ВЕЛИКАЯ?.. БЕЗКРОВНАЯ?.. РУССКАЯ?.. (21)
Арестованных царских министров и генералов препровождают в Государственную думу.
Глазами арестованных
В воспоминаниях упомянутых в этих списках выживших Царских сановников сохранились некоторые подробности арестов, не лишенные интереса.
Приводимая далее мемуарная запись министра финансов П.Л. Барка в полной мере подтверждает мысль одного из видных февралистов В.А. Маклакова, высказанную им, правда, уже в эмиграции: «В революциях уже не руководятся ни законностью, ни справедливостью, хотя они иногда и делаются во имя этих начал. В революциях начинают действовать другие мотивы и страсти, вытекающие из другой природы людей: из зависти, злобы и мести…»
«Около трех часов дня, - вспоминал П.Л. Барк о дне 1 марта, - в большом зале, который граничил с моим частным кабинетом, появилось с дюжину пьяных солдат и матросов, вооруженных с головы до ног. Когда я вышел к ним навстречу, я увидел, что предводителем шайки был пьяный запасной, который прослужил у меня лакеем несколько лет. Когда он был призван на войну, он приложил все старания, чтобы избежать отправки на фронт. Ко мне он не решился обратиться; но мою жену, которая посвятила много забот его семье и особенно его больной жене, он стал просить устроить его санитаром в одном из Петроградских военных госпиталей. Когда ему это удалось, он стал добиваться, чтобы его жену приняли на службу в один из департаментов Министерства финансов. От моей жены он получил ответ, что соответственное прошение должно быть подано на общем основании, тогда его жена будет зачислена в список ожидающих кандидаток. Этот ответ его совсем не удовлетворил, так как он считал, что его служба лакеем у министра финансов дает ему право на исключительные привилегии в финансовом ведомстве.
Петр Львович Барк (1869-1937) - управляющий Министерством финансов (с 30.1.1914), член Государственного Совета (29.12.1915), последний министр финансов Российской Империи.
Увидя его в качестве вожака шайки ворвавшейся ко мне, я спросил его, что ему нужно. Он мне ответил, что он и его товарищи пришли арестовать министра финансов по распоряжению военных властей и дал знак сопровождавшим его солдатам и матросам окружить меня. Когда моя жена вышла из своей гостиной и хотела проститься со мной, он приставил револьвер к ее виску и заявил, что если она сделает еще шаг, он будет стрелять.
При этом он сказал: “Когда я у вас просил хлеба, вы дали мне камень”. Жена удивленно на него посмотрела и спросила: “Когда это было, Никифор? Кажется, все ваши просьбы были исполнены, а ваше появление - это благодарность за наше доброе отношение к вам?” На это он ответил: “Нам некогда с вами разговаривать, военные власти ждут”. […]
Мы […] должны были несколько раз менять направление, так как на разных углах революционеры нас предупреждали, что идет перестрелка впереди и проезд невозможен. Кругом горели здания, которые некому было тушить и все время раздавались ружейные выстрелы. Наконец мы добрались до Шпалерной улицы, где помещалось здание Государственной думы.
Здесь творилось что-то невообразимое. Улица была запружена самой разношерстной толпой: революционные запасные, рабочие, студенты. Женщины также в большом числе находились среди толпы. Грузовик не мог двигаться дальше, мы слезли и нас опять окружили сопровождавшие нас солдаты и матросы с шашками наголо. Раздались враждебные крики: “Кого ведут?” - “Фараонов ведут” (фараоны это кличка, данная революционерами полицейским).
[Слово это, конечно, определенного происхождения. Ссылка при этом на Францию периода «Великой» Французской революции ничего не объясняет. Для того, чтобы понять «корнесловие» этого понятия, достаточно обратиться к египетскому плену «избранного народа», заглянув при этом в Ветхий Завет. - С.Ф.]
Разгромленная бунтовщиками Московская полицейская часть в Петрограде.
Пытались достать до нас кулаками, но солдаты нас охраняли. […] Наконец, с большим трудом, мы добрались до здания Государственной Думы.
