Л. Кузьмина.
Две главных составляющих этого текста: христианская вера и древние обычаи, восходившие ко временам Чингис-Хана.
Были (и есть) те, кто не в состоянии вместить это, кто не может принять, не заинтересован в раскрытии правды, пытается затемнить и извратить истинное содержание, направив «в сторону» людей неискушенных…
На привычном для него поле пытается играть современный биограф Барона Леонид Юзефович. Сей литератор, пишет востоковед С.Л. Кузьмин, «доказывает, что дата и номер приказа были выбраны не случайно: по восточному календарю 21 мая приходилось на 15-й день IV луны, а число “15” ламы определяли как счастливое. Это не исключено. Однако предположение (основанное на мемуарах Голубева), что номер и дата приказа - не очередные, а фиктивные, неубедительно. Если подтасовать число, оно не станет счастливым с точки зрения астрологии. Отмечу, что приказы по Азиатской дивизии в архивах идут не подряд: многие утеряны, а возможно - выброшены самим Унгерном, не любившим “канцелярщину”» (Кузьмин-2011. С. 580).
Сопроводительная записка к «Приказу № 15», подписанная бароном Р.Ф. фон Унгерн-Штернбергом.
Однако понять Барона не было дано и многим из тех, кто его окружал, что, как нам представляется, для него было и не особенно важно…
Вот что зафиксировано в документе первого «опроса военнопленного» в Троицкосавске 27 августа 1921 г.:
«Унгерн заявляет себя человеком, верующим в Бога и Евангелие и практикующим молитву. Предсказания Священного Писания, приведенные Унгерном в приказе его № 15, захваченном под Троицкосавском, он считает своими убеждениями. Приказ составлен Ивановским и Оссендовским.
Цель издания приказа № 15 - объединение отдельных мелких партий, оперирующих в пограничных районах Монголии. Кроме того, целью издания этого приказа было укрепление дисциплины в его войсках и внушение представления об организованности и объединенности его действий с другими противниками Советской власти. Особых надежд на этот приказ не возлагал» (Кузьмин-2004. С. 201).
«Приказ № 15, - пытался оценить документ с точки зрения заведомо неприменимой к нему обыкновенной логики офицер дивизии М.Г. Торновский, - не вызывал энтузиазма у офицеров, а тем более у всадников. Он был слишком длинный, туманно - мистический, малопонятный. На разборе приказа не будем останавливаться. Каждый его поймет под своим углом зрения. Нужно отметить лишь неоспоримые положения: 1) жестокость - смерть, смерть… во всех видах; б) отсутствие реального учета сил противника, с которым генерал Унгерн малоуспешно боролся в Забайкалье и ушел от большевиков из района Акши; в) умышленно или по неведению он пишет о выступлении атамана Семенова, когда должен был знать (постоянная связь через курьеров), что во Владивостоке междуцарствие (большевики, японцы, белые, власть к братьям Меркуловым перешла лишь 26 мая 1921 г.) и что Семенов не у дел и сидит в Дайрене; г) девиз на знаменах: “Великий Князь Михаил Александрович” - еще менее понятен, так как Унгерн не мог не знать, что Великого Князя Михаила Александровича нет в живых; д) непоследовательность его слов с делом: в то время как в руководящем приказе он точно говорил о базах секторов, на которые следует опираться, сам с легким сердцем оторвался и бросил свою базу - Ургу после Троицкосавского разгрома.
В приказе, как в зеркале, отразилось мiровоззрение Унгерна, построенное на нереалистических предпосылках. Припоминаю разговоры о сути и характере приказа среди культурного офицерства дивизии. Тогда уже было ясно, что в приказе много передержек и нереальных предпосылок, но в полной мере его несостоятельность выявилась с течением времени.
Многие верили в счастливую звезду Унгерна и в то, что Провидение избрало его для совершения великих дел, и безоговорочно пошли за ним. Главное же - не приказ и не генерал Унгерн воодушевлял бойцов Азиатской конной дивизии, и не они двигали на великие жертвы, а вера в непрочность большевицкого режима и правоту свою, каковая вера еще долго жила в эмигрантах после крушения.
Нужно думать, что в приказе уменьшена оценка сил противника, чтобы не испугать малодушных, тогда как об этом нужно было упомянуть, прежде всего, указав силы Красной армии на линии от Новосибирска до Читы, кои выражались в 4-й и 5-й советских армиях числом до 100000 бойцов. Нужно было дать директивы, как эти армии расчленить и бить по частям. Красная армия в 100 тысяч легко истребит мелкие партизанские отряды в 1000-2000 человек, плохо вооруженные, без достаточных огнестрельных припасов и далекой тыловой монгольской позиции. Очевидно и требование каких то новых принципов ведения войны, чтобы горсточка людей, даже при сочувствии населения, могла бы противоборствовать силе Красной армии в Восточной Сибири» (Кузьмин-2004-2. С. 248-249).
