Шальопа проебал сценарий #28панфиловцев
Патриоты, сторонники Шальопы и компании Гайдзин отмечают праздник! Пиздец какой. Это автор рецензии про "лучший фильм". У них там гнездо что ли с Гоблином и Зергулио?
"Для торжества зла необходимо только одно условие - чтобы хорошие люди сидели сложа руки." (c) Эдмунд Бёрк.
В качестве вступления, первый отрывок опубликованный Шальопой, снятый якобы за 3 млн. рублей, собранные на бумстартере.
Случайно в интернете наткнулся на ссылку, интересный сайт. Насколько я помню - похоже на сценарий грядущего блокбастера #28панфиловцев, неужели Шальопа проебал и какая-то сволочь его опубликовала? Ай-яй-яй-яй.
Там и пдф есть, и просто текст, в общем зацените, пока не удалили. Называется, почему-то, 28 шальоп, так что не могу определить, авторский это материал или нет. Но похоже на известный отрывок и геройский полицай Добробабин присутствует в полный рост:
По траншее, пригибаясь, бежит Добробабин. Натыкается на Клочкова.
ДОБРОБАБИН Все. Зараз стихнет.
КЛОЧКОВ
Что?
ДОБРОБАБИН Все. Танки.
КЛОЧКОВ
Где?
ДОБРОБАБИН
Вон тама.
Добробабин указывает на завесу пыли и дыма. Клочков всматривается.
КЛОЧКОВ
Не вижу.
ДОБРОБАБИН
Не видать. Но вони там. С эНПэ батальона звонили. Прямо сюда прут.
Зарас пальба закончится и сразу потребно встречать.
КЛОЧКОВ
Тогда давай, дуй дальше, а я к пушкарям.
Предатель якобы командовал боем и руководил Клочковым.
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. ПОЛЕ
Тридцать танков ползут по полю. Ветер сносит дым из выхлопных • труб.
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. УКРЕПЛЕНИЯ.
Добробабин рядом с Клочковым.
ДОБРОБАБИН
На сей раз задачка у нас ювелирная, командир. Так шо я бы их подпустил.
Шо б уж напевно. А до того, нехай думают шо мы все вмерли.
КЛОЧКОВ
Командуй, Иван Евстафьевич.
Ну и классический советский анекдот: "Почему прекратил стрелять пулемет? Патронов нет, товарищ командир. -Но ты же коммунист! -И пулемёт застрочил снова". Бляди. Тьфу.
В штабе батальона Решетников снимает трубку.
CUT ТО:
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. УКРЕПЛЕНИЯ. БЛИНДАЖ
КЛОЧКОВ
Докладывает Клочков. В четвёртой роте большие потери. Много убитых и раненых.
В строю осталось двадцать восемь бойцов.
Одна пушка, два ПТРД, один ДШК, винтовки, автоматы...
(Клочков переводит дух)
Ну, этого, теперь полно.
Подкрепленья бы, товарищ майор.
CUT ТО:
INT. ШТАБ 2-ГО БАТАЛЬОНА
Решетников закрывает глаза. Делает буквально секундную паузу, но тут же собирается.
РЕШЕТНИКОВ
Нет. Нету, Василий Георгиевич у меня для тебя подкрепления. Ты уж постарайся продержаться.
РЕШЕТНИКОВ (CONT'D)
Постарайся, дорогой мой.
КЛОЧКОВ (V.O.)
(Деловым голосом)
Постараемся, товарищ комбат.
FADE IN:
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. УКРЕПЛЕНИЯ.
Клочков обращается к бойцам.
КЛОЧКОВ
Расчеты к орудиям. Остальным разбиться на звенья по трое. Задача звена - один танк. Задача орудия - один танк.
Так что, девять танков