ПОМНИТЬ НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ, или Где тут запятая? (часть 5)
Ф.А. Малявин. Баба на качелях. 1930-е гг.
Более актуальными для нас являются проблемы регламентации семейной жизни «новых православных». Повесть В.И. Карпеца является одним из важных свидетельств проникновения в православную среду кошмара мелочной регламентации, характерного для восточного, по сути дела азиатского, менталитета, первоначальных носителей этих правил.
В.И. Карпец пытается объяснить (себе и нам) возникшую проблему при помощи исторических аналогий между временем первохристиан и эпохой воцерковления Империи. Из этих же различий, по его мнению, вытекает и отношение верующих к Царству, т.е. к идее Монархии. Однако это лишь отчасти верно. Ибо, по нашему мнению, определяющим для таких настроений среди неофитов 1980-х были вовсе не исторические примеры, а вполне конкретные построения, возникшие в результате преобразующего влияния на Русское Православие идей Ветхого завета, а вслед за ним и талмуда.
Воцерковление 1980-х оживило все эти когда-то кое-как преодоленные крайности (весьма характерные для неофитов во все времена и во всех странах).
Всем, так или иначе знакомым с вопросом, известно, как детально (до смешного) разработаны у евреев правила поведения в самых разных обстоятельствах - от вкушения пищи до первой брачной ночи. (Недаром поэтому возглашено, что изучающий талмуд нееврей достоин смерти.) Но вот странное обстоятельство: удивительное созвучие всей этой блошиной регламентации обнаруживают православные книги, написанные уже в наши дни отцами из монашествующих. Приходилось держать в руках одну из них - многостраничное «исповедание грехов», рекомендованное «в помощь мiрянам». Это своего рода энциклопедия не только грехов, но и точнейшая классификация всевозможных способов… Но откуда, подумалось, у православных это - почти противоестественное - внимание к деталям? Да еще и у монахов?..
Этот мелочный буквоедский дух не мог не вызвать, в конце концов, естественного отторжения носителей совершенно иной ментальности. Но произошло это уже, когда были изуродованы десятки жизней людей, подобных описанным в повести В.И. Карпеца.
Однако дело здесь, увы, не только в талмуде, о котором философ, лагерник и православный монах, творивший «умную молитву», А.Ф. Лосев вполне определенно писал, что олицетворяемая им религия «есть религия атеизма, атеизм, возведенный на степень религии. Другими словами, с точки зрения христианства это есть максимально и наилучше выраженная система сатанизма». Так что, уж какое там «ваши пророки - наши пророки» или «старшие братья»…
Но, конечно, не из талмуда напрямую черпали вдохновение монахи, составлявшие «исповедание веры для мiрян» и духовники, наставлявшие Льва и Антонину Деляновых.
Многое восходит тут еще ко временам Ветхого завета. Ведь «законничество» у них всегда было в крови.
В Христианстве, в противоположность этому, господствуют, как известно, Любовь и Милосердие Божие. Русское осмысление этого противостояния содержится в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона, многострадальной книге, долго не издававшейся (впервые это произошло в 1844 г.), а в течение почти что всего ушедшего столетия фактически запретной.
В своем известном сочинении митрополит Киевский Иларион (первый епископ из русских) в XI в., т.е. в Былинные еще времена, проводил четкую грань между иудаизмом и Христианством, говоря о полной несовместимости Ветхого завета с Заветом Новым.
Эти различия «рабского» Закона и «свободной» Благодати он наглядно представлял в антагонистических парах: «тень» и «Истина», «свеча» и «Солнце», «стужа ночная» и «солнечное тепло». По словам Святителя, приняв Христа, человек уже не «теснится» в Законе, а «в Благодати свободно ходит». Противостояние спасающего начала Милосердного Русского Бога карающему «б-гу» душного законничества. Примечательно, что в древнерусских еще документах само слово закон замещалось словом Правда.
Чтобы понять, каким путем этот чуждый самой сути Христианства дух проник все же в Русское Православие, следует сделать небольшое отступление, рассказав об истории бытования у нас Ветхого завета.
