ХОЖЕНИЕ К АГАФЬЕ ЛЫКОВОЙ (11)
ХОЖЕНИЕ
старообрядца Александра Лебедева
на Каа-Хем-реку и в горы Саянские
в лето от Сотворения мiра 7497-е,
от Рождества же Христова 1989-е (продолжение)
14 августа. Воскресный день. Когда проснулся, было уже светло. Но вставать еще не хотелось. Агафья уже молилась Богу. Вначале она молилась молча, а потом вслух начала класть большой начал.
Несколько гнусавя, выпевала она молитвы на полураспев. До чего же знакомые и родные все эти слова для меня! В чтении ее я не заметил ни одной неточности. Всё совпадало абсолютно. И обычаи тоже все совпадают.
Заметил, что Агафья покрывала сосуд, кладя крестообразно палочки вместо крышки. У нас тоже так же покрывают, только одной палочкой с молитвой.
Но я залежался, давно пора на речку. Затем молюсь Богу. Вначале правило, а потом, по лестовке, за Литургию. Псалтырь занят - читает Агафья.
Приходит Лев Степанович и зовет обедать. Как раз и обедня в церкви кончилась. Агафья приносит нам молока. Противостоять этому безполезно. Агаша верна себе - последнее отдает людям. Что она ест, я не знаю. Но ест она, когда я ложусь спать. Агафья ужинает на своем крохотном столике в избе. Тут и обед и ужин. Ест она, очевидно, один раз в день.
Рисунок Эльвиры Мотаковой.
Сегодня никто не работает. Агафья нам за столом рассказывает о своем житье в тайге. Рассказов у нее много. Но самый, пожалуй, интересный - про волка, жившего у Агафьи вместо собаки пять месяцев.
- Появился он поздно вечером, когда я уже вечерню отмолилась. Пошла за дровами, и тут Дружок кинулся на поленницу, на кого-то загавкал. Я вначале и не поняла, на кого. Не видала.
Дружок, тот его сразу понял. Агафья же и не догадывалась, что за гость к ней пожаловал. Обнаружила она его только утром следующего дня.
Волк был во дворе всю ночь. Вокруг привязанной на веревке козы Белухи протоптал целую тропу. Но что странно - козу не тронул.
- Увидала я его в окно уже утром, когда молилась Богу. Серая собачка стоит. Думала, охотник ко мне идет, вышла - а это … волк!
- Агаша, а, может, это все же собака была?
- Нет, у собаки брюхо поджарое, а у волка - как у неопростанной собаки. Я выстрел дала. А волк отбежал на пашню и не уходит. Сидит. Я в ведро давай стучать, а ему нипочем. Закричала на него, но он и с места не сдвинулся. Не уходил от избы целый день. Ну, думаю, зарежет коз-то моих. Решила стрелить супостата. Стрелила, да обвысила, темно уже было, целилась по стволу. После этого он в кедрач ушел. Из избы выходить боюсь. Дружок, говорю, охраняй меня.
Ночью Дружок опять на него гавкал. Утром смотрю, волк опять у избы. Сидит против двери в пяти метрах. Приоткрыла дверь, в щель высунула ствол и, взяв поверх, выстрелила! Он отпрыгнул за угол стайки для коз и там сидит. Уж не собака ли это, думаю? Да какая собака - матерый зверь!
Схватились грызться с Дружком. Думаю, задавит он его. Дружок-то против него и половины нет. Опять стрелила в воздух. Разбежались. После волк в тайгу ушел. Дружок же бегает по реке и гавкает, его ищет. Потом, смотрю, на пару стали ходить: Дружок, а за ним этот супостат.
Волк, подойдя к избе, разгреб лапами снег и стал есть мох мороженый. Ну, думаю, кормить его надо. Покидала ему картошек, так он их все приел. Вылью варево на снег, волк придет и вместе со снегом съест. А однажды волк сунулся к Дружку в чаплашку, когда Дружок ел, так Дружок его так хватил за нос, что волк своей кровью весь снег вокруг обстрамил. Но стерпел. Дружку ничего не сделал. Не кусал, и только когда тот ему очень надоедал, хватал его за ухо и встряхивал. Дружок враз делался смирным.