Там хаос был не меньше, чем на улице. […] …Нас приняли в Думе члены Комитета Общественного Спасения [которые и отдавали распоряжения об арестах]. Солдаты и матросы, арестовавшие меня, оставили нас, комиссар финансов Титов куда-то увел трех товарищей министра [Николаенко, Кузьминский и С.А. Шателен. - С.Ф.], а я оказался на попечении двух милейших членов Думы, принадлежавших к партии националистов, И.Н. Крупенского и Н.В. Синадино.
Оба отнеслись ко мне с полным вниманием и заботливо меня спрашивали, каким образом я попал под эскорт приведших меня в Думу солдат и матросов. Они добавили, что были очень удивлены меня видеть, подтвердив мне, что Комитет Общественного Спасения никаких распоряжений об аресте не давал. […]
Комитет, по предложению Керенского, постановил оформить мой арест и соответствующий ордер был подписан, для передачи дежурному офицеру, коему было поручено наблюдение за лицами, находящимися под арестом в здании Государственной думы. Керенский вышел из заседания Комитета, чтобы сообщить мне об этом. Он пояснил, что Комитет счел неудобным [sic!] идти против волеизъявления восставшего народа, представители коего решили арестовать меня, и добавил, что Комитет при этом имел в виду также и мою безопасность, полагая, что я буду под охраной в здании Государственной думы; если бы Комитет решил меня отпустить, то по всей вероятности другая группа матросов и солдат или даже та же самая явилась бы вновь в Министерство финансов для моего ареста и неизвестно, мог ли бы я так же благополучно вторично совершить путь от министерства до Таврического дворца. Керенский повел меня в так называемый Министерский павильон Государственной думы […]
В 1906-1907 году к Таврическому дворцу со стороны сада, по проекту архитектора А.И. фон Гогена, был пристроен Министерский павильон, впоследствии именовавшийся Садовым.
В Министерском павильоне Керенский сдал меня дежурному офицеру, который оказался прапорщиком запаса, принявшим участие в подготовке восстания в казармах Преображенского полка. Два солдата (запасных) того же полка с ружьями стояли на страже у дверей комнаты, где уже находилось несколько арестованных. Офицер мне объяснил, что арестованным запрещено говорить друг с другом и что если они в чем-либо нуждаются, они могут обращаться с просьбой только к одному из дежурных солдат».
А вот какими запомнились обстоятельства ареста товарищу Обер-прокурора Св. Синода князю Н.Д. Жевахову:
«…Раздался пронзительный звонок, и в квартиру ворвались вооруженные солдаты, причем один из них, спросив у курьера, где товарищ обер-прокурора [Св. Синода], направился ко мне и передал мне приказ Керенского о моем аресте. На мое требование предъявить мне приказ, солдат ответил, что приказ был устный, что автомобиль ждет у подъезда, и всякое сопротивление безполезно. […]
Князь Николай Давидович Жевахов (1874-1946) - последний товарищ Обер-прокурора Св. Синода (15.9.1916).
См. о нем:
http://sergey-v-fomin.livejournal.com/39667.html
У подъезда никакого автомобиля не было, и меня, как арестанта, повели посреди улицы, сквозь толпы до крайности возбужденной, озлобленной, разъяренной черни.
Толпа ревела, гоготала, грозила кому-то и чему-то и бросала камнями в каждого, кто казался ей подозрительным… Я не сомневался, что буду разорван на части, но в то же время опытно познал, что самые страшные моменты рождают самое невозмутимое спокойствие. […] Толпа, между тем, кричала: “Кого ведете? фараона? бей его! чего смотришь!”… И в этот момент огромный камень пролетел мимо меня, задев конвойного солдата. Тот взял на прицел и собирался выстрелить в толпу, но его удержали другие. “Магометанина повели. А еще управлял нашей Церковью!” - неслось с другой стороны. Я невольно улыбнулся. […]
Дарственная надпись князя Н.Д. Жевахова на книге его «Воспоминания о Русской революции 1917 г.», вышедшей в 1942 г. в Милане, с дарственной надписью автора («Рим. 9 апреля 1942 г.») монсиньору Никола Савинетти - в 1938-1951 гг. викарию Базилики Св. Николая в Бари, в которой находятся мощи Святителя. Собрание музея «Наша эпоха» (Москва).
Но я приближался уже к Таврическому дворцу, и чем ближе я подходил к нему, тем скопление народа было больше, и как я, так и мои конвойные, скоро затерялись в толпе. При желании, мне легко было скрыться, и, конечно, ни один из конвойных меня бы не нашел. Но эта мысль даже не приходила мне в голову: напротив, я отыскивал в толпе затерявшихся конвойных, спрашивая их, куда мне идти и что делать с собою…
Десятки тысяч народа, главным образом рабочие и солдаты, окружали здание Государственной думы… Сквозь толщу этой толпы, с большими усилиями, медленно продвигались грузовики, с вооруженными солдатами и арестованными генералами, в шинелях на красной подкладке, при виде которых толпа приходила в неистовство и забрасывала несчастных генералов камнями… […]
Нет слов передать, во что превратился Таврический дворец!.. Базарная площадь провинциального города, в дни ярмарки, в праздничный день, казалась чище, чем залы этого исторического дворца, заплеванные, покрытые шелухой подсолнухов, окурками папирос и утопавшие в грязи…
Подписанные князем Н.Д. Жеваховым визитные карточки, датированные 1929-1930 гг. Собрание музея «Наша эпоха» (Москва).
Я встретился по пути с Милюковым и его быстро бегающими, хитрыми глазами крысы… Он был окружен жидками, солдатами и рабочими, у которых заискивал и перед которыми принимал умильные, предупредительные позы. “Преступник и предатель!” - подумал я, глядя на него с презрением.
Я видел знакомых членов Думы, еще так недавно искавших моего расположения, а теперь сделавших вид, что меня не замечают… […]
Видел я и пастырей Церкви, членов Думы; но ни один из них не сделал даже движения в мою сторону; а между тем еще так недавно они приносили мне горячие благодарности за проведение пенсионного Устава духовенства; еще так недавно величались моим вниманием к их нуждам…
Было 9 часов утра 1-го марта, когда я вошел в Министерский павильон Государственной думы».
Подписная визитная карточка Василия Дмитриевича Ульянова - секретаря князя Н.Д. Жевахова. Собрание музея «Наша эпоха» (Москва).
В тот же день был арестован вице-директор Департамента полиции К.Д. Кафафов (1863†1931).
«Наконец, 1 марта и я был арестован, - вспоминал в написанных уже в Югославии мемуарах Константин Дмитриевич. - Ко мне зашли солдаты и прямо заявили мне, что им указали на меня, но они видят, что здесь, по-видимому, произошло недоразумение, а потому самое лучшее мне - идти в Думу, там меня отпустят и дадут бумагу, чтобы меня больше не тревожили. Они обещали идти в стороне, чтобы я не имел вида арестованного; так мы и отправились в Думу.
Руководители и чиновники Департамента полиции. Слева направо сидят П.К. Лерхе, С.Е. Виссарионов, С.П. Белецкий, В.Ф. Джунковский, К.Д. Кафафов, С.А. Пятницкий; стоят делопроизводители. 1913 г.
Константин Дмитриевич Кафафов (1863-1933) - вице-директор Департамента полиции (1912), и.о. директора Департамента полиции (23.11.1915-14.2.1916), член Совета министра внутренних дел и вице-директор Департамента полиции (с 7.3.1916).
В эмиграции в Югославии, Похоронен на Русском кладбище в Белграде.
Двор Думы представлял собой военный лагерь: автомобили, пушки, пулеметы, масса солдат - все это шумело, двигалось, варилось как в котле. Внутри было не лучше. Мы вошли в зал, переполненный народом. Ко мне подбежал член Думы Пападжанов и, узнав в чем дело, сказал солдатам, чтобы они уходили, а мне заявил, что это чистейшее недоразумение и что меня скоро отпустят.
Я послал визитную карточку председателю Думы Родзянко. Через некоторое время ко мне явился офицер, прапорщик запаса Преображенского полка, первый приведший свою часть в распоряжение Государственной думы, и пригласил меня следовать за ним. Он привел меня в Министерский павильон и объяснил мне, что по распоряжению Керенского я арестован и должен остаться в Министерском павильоне, что я могу ходить, сидеть и курить, но разговаривать ни с кем не должен».
Продолжение следует.