ТАРКОВСКИЕ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (часть 19)
«И безумцем стал опять я…»
Не обманут притворные стоны:
Ты железные пишешь законы, -
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны.
Анна АХМАТОВА.
Примечательно, что ни уход Сталина в революцию, ни приход его к власти не прервал его связь с поэзией.
Много в этом отношении мы не знаем, но и доступных нам фактов достаточно для того, чтобы утверждать это.
Один из эпизодов - участие его в переводе на русский известной поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Перевод еще в предвоенную пору был осуществлен известным грузинским философом, литературоведом и историком культуры Шалвой Нуцубидзе (1888†1969).
Летом 1938 г. его постигла судьба многих: ученого арестовали как «агента немецкого фашизма», отправив под конвоем на Лубянку. Профессорскую квартиру в Тбилиси сразу же занял крупный сотрудник НКВД.
Сразу же оговоримся, что некоторые основания для обвинений Нуцубидзе были. Профессор не раз бывал в Германии.
Как-то, выступая в Берлине по случаю юбилей общественного деятеля Отто Шмидта, он сказал:
«В течение 1500 лет Грузия с мечом и крестом стояла на восточном рубеже и вместе с другими защищала вашу западную культуру».
После этих слов зал взорвался овациями.
Государственный дом-музей И.В. Сталина в Гори.
Несколько раз Нуцубидзе допрашивал сам Берия.
О том, что привело к аресту профессора, мы узнаем из его письма, написанного в следственной камере: «По делу, состряпанному на меня в Тбилиси, и по показаниям “честных интеллигентов и моих друзей”, тянуло на Сибирь в лучшем случае лет на 10-15, если не больше».
Сидя в камере, он и принялся за систематический перевод поэмы.
Листы с переводом, по всей вероятности, не без содействия Берии, попали к Сталину, сказавшему по этому поводу: «Вы видели певчего дрозда в клетке?..»
Он распорядился освободить своего земляка с условием, что тот, оставаясь в Москве, завершит перевод к определенному сроку.
В мае 1939 г. работа была завершена. Ознакомившись с переводом, Сталин пригласил профессора к себе на дачу.
Произошло это 20 октября 1940 года.
Сталин похвалил перевод. Он даже поцеловал профессора в лоб.
Беседа продолжалась целый вечер.
Зять Нуцубидзе, профессор Панцхава рассказывал, что среди прочего разговор зашел о том, что Сталин когда-то сам перевел несколько строк поэмы.
По просьбе профессора он даже прочел эти строки:
Бросив меч, схватил тигрицу
и привлек в свои объятья.
В память той желал лобзаний,
От кого огнем объят я.
Но тигрица прорычала
Мне звериные проклятья,
И убил ее нещадно,
И безумцем стал опять я.
В ответ на просьбу Шалвы Нуцубидзе Сталин согласился, чтобы слова эти - при условии анонимности - вошли в окончательный перевод поэмы.
Примечательно также, что Сталин посоветовал восстановить характерный для грузинской поэзии в целом и этого произведения, в частности, отброшенный переводчиком акцент на повторение одного и того же звука.
Эти изменения также были внесены.
В 1940-1941 гг. Шалва Нуцубидзе работал в Институте мiровой литературы в Москве, а в 1942 г. вернулся в Грузию, где продолжил чтение лекций в Тбилисском университете.
Титульный лист издания русского перевода «Витязя в тигровой шкуре» Шоты Руставели, выполненный Шалвой Нуцубидзе (М. 1940), с правкой И.В. Сталина. Экспонат дома-музея в Гори.
В годы войны случилась еще одна похожая история.
Как стало известно не так давно, Сталин приложил руку к существенной праве текста Гимна СССР, решительно отказавшись одновременно от того, чтобы его имя фигурировало в качестве соавтора.
Вот как об этом вспоминал С.В. Михалков:
«…Осенью 1943 года, едва прилетев с фронта, мы явились в Кремль, к Ворошилову.
- Товарищ Сталин обратил внимание на ваш вариант текста! - говорил, обращаясь к нам, Ворошилов. - Очень не зазнавайтесь. Будем работать с вами.
Перед маршалом на столе лежит отпечатанная в типографии книга в красной обложке. В ней были собраны все варианты будущего Гимна СССР, представленные на конкурс десятками авторов. На 83-й странице закладка: наш текст с пометками Сталина.
- Основа есть, - продолжает Ворошилов. - Но вот посмотрите замечания товарища Сталина. Вы пишите: “Свободных народов союз благородный!”. Товарищ Сталин делает пометку: “Ваше благородие?” Или вот здесь: “…созданный волей народной”. Товарищ Сталин делает пометку: “Народная воля?” Была такая организация в царское время. В гимне всё должно быть предельно ясно. Товарищ Сталин считает, что называть его в гимне “избранником народа” не следует […]
До поздней осени мы были заняты доработкой текста. Нам приходилось слышать, что, дескать, не стоило в советском гимне употреблять слово “Русь”, поскольку это понятие архаическое. Но нам казалось, что именно это слово и привлекло внимание Сталина.