Дружок.
Жил волк вон под той кедрой (в тридцати метрах от избы). Выйду утром, волк под кедрой спит. Вся шерсть в инее. Решила его поймать и сделала вот эту ловушку, что у избы-то, из жердей. Нет, волк туды не пошел, Дружок туды лазал, но волк - нет. Но потом и волк лазал, да я уж его не ловила.
Как-то Ерофей Седов пришел, охотник. Спросила его, не потерялась ли у кого собачка. Нет, говорит. Ну, так я его и прозвала. Найда да Найда. Выйду, погаркаю так: !Найда, Найда! - волк придет и есть картошки.
В новый год гон у них начинается. Сразу же в понедельник с Дружком схватился. Накормила его, и он ушел в тайгу. Не было дня четыре. Потом пришел, опять накормила. Боле никуды не ходил. Так и жил тут.
Как-то ночью загрызли волки маралуху на реке. Страшно ревела скотина, на разные голоса. Уж не знаю, кто ее, волки ли резали, али эти с Дружком. Оба ходили они ее там жрать. Дружок до того тогда отъелся - чистый чурбан с ножками.
Но волк у Агафьи не просто так жил. Дворником работал. Однажды он собрал во дворе все бутылки и банки из-под консервов, оставленные туристами, и снес их в протоку Ерината.
- Так волк никому никакого зла и не сделал?
- Нет, не сделал. Однажды только словно ножницами исстриг шерстяное одеяло, которым я лук покрывала от мороза на ночь. Да несколько мешков испортил с комбикормом. Тоже исстриг. А боле никакого зла от него не было. Я ему даже конуру сделала.
Удивительного зверя тебе, Агафья, Бог послал...
Зарисовки Эльвиры Мотаковой.
Потом пришел он - Иван Тропин! Волка убил! Сам же был хуже волка. Что Агафья с ним перенесла, так и сказать страшно! Этот родственник в третьем колене принудил ее силой к сожительству. Вот и считает Агафья появление волка, смерть той маралухи - знамением Господним.
Началось с того, что Агафья, через охотника Ерофея Седова, написала Ивану Тропику письмо; просила приехал к ней пособить в хозяйстве. Он пенсионер, ему 64 года, дважды был женат. Одна умерла, а вторая ушла.
Как родственника звала его Агафья. Просила помочь ей сени срубить, а он над ней насилие совершил. Рассказывала, как от него отбивалась три дня. Как он ставил ее перед образами и говорил: «Зажигай свечу и клади три поклона». Но она свеч не зажигала и поклонов не клала. Рассказывала, как он и лестовку, и белье на ней изорвал! Как отбивалась, как выгоняла его. А он: «Выгонишь меня - грех тебе будет».
- Грехом стращал, - рассказывала Агафья. - Я ему от Писания столько говорила, книгу можно написать.
Агафья - детская твоя душа! Кому ты от Писания говоришь? Кому ты сыпешь жемчуг под ноги? Не свинье ли? Что ему Писание!
Дело Тропина сейчас у районного прокурора. И спасает насильника то, что доказательств нет. Агафья все сожгла. Заявление подавать на него не стала. Не положено человеку, ведущему монашеский образ жизни, судебные тяжбы творить. Знал он это и, видно, оттого такой смелый и был.
Но не верю я, что Иван Тропин остался ненаказанным. Не думаю, что после насилия над пустынножительницей Бог его не осудил. Он, я в этом уверен, понесет заслуженную кару. И дело не в том, посадят или не посадят насильника за колючую проволоку. Наоборот, думается, хорошо, что не посадили. Тропику есть над чем подумать в отпущенные ему дни. Всё в руках Божиих! Может быть, и Тропин придет через это, им соделанное зло, к покаянию.
Рисунок Эльвиры Мотаковой.
Сегодня утром - начало строгого Успенского поста. Всё это время (две недели) пища без масла.