Для православного человека (верующего, конечно, а не ученого) Ветхий завет имеет значение исключительно лишь в связи с Новым Заветом Господа нашего Иисуса Христа. По существу нам надобны лишь некоторые (а отнюдь не все!) ветхозаветные тексты, имеющие прообразовательное значение для подкрепления Истин, содержащихся в Евангелии.
Не забудем, что первый перевод Ветхого Завета на церковнославянский язык (т.н. Геннадиевская Библия 1410 г.) производился вовсе не для нужд народного чтения (просвещение Светом Евангелия уже давно произошло), а в целях сугубо оборонительных, в связи с угрозой ереси жидовствующих.
Принятое в дальнейшем при издании Библии расположение текстов, при котором Ветхий завет как по месту (в связи со странным в данном случае хронологическим принципом), так и по большому объему, занимает первенствующее место; равно как и ретрансляция (вслед за изданием) содержания ветхозаветных книг людьми книжными (священством, монашеством и грамотными мiянами) всему православному мiру, - всё это постепенно привело к тому, что эти тексты, имеющие для христианина - еще раз повторим - подчиненное, несамостоятельное значение, стали осознаваться фактически равновеликими евангельским, и, таким образом, явочным порядком, а отнюдь не по праву, приобрели неподобающее им значение. (Особенно губительно это ложное тождество при решении историософских проблем.) Но мало того, это послужило питательной средой сколь богопротивным, столь же и еретическим теориям, согласно которым крестившиеся евреи превращались в «дважды избранных». Вскоре это трансформировалось уже и в вовсе отвратительную теорию о евреях-талмудистах, как о «старших братьях», озвученную папством.
До издания «полных» Библий потребности в необходимых для богослужения ветхозаветных текстах вполне удовлетворялись наличием большого числа различных специальных книг, включая паремийники, в том числе и «толковые» (т.е. тексты с толкованиями), а также забытую ныне Толковую Палею, содержащую святоотеческое объяснение книг Ветхого завета, исправляющее встречающиеся там ошибочные утверждения. Издание Библий (поначалу еще славянских) практически вытеснило из употребления эту ценнейшую для формирования православного мiровоззрения книгу. Неслучайность этой акции подтверждает тот факт, что Толковую Палею - после яростных споров - удалось переиздать лишь в последние годы, да и то оскорбительно мизерным тиражом.
С течением времени все эти по сути своей чуждые Православию элементы лишь расширяли свое присутствие в русской жизни.
Другим важным этапом на этом пути был русский перевод Библии в XIX веке, осуществленный не только с принятого Церковью корпуса «70-ти толковников», но и с чисто еврейского масоретского извода. Так духовная выверенность была принесена в жертву филологической точности. Одним из поучительных итогов этого непродуманного деяния был перевод - в рамках того же проекта - Псалтири, показавший, что эта весьма чтимая православными книга - вне славянской языковой стихии - является текстом не только мертвым (попытка его анатомировать/перевести - умертвила его суть), но и оскорбительным для человека верующего.
Странным было бы, например, запрещать переводить на русский язык, например, Коран; но еще более странным выглядело бы подвигать верующих православных читать его для знакомства с «одной из авраамических религий» или для «критического осмысления» содержащихся там сведений об Иисусе Христе или Пресвятой Богородице.
Героя повести Льва Делянова тревожит этот заметный в православном богослужении ветхозаветный элемент. Он не понимал, «какое такое прямое отношения к нам имеют все эти древние евреи?»