28 октября главный редактор газеты “Сталинский сокол”, бригадный комиссар В П. Московский сообщает о срочном вызове к Сталину.
3а нами послан автомобиль “линкольн”. Уже знакомый нам полковник из охраны Сталина нервничает:
- Никак не могли вас найти! Вас ждут!
Чекисты, а не могли найти! Въезжаем в Кремль. У нас не проверяют документов. Проводят прямо в приемную Сталина. Здесь в ожидании вызова на доклад к Главнокомандующему сидят два прославленных военачальника. Маршалы не без удивления смотрят на майора и капитана в нечищеных сапогах, навстречу которым поднимается из-за стола помощник Сталина Поскребышев.
В темном тамбуре между дверьми машинально крестимся и переступаем порог державного кабинета.
На часах 22 часа 30 минут.
У стены, под портретами Суворова и Кутузова, длинный стол для совещаний. Справа, вдали, столик с разноцветными телефонными аппаратами. За длинным столом в каком-то напряженном молчании сидят “живые портреты”: Молотов, Берия, Ворошилов, Маленков, Щербаков…
Прямо против нас стоит с листом бумаги в руках сам Сталин.
Мы здороваемся:
- Здравствуйте, товарищ Сталин!
Сталин не отвечает. Он явно не в духе.
- Ознакомьтесь! - говорит Сталин. - Нет ли у вас возражений? Главное, сохранить эти мысли. Возможно это?
- Можно нам подумать до завтра? - отвечаю я.
- Нет, нам это нужно сегодня. Вот карандаши, бумага… - приглашает нас к столу Сталин.
Мы садимся против “живых портретов”. Необычная обстановка смущает.
- Что? Неудобно здесь работать? - спрашивает Сталин, улыбаясь. - Сейчас вам дадут другое место.
Майора и капитана проводят в комнату рядом с приемной. Приносят чай, бутерброды. Мы голодны. Сначала едим, пьем чай.
Запев третьего куплета не ложится в размер предыдущих. Однако выход из положения есть. Множество вариантов этого четверостишия, написанные накануне, помогают нам быстро решить задачу. Но мы не торопимся. Для солидности выдерживаем время. Возвращаемся в кабинет Сталина. Маршалы все еще ждут приема у Главнокомандующего. Но тот занят: утверждается новый Гимн Советского Союза!
После короткого обсуждения нового варианта четверостишия Сталин обращается к членам политбюро:
- Каких захватчиков? Подлых? Как вы думаете, товарищи?
- Правильно, товарищ Сталин! Подлых! - соглашается Берия.
- На этом и остановимся! Товарищ Щербаков, пусть этот текст отпечатают сейчас на машинке. А вы пока посидите с нами, - обращается к нам Сталин.
Так появился куплет, в котором были строки:
Мы армию нашу растили в сраженьях,
Захватчиков подлых с дороги сметем!
[…] Очередной вариант текста был передан в ансамбль А.В. Александрова. Наиболее удачно звучала музыка Д.Д. Шостаковича и А.И. Хачатуряна. Однако имелась в виду возможность использования уже известной музыки А.В. Александрова для Гимна партии большевиков. Итак, в соревнование вступили два варианта гимна. Один основной - тот, на который писали музыку многие композиторы, и второй, как бы запасной, на музыку А.В. Александрова.
Мы с Эль-Регистаном снова вылетели на фронт, но вскоре меня опять экстренно разыскали и привезли к командующему фронтом генерал-лейтенанту Курочкину. Тот говорит: “Срочно звоните Ворошилову, он интересуется, где вы пропадаете”.
Дозваниваюсь до Ворошилова, слышу в трубке: “Товарищ Сталин просит у вас узнать, можно ли изменить знак препинания в такой-то строке?”
Естественно, я не возражал. Но что это? Блажь? Актерство? Или в этом факте заключен какой-то скрытый смысл?
Наступил день окончательного утверждения гимна.
В пустом зале Большого театра сидели оба автора текста гимна. В правительственной ложе - члены правительства и политбюро.
В исполнении симфонического оркестра Большого театра, Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии один за другим звучат для сравнения гимны иностранных держав, исполняется старый русский гимн “Боже, Царя храни!”, гимны Д.Д. Шостаковича и А.И. Хачатуряна на слова С. Михалкова и Г. Эль-Регистана. Наконец, на музыку Гимна партии большевиков звучит отдельный вариант нашего текста с новым припевом. Этот вариант и утверждается правительством».
Известны ли какие либо еще стихотворения Сталина?
Публикация истории перевода на русский язык стихов юного Сталина вызвала особый интерес у некоторых сотрудников Центра общественных связей ФСБ.
Однако ни автографов старых стихотворений, ни следов новых выявить пока что не удалось.
Была обнаружена лишь одна написанная от руки страница со свободным переводом с грузинского одного стихотворения, датируемая примерно 1952 годом.
Предположительно эти стихи принадлежат Сталину.
Приводим далее обработанную В. Ставицким и напечатанную в его книге «За кулисами тайных событий» версию этого чрезвычайно интересного произведения:
Поговорим о вечности с тобою:
Конечно, я во многом виноват!
Но кто-то правил и моей судьбою,
Я ощущал тот вездесущий взгляд.
Он не давал ни сна мне, ни покоя,
Он жил во мне и правил свыше мной.
И я, как раб вселенного настроя,
Железной волей управлял страной.
Кем был мой тайный, высший повелитель?
Чего хотел он, управляя мной?
Я словно раб, судья и исполнитель -
Был всем над этой нищею страной.
И было все тогда непостижимо:
Откуда брались силы, воля, власть.
Моя душа, как колесо машины,
Переминала миллионов страсть.
И лишь потом, весною, в 45-м,
Он прошептал мне тихо на ушко:
«Ты был моим послушником, солдатом
И твой покой уже недалеко!»
Возвращаясь к Арсению Тарковскому, хочу подчеркнуть, что у меня и мысли не было превращать его в «сталиниста».
Есть у него, как известно, стихи совершенно иного направления:
Тянет железом, картофельной гнилью,
Лагерной пылью и солью камсы.
Где твоё имечко, где твои крылья,
Вий над Россией топорщит усы.
Кто ты теперь? Ни креста, ни помина,
Хлюпает плот на глубокой реке,
Чёрное небо и мятая глина
Непропечённой лепешки в руке.
Он говорит: подымите мне веки! -
Сло́боды метит железным перстом,
Ржавую землю и о́льхи-калеки
Метит и мо́рит великим постом.
Он говорит: подымите мне веки! -
Как не поднять, пропадёшь ни за грош.
Ды́рбала-а́рбала, дырбала-арбала,
Что он бормочет, ещё не поймёшь.
Заживо вяжет узлом сухожилья,
Режется в карты с таёжной цингой,
Стужей проносится по чернобылью,
Свалит в овраг, и прощай, дорогой.
Правда, датированы эти строки 1956 годом, временем хрущевского психоза, о котором Борис Пастернак верно заметил:
Культ личности лишен величья,
Но в силе - культ трескучих фраз,
И культ мещанства и безличья,
Быть может, вырос во сто раз.
Но справедливости ради, всё же следует сказать, что у Арсения Тарковского были и другие стихи.
Такие, например, как вот эти, обнаруженные недавно в архиве «Литературной газеты» строчки, написанные через неделю после смерти И.В. Сталина:
Миновала неделя немыслимой этой разлуки.
Трудно сердцу сыновнему сердце его пережить,
Трудно этим рукам пережить его сильные руки
И своё повседневное малое дело вершить.
И себя самому трудно телу нести, тяжелея.
Подойти, постоять, подойти ещё ближе на пядь…
Трудно веки поднять и взирать на гранит Мавзолея,
Оба имени вместе одно за другим прочитать.
Автор знаменитой «Гвардейской застольной» писал эти слова совершенно искренне (уже ПОСЛЕ смерти Сталина), да и опубликованы они не были.
В дневниках сына поэта, режиссера Андрея Тарковского 1960-1980-х гг. (почти в каждой из тетрадей) вклеено немало фотографий И.В. Сталина. И при этом нет никаких высказываний о нем. Воспроизводим один из подобных снимков. К этому следует присовокупить небезынтересную подробность: в мае 1953 г., еще до поступления во ВГИК, Андрей Тарковский поступил на работу коллектором в научно-исследовательскую экспедицию института Нигризолота, работавшую в Туруханском крае, широко известном как место ссылки Сталина.
Единственная цель сказанного нами - попытка понять человека во всей его сложности.
Вряд ли, конечно, Арсений Тарковский был, как я уже писал, «сталинистом» или разделял воззрения своего «неупоминаемого», но оттого не менее реального, дядюшки, Петра Ивановича Рачковского, причастного к появлению «Протоколов Сионских мудрецов», но - одновременно - мы в равной степени далеки и от того, чтобы числить поэта исключительно по либеральному ведомству.
Любая односторонность, как утверждал небезызвестный Ю.М. Лотман, есть ни что иное как «тяготение к примитиву».
От этого предостерегал и Александр Блок: «Мы знаем Пушкина - человека, Пушкина - друга монархии, Пушкина - друга декабристов. Всё это бледнеет перед одним: Пушкин - поэт».
А Арсений Тарковский (кто же будет с этим спорить?) был, прежде всего, поэтом.
И еще одно важное замечание: как сказал на поминках об Арсении Александровиче знакомый последних его лет, Александр Лаврин, «внутренне он всегда был свободен».
Продолжение следует.