После чтения полуношницы я предложил Агафье принять иночество от нашей старообрядческой Церкви. Здесь в Минусинске есть наш храм. Конечно, Агафья устала от дороги. Ей надо отдохнуть, с мыслями собраться. Еще раз всё продумать. Это серьезный шаг.
Время к обеду. Садимся за стол. Ем картошку без масла, на что Агафья возражает: «Сегодня праздник - Происхождение Честнаго и Животворящаго Креста Господня».
Я, конечно, знаю, что в праздник этот разрешается масло, но смотря в каком уставе или монастыре. Агафья приносит книгу. Читаю Соловецкий и Кирилов уставы: «В первый день августа происхождение Креста, на трапезе шти, и лапша гороховая с маслом, да каша соковая, ядим единожды днем. Аще ли суббота, или неделя, ядят дважды днем. Отселе начинается пост Пресвятыя Богородицы, до дне Успения Ея».
За обедом зашел у нас разговор о духовных стихах. У Агафьи стихи духовные есть. После обеда она обещала их показать. Эти стихи - вещь очень интересная, я их знаю много, а вот какие у Агафьи - не знаю.
Закончив с затянувшимся обедом, пошли к ней в келью. Агафья дала мне тоненькую тетрадочку стихов, пожелтевшую от времени с обтрепанными краями. В тетрадочке всего три стиха. Один из них меня очень заинтересовал. Названия у него нет, начинается он словами: «Что на юге и на сивере».
Не ожидал я встретить такое в этой таежной глуши. В стихе описывается разорение Оленевского скита, что был на Керженце-реке, о Нижнем Новгороде и о Семеновском бедном уезде. Причем указывалась даже и дата разорения монастыря. Находка эта меня взволновала.
Крест на месте, где стоял древнейший из нижегородских старообрядческих скитов, основанного еще в XV в. иноками Желтоводского монастыря. Название получил в память оленя, явившегося на этом месте по молитвам преподобного Макария Желтоводского. Оленевские пустынножители не приняли церковных реформ Патриарха Никона. Уничтоженный в результате «Питиримова разоренья» 1737 г., скит был возобновлен вскоре после указа Императрицы Екатерины II от 29 1762 г., дозволившей староверам возвратиться в Россию. Второе разорение («выгонка») скита, состоявшего из 18 обителей, произошла в 1855 году.
Сбегав за блокнотом и ручкой, стал переписывать стих. Нельзя, уважаемый читатель, не привести его содержания, хотя бы в сокращенном виде:
Что на юге и на сивере;
На восточной стороне;
Протекала речка славна Кержанка;
Как на той речке Кержеце;
Много было жителей;
Изо всех стран собиралися;
Невозбранно жити поселялися;
Пустыня была всем прибежище;
А ныне там нитея убежища;
Первый был на сем месте;
Славный скит Олинейский;
И всеми тамо он был православный;
Православием был украшен;
Всем духовным благолепием;
У нас здесь были молебны;
Подобно они были раю;
Уряжены святыми иконами;
Украшены духовным пением;
Служба была ежедневная;
Молитва к Богу непрестанная...
Но Господь нас посещает;
Последняя вся прекращает;
Во осьмом тысящном веку;
Шестидесятом первом году;
Послал на нас Господь гнев Свой;
По Божию попущению;
А по царскому повелению;
В Нижний славный град;
Во Симёновской бедной уезд;
Собирались, соезжались;
Вси к нам не милостивии судии;
Прочитали они нам указ;
От молебных нам всем был отказ;
Вси часовни растворяли;
Храмы Божия раззоряли;
Царские двери снимали;
Все святыя иконы сбирали;
Как жиды Христа вязали;
В Нижний град отсылали;
Вси плакали и рыдали;
Руце к Богу воздевали...
Везде слышан плач и рыдание;
Младыя со старыми разлучаются;
Кто нас старых припокоит;
Кто нас убогих пропитает;
Не своею волею разлучаемся;
А по царскому повелению.
Уставщицы Оленевского скита. Дореволюционная фотография.
Оленевский скит на Керженце - левом притоке реки Волги, протекающем по девственным доселе лесам, был когда-то самым большим и знаменитым во всем Нижегородском крае.
Эти события описаны у П.И. Мельникова (Андрея Печерского) в его романах «В лесах» и «На горах». Причем в стихе указывалась даже и дата разорения монастыря - 1861 год. Находка эта меня взволновала. Такое же чувство, очевидно, испытывали и В. Малышев, когда на Мезени вдруг нашел подлинник «Жития протопопа Аввакума» или в Риге - «Житие Александра Невского».
После первого разорения скитов по Керженцу Нижегородским архиепископом Питиримом - другом Петра I, старообрядцы разбежались по всей Нижегородской земле, образовав множество нелегальных мелких монастырей.
На месте Оленевского скита ныне находится деревня Большое Оленево Семеновского района Нижегородской области. Там до сей поры проживают старообрядцы, ухаживающие за могилами на старых кладбищах. Здесь же, из-за отсутствия моленной, по праздникам совершаются богослужения.
Многие ушли дальше в Сибирь, иные бежали на Ветку (один из главных центров староверия, находившейся в Русской Польше); прочие же покинули пределы России. До сих пор их потомки здесь в Сибири считают и называют себя «кержаками». Это я слышал и на Каа-Хеме в Чёдыралыге, и в Сизиме, и вообще по всей Сибири.
В Нижегородском крае до настоящего времени в Борском районе в деревне Елисино существуют остатки когда-то большого женского монастыря. Моя мама еще в девочках с сестрами часто гостила, жили и воспитывались в этой обители.
- Оставайтесь, девочки, у нас жить, мы вас будем кормить кашкой-то манной, - говорили им инокини.
Скитницы семеновских лесов Нижегородской губернии. Дореволюционный снимок.
Много воды с тех пор в Волге утекло. В тридцатые годы епископов не стало, инокинь разогнали, но несмотря на все лишения и тяготы, монастырь и доселе не погиб, хотя и живет здесь одна послушница Аполинария, соблюдая традиции когда-то большой обители. Совсем недавно в Елисине еще обитали несколько монахинь. Мы часто приезжали к ним в гости, помогали копать картошку, колоть дрова.
…Стих этот мы, конечно, попросили Агафью спеть. И когда она запела, то волновалась, торопилась, порой не успевала вздохнуть - петь для слушателей ей не приходилось. Агафья стеснялась своего голоса. В таежной глуши не до лирики. Пели Лыковы практически только молитвы, порой читая их нараспев. Стихи пелись редко. Вообще же у Агафьи высокое сопрано, и если б она стояла с малых лет на клиросе в церкви, пела бы неплохо.
Сидим у костра.
- Не хочешь ли ты пойти в мiр? - спрашивает Лев Степанович.
На что Агафья отвечает ему словами «Пролога»: «...Аще и звери обыдут тя, или случится во огне горети, или бесы тя начнут страшить, только не изыди из пустыни, все с радостью претерпи Бога ради. Аще же изыдеши из пустыни, бесы яко пленника тя сотворят».
Да, Агафья тверда в своем решении.
- Ушла бы дальше в пустыню, да земли нет. Боле куды? На Туве не советуют. Да и там не пустыня. Воздух плохой - задыхаюсь. И вера там неправильная! А в мiр я не пойду, хоть все его богатство давай - не пойду!
Агафья Лыкова. Рисунок Эльвиры Мотаковой.
15 августа. Опять туман. Высота агафьиного жилья более 1000 метров. Здесь тучи частые гости.
Заготавливаем дрова, а затем и веточный корм для коз: по пятьсот веников на каждую, а их две, да еще козел, от которого, как известно, молока нет, а корм давай.
Сенокоса в тайге нет. Трава растет на огороде. Агафья спускается вниз с охапкой травы, раскладывая ее на жердях под кедром для просушки.
Покончив с сеном, несет нам к обеду что-то в берестяном туеске. Оказывается, горох в стручках. Сегодня пост уже без всяких поблажек. Хорошо, что есть картошка, а то чего бы я ел? Верно, на этот случай наложила мне экономка Владыки Матрона Яковлевна мешочек сухарей.
Черепанову мой пост вообще непонятен:
- Вы что, Александр Семенович, в тайге постами решили заниматься, себя изводить? Ведь ног не потянете!
- Не безпокойтесь, Лев Степанович, легче ходить буду. Митрополит меня от постов на время похода в тайгу не освобождал. А как вы относитесь к таким словам Иоанна Златоуста: «Пост - здравию матерь, юности вождь, старости доброта и красота, пустынникам помощь»? Никто с поста еще не умер - говорит народная мудрость. Пост для христианина - свят! Закон для того и написан, чтобы его соблюдать. Как же Лыковы-то посты соблюдали? Из-за уважения к ним и месту я и вам всем предлагаю соблюдать пост.
- Ну, уж я постов соблюдать не буду, - говорит Лев Степанович.
- А я буду, - заявляет Эльвира Викторовна.
- Ну вот, теперь у меня есть сопостница. Напрасно вы считаете, лев Степанович, что постов соблюдать не будете. Просто это всё у вас еще впереди. Раз уж вы познакомились со старообрядцами и ими заинтересовались - они постам вас научат, да вы и сами к этому придете.
- Не знаю, не знаю, вряд ли…
Вот уж кто попостился в тайге, так это Лыковы! Агафья рассказывает, как жили, как по тайге скитались:
- Охотились тут за нами и выслеживали нас, как волков. Ловили и стреляли. Евдокима тогда, дядю моего, убили, да и не его одного. Жестокая была жизнь!
Аркадий Гайдар (1904-1941) - один из организаторов и участников массовых убийств в Лыковских краях, описанных в книге В.А. Солоухина «Солёное озеро» (1994).
Гораздо больше Аркадий Гайдар известен, однако, как детский писатель, отец журналиста Тимура Гайдара, родившегося от второго брака с Лией/Рахилью Лазаревной Соломянской, и, конечно, как дедушка незабвенного недоброй памяти перестройщика Егора Тимуровича Гайдара.
На нижнем снимке: Аркадий, Рахиль и Тимур Гайдары - счастливая советская семья.
Бывало, как посадим огород, посеем горох, сразу же уходили в тайгу. Ели, что Бог послал: корень бадана ели, траву всякую, солому в ступе толкли, грибы, ягоды. Редко когда в ловчую яму попадался зверь. Мама-то с голоду померла - нас спасала.
Тятя делал обутки из бересты, их носили… Тяжело нам было. Следов мы старались нигде не оставлять. И если столкнешь нечаянно камень ногой, то возвращали его на место, поправляли. Ходили только по камням, по песчаным косам у воды не ходили. Горох хранили в берестяных чуманах на высоком - от мышей - колу.
Всё это было совсем недавно: в 1957-м, когда Агафье шел пятнадцатый год.
…Осень - словно во исполнение всевышней кары - несколько лет подряд объявлялась не в свой срок, до уборочной поры.
И начался у Лыковых всё увеличивающийся недобор зерна. Но страшнее всего было то, что убитые заморозком зерна утрачивали всхожесть.
В диком безлюдье Лыковым выпало познать всю горечь пустых вёсен. Нечего стало есть.
Правда, в забытом мешочке с горохом «ухранился» кончик ячменного колоса. Но сколько же нужно лет на выращивание семян?
На беду, и «второго хлеба», картофеля, Лыковым едва хватило до проталин.
Потому, мучимые страшным голодом, вынужденно покидали они свой кров, бродили - паслись по распадкам, выискивая «едовые» растения…
Карп Осипович с дочерью Агафьей.
За ужином у костра Эльвира Викторовна заводит с Агафьей разговор о каком-то Голубом озере. Просит ее пойти туда. Лев Степанович тоже говорил мне про это озеро, называя его «Агафьиным».
- Ну, так завтра сходим, - говорит Агафья, - после обеда.
До обеда Агафья всегда молится Богу. Но Мотакова просит Агафью пойти туда раньше, она хочет писать озеро днем.
- Добре, добре, - соглашается Агафья.
Окончание следует.