Непризнание сродным ветхозаветного мiра русскими хорошо видно на примере имен, которыми они нарекали своих детей. Не привились ни Адам, ни Ева. Имя Адам и соответственно отчество «Адамович» в России «маркировало», как правило, человека с польскими корнями. Не найти было и женщин, которых бы звали Рахиль, Сарра, Ревекка; не говорим уже об Эсфири и Юдифи с их диковинными и отталкивающими нормального человека историями. Мужские имена Моисей, Аарон, Самуил, Исаак, Авраам были в ходу. Но при этом обращают на себя внимание, по крайней мере, два факта. Первый - русификация этих имен (весьма характерная при известном русском «буквоедстве» - крайне бережном отношении к чужим именам и географическим названиям): Абрам, Исак, Давыд, Осип, Самойла и т.д. Бытование этих имен закреплена в русских фамилиях: Абрамов, Моисеев, Давыдов, Осипов, Самойлов. Второй факт - хорошо известная из литературы роль в наречении имен священника, осуществлявшего крещение и, нередко, диктовавшего родителям, как назвать их младенца, исходя из месяцеслова. Вот почему, когда этот диктат сначала несколько ослаб, а затем и вовсе исчез, - все эти имена вообще практически исчезли из обихода. Более того, стали вытесняться и другие подобные, но несколько более укорененные, - Яков (Иаков), Осип (Иосиф), Лев.
К этому последнему ряду принадлежит и имя главного героя повести Делянова, что нашло отражение в диалоге его с Ларой:
«- Еврей, что ли? - хихикнула.
- Нет. Русский. Просто Лев. Более того, Лев Львович. Можно Левой звать.
- А-а-а, а я думала…»
Весь этот процесс «очищения» происходил на фоне важных исторических событий. Русской Православной (вместо Российской Православной Греко-Кафолической в синодальный период) наша Церковь стала именоваться с осени 1943 г. Титул ее предстоятеля - «Патриарх Московский и всея Руси» (вместо Патриарха Всероссийского) - даровал ей также лично «товарищ Сталин», бывший семинарист, названный Патриархом Алексием (Симанским) «богодарованным Верховным Вождем нашим». Другое дело, что нужно было наполнить все эти понятия-задания соответствующим им содержанием…
На этом фоне исхода некоторых персонажей святцев из жизни мiрян, среди монашествующих в то же самое время шел прямо противоположный процесс. Имена там назначают, как известно, настоятели обителей. Вот почему в любом монастыре сегодня вы почти наверняка встретите и отца Моисея, и отца Аарона, и отца Авраама, и матушку Рахиль, и матушку Сарру, и матушку Эсфирь. В этих сравнительных именных рядах, как в капле воды, видны не облеченное пока что еще в слова расхождение между устремлениями, как говорят католики, «церкви учащей» и «церкви учимой».
Отсюда ясным становятся и все прочие действия по отношению к считающемуся «самым непокорным» народу: лишение его, вопреки мнению подавляющего большинства, национальности в паспорте, а в обществе и средствах массовой информации - навязывание обращения без отчества или, как говорили когда-то, - «без отечества» (весьма информативное созвучие, согласитесь).
Вот и пришли мы к семейной развязке в повести, окончательному крушению семьи Деляновых, такому нередкому, увы, даже и среди православных.
Поступок сына и реакция на него жены заставляет Льва Делянова видеть в конфликте биологические корни: типичное поведение самки в присутствии «сильного самца». Антонина, как и следовало ожидать, оскорблена таким сравнением:
«- …Он - сильный самец, а не я.
- Какие еще самцы? Вы что, звери?
- Да, - сказал Делянов.
Тоня опустила голову, на глазах у нее появились слезы.
- Я… Я прошу тебя…»
Предательство завершается расчеловечиванием. А возразить у начитанной «в божественном» Антонине оказалось нечем. Что же, выходит, не то читала, не то рекомендовали многомудрые ее духовники, озабоченные только одним «блудом» да «контрацепцией»… Горько! Но опять-таки, сколько в этом правды…
Главный герой, сам изменивший своим родителям (делу, которому они служили, или считали, что служат), получает, в конце концов, оплеуху от собственного сына, который, как оказалось, пошел много дальше отца (Помните эту мантру перестройки: «Дальше, дальше, дальше…»?): он не только стал анархистом, но и «председателем Левой лиги». Всё сильнее разрушительный вал российской непогоды!
Закон возмездия. Всё возвращается или это отрицание отрицания?.. Выбор за вами, господа-товарищи!
Продолжение следует…