Один из болевых мотивов и раздражителей этого текста выделял и офицер-контрразведчик Н.Н. Князев:
«Вопрос о смертной казни поставлен был бароном на солидную, так сказать, ногу, и мыслился как смертная казнь “разнородных степеней”.
Параграф 10 приказа гласит: “В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что, по причине совершенного упадка в России нравственности и полного душевного и телесного разврата, нельзя руководствоваться прежними законами, не предполагавшими существования преступлений, подобных совершаемым в настоящее время. Мера наказания может быть только одна - смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия - “правда и милость” - изменились: теперь должны царствовать “правда и безпощадная суровость”. Единоличным начальникам, карающим преступника, помнить об искоренении зла навсегда и до конца, и о том, что неуклонность и суровость суда ведет к миру, к которому мы стремимся, как к высшему дару Неба”» (Кузьмин-2004-2. С. 21).
«Смертная казнь разных степеней» была также в центре внимания и большевиков, допрашивавших генерала в Иркутске.
Писатель-большевик В.Я Зазубрин в очерке «О том, кого уже нет (Унгерн)», опубликованном 21 сентября 1921 г. в печатавшейся в Иркутске ежедневной газете политотдела Реввоенсовета 5-й армии «Красный Стрелок», зафиксировал сам допрос Барона и свою с ним беседу в штабе армии.
«- …Вы же всех коммунистов уничтожали?
- Безусловно. […]
- Я беллетрист, немного историк. Меня интересует только нравственная сторона, идейное обоснование вашей борьбы. […] Скажите, почему вы ссылаетесь на Священное Писание? Зачем нужен был вам Апокалипсис? Вы искренне верили?
- Безусловно. […] Коммунизму я противопоставил христианство.
- Но ваш террор? Разве это по-христиански? С семьями, с детьми?
- Это не террор. Это обычай Востока. У китайца, у монгола враг, глава семьи, неотделим от членов семьи. Убить одного мало восточному человеку, надо всех. Я должен был угождать своим жестоким солдатам. Это я делал для них. […] Моя идея - создать кочевую монархию от Китая до Каспийсхого моря. Я за монархию. Без послушания нельзя. Николай I, Павел I - идеал всякого монархиста. Нужно жить и управлять так, как они управляли. Палка прежде всего. Народ стал дрянной, измельчал физически и нравственно. Ему палку надо. Вообще белые никуда не годятся. Я за желтых. Желтые, несомненно, победят. У меня жена китаянка. Я за желтых.
- Кто писал, составлял ваши приказы?
- Я приказывал, - неожиданно у барона прорвалось прежнее, вольное. Сжались сухие кулаки. Глаза провалились под нависший тяжелый лоб.
- Я приказывал.
Да, ты приказывал. Не щадил... На секунду почувствовался настоящий Унгерн. Сильный, с огромной инициативой, несомненный организатор, боевик, сорви голова и палач» (Кузьмин-2004. С. 558-559).
Владимiр Яковлевич Зазубрин (1895-1938), настоящая фамилия Зубцов. Родился в Пензе в семье железнодорожника, активного участника первой русской революции. Был подпольщиком и профессиональным провокатором. По заданию большевиков поступил перед революцией на службу в жандармское отделение, в годы Великой войны учился в юнкерском училище, а во время гражданской войны, находясь в составе армии адмирала Колчака, занимался агитацией в войсках за переход на сторону красных. Один из основателей и первых руководителей Союза сибирских писателей (1926-1928), участник 1-го съезда советских писателей (1934). Военной коллегией Верховного суда СССР 27 сентября 1937 г. приговорен к расстрелу за «участие в антисоветской террористической организации».
Портрет Зазубрина из газеты «Бурят-Монгольская Правда» от 9 октября 1926 г.
Удивительно, что всё это («не щадил», «боевик», «палач») писал человек с весьма специфической биографией, судя по его повести «Щепка» (1923), прекрасно осведомленный о красном терроре и зверствах ЧК.
Однако для нас гораздо важнее помянутый Бароном «обычай Востока».
Характерно, что даже служившие в Азиатской конной дивизии офицеры, сами по существу жившие по этим законам, не замечали, судя по дошедшим до нас их воспоминаниям, этого.
«В отличие от большинства других белых мемуаристов, - отмечает востоковед С.Л. Кузьмин, - М.Г. Торновский верно подметил, что Р.Ф. Унгерн хотел восстановить державу Чингисхана. В то же время, отмечая тягу Барона к средневековью, он, как и другие авторы, не заметил того, что Унгерн во многом следовал порядкам, установленным Чингис-Ханом. […]
Например, это равное уважение всем религиям без возвышения какой то одной; опора на исторически сложившиеся родовые отношения; государственное строительство на основе сословной системы; приоритет личных контактов с наследственными правителями отдельных племен при создании государства; решающая роль личных качеств (а не родовитости или образования) при продвижении по воинской службе; личное руководство полководца боевыми действиями; строжайшая дисциплина в войсках, доходящая до круговой поруки; материальная заинтересованность личного состава в победах, в том числе раздача части добычи в качестве награды; строгие наказания вплоть до смертной казни за прелюбодеяние и воровство; ответственность всей семьи за провинность отдельных членов; широкое использование телесных наказаний. В то же время, и Князев, и Торновский подчеркивают нарушение Унгерном завета Чингисхана, что господина (нойона) можно казнить, но нельзя бить, чтобы он не утратил уважение подчиненных» (Кузьмин-2004-2. С. 328).
Дворец-музей Богдо-Хана в современном Улан-Баторе.
Определенный интерес в связи с этим представляют выводы, к которым пришел А.Г. Юрченко - современный исследователь, занимающийся изучением Монгольской Империи. Пришел он к ним на основе сбора, перевода, публикации и тщательной проработки множества средневековых текстов.
«…Монгольская идеологемма, - считает Александр Григорьевич, - выглядела так. Власть Хана, несмотря на избрание на курултае, была личной. Она была дарована Хану Вечным Небом. […] И в подчинение ему отданы Небом все народы, и не было разницы между подлинной принадлежностью к его государству и принадлежностью потенциальной. […] Такая концепция власти “отчетливо не признавала границ”» (А.Г. Юрченко «Историческая география политического мифа. Образ Чингис-хана в мiровой литературе XIII-XIV вв.» СПб. 2006. С. 9).
Критерием идентичности у монголов была отнюдь не религиозная принадлежность. «Создавшая Империю и расширившая границы своего жизненного пространства» правящая группа стояла выше религиозных пристрастий.
По мнению английского философа, монаха-францисканца и профессора Оксфордского университета Роджера Бэкона (ок. 1214-1292), «монголы не этническая, а религиозно-политическая общность. Империя была открытой системой, ориентированной на включение и адаптацию новых групп. “Монголами” становились все, кто обрел свое место в новой иерархии власти». Согласно его классификации мiровых религиозных учений, «монголы, подобно христианам, веруют в единого Бога, но совершенно не заботятся о будущей жизни, горя желание повелевать над мiром» (Там же. С. 113, 114).
То есть по существу монголы исповедовали «имперскую религию» (Там же. С. 526).
«…Самоидентичность монголов, - пишет А.Г. Юрченко, - была связана с почитанием Вечного Неба и исполнением предписаний Ясы. Главной темой Ясы была необходимость поддержания единства правящего Рода и объединение Монгольской Империи под властью одного правителя. […] …Яса устанавливала приоритет имперских законов над религиозными законами. […] …Верховный правитель с равным вниманием относился к разным культам, следуя воле Вечного Неба» (Там же. С. 113, 115, 117).
Текст Ясы см.: http://samlib.ru/k/kucher_p_a/0011_velikajajasa.shtml
Чингис-Хан, писал персидский историк XIII в. Джувайни, «не проявлял нетерпимости и предпочтения одной религии другой и не превозносил одних над другими; наоборот, он почитал и чтил ученых и благочестивых людей всех религиозных толков, считая такое поведение залогом обретения Царства Божия. И так же, как он с почтением взирал на мусульман, так миловал и христиан и иолопоклонников» (А.Г. Юрченко «Элита Монгольской Империи: время праздников, время казней». СПб. 2013. С. 238).
То же подтверждал и доминиканец Андрей из Лонжюмо, свидетельствовавший в 1245 г. перед Лионским собором: «…Король тартаров домогается только власти над всеми и даже монархии над всем мiром и не жаждет чьей-нибудь смерти, но дозволяет каждому пребывать в своем вероисповедании, после того как человек проявил к нему повиновение, и никого не принуждает совершать противоположное его вероисповеданию» (Там же. С. 239).
Однако, как замечал А.Г. Юрченко, «нет ничего смертоноснее для духовенства, чем отрицание его исключительности. […]
На вопрос, почему Монгольская Империя не стала Христианской Империей (а также мусульманской, буддийской), следует дать такой ответ: эта была Империя Вечного Неба.
Монголы сражались и победили киданий, исповедующих буддизм, кереитов и найманов, приверженцев несторианства, мусульман и христиан всех толков и направлений. Был ли у них стимул обратиться в религию одного из покоренных ими народов, если Вечное Небо повелевало им править всей землей?» (А.Г. Юрченко «Историческая география политического мифа». С. 117, 120).
Созданная Чингис-Ханом административная организация, по словам академика В.В. Бартольда («Сочинения». Т. VI. М. 1966. С. 312), оказалась «долговечнее не только основанной им Империи, но и государств, образовавшихся после ее распада».
Весьма символично, что Монархический проект барона Р.Ф. фон Унгерн-Штернберга начался с Монголии - ядра Империи Чингис-Хана.
Примечательно также то особое значение, какое он задолго до взятия Урги придавал изучению монгольского языка.
«Уроки по изучению монгольского языка, - читаем в приказе генерала по Инородческой конной дивизии, выпущенном еще 16 января 1918 г. в Даурии, - гг. офицерами посещаются не аккуратно. […] Предупреждаю, что за непосещение уроков буду наказывать как за уклонение от службы. 15-го февраля произведу проверку знаний по монгольскому языку» (Кузьмин-2004. С. 72-73).
Еще более удивительно, с какой тревогой это воспринимали красные. «Деятельности белогвардейцев, - сообщалось в разведсводке Оперативного управления штаба 5-й армии от 15 апреля 1921 г., - много способствует их знание монголобурятского языка.» (Кузьмин-2011. С. 448).
«Барон Унгерн, - писал офицер Н.Н. Князев, - полагал, что после происшедшего катаклизма Россию нужно строить заново, воссоздавая ее по частям. Но, чтобы вновь собрать воедино русский народ, разочарованный, в равной мере, и в революции, и в белом неудавшемся контрреволюционном движении, нужно дать некий “символ святой”, по слову поэта, то есть нужно имя. Таким именем является “законный хозяин Земли Русской - Император Всероссийский Михаил Александрович, который мудро воздержался от осуществления державных прав до времени опамятования и выздоровления русского народа”. Можно добавить, что имя Государя Императора Михаила Александровича начало поминаться во всех случаях, предусмотренных воинским артикулом, еще задолго до опубликования цитируемого приказа.
Далее Барон кратко упоминал о том, что им сделано для Монголии, а именно: свергнута власть китайских революционеров-большевиков, оказана посильная помощь делу объединения Монголии и воссоздана власть ее законного державного главы, Богдо-Хана. “По завершении упомянутых операций, Монголия стала единственным исходным пунктом для начавшегося выступления против красных в советской Сибири. Русские отряды находятся во всех городах, хурэ и шаби (монастыри) вдоль монголо - русской границы и… наступление будет проходить по широкому фронту”» (Кузьмин-2004-2. С. 25-26).
Согласно имевшему хождение в Монголии преданию, перед последним походом Барона на Север Богда-Хан вручил ему перстень, принадлежавший будто бы самому Чингис-Хану. Это было кольцо, по одним сведениям с рубином, по другим - с изумрудом, с вырезанной на камне левосторонней свастикой.
Его Святейшество Богдо-Хан.
«Спустя некоторое время, - писал в своей знаменитой книге один из соавторов “Приказа № 15” Фердинанд Оссендовский, - во время путешествия по Восточной Монголии в Пекин, я частенько задумывался: “А что если...? Что если целые народы разного вероисповедания, цвета кожи, все многочисленные азиатские племена двинутся на Запад?”
И теперь, когда я пишу заключительные строки этой книги, мой взор невольно устремляется в сторону Монголии, этого огромного сердца Азии, где я так долго скитался. За разбушевавшейся снежной бурей и тучами песка, поднятого ветром в пустыне Гоби, предо мной проступает лицо хутухты Нарабанчи, рука его устремлена к горизонту, своим тихим голосом он поверяет мне сокровенные мысли:
- Близ Каракорума и на берегах озера Убсанор, я вижу далеко раскинувшиеся многоцветные станы, табуны лошадей, стада, голубые юрты вождей. Повсюду развеваются древние знамена Чингис-Хана, королей Тибета, Сиама, Афганистана, индийских князей, священные знаки всех ламаистских первосвященников, гербы олетских ханов, скромные флажки северо-монгольских племен. Не слышно шума возбужденной толпы. Не звучат скорбные песни гор, равнин и пустынь. Юные всадники не тешат себя скачками на быстроногих скакунах... Я вижу безчисленное множество стариков, женщин и детей, а вдали - на севере и на западе, куда ни бросишь взгляд, небо залито багровым отблеском, слышится рев, треск огня и отзвук грандиознейшей битвы. Кто ведет в бой этих воинов под побагровевшим небом, кто заставляет их проливать свою и чужую кровь? Кто направляет этот поток безоружных стариков и женщин? За этим просматриваются строгий порядок, глубокое религиозное постижение целей, терпение и выдержка... Новое переселение народов, последний поход Монголов...!» (Фердинанд Оссендовский «И звери, и люди, и боги». М. 1994. С. 323-324).
Продолжение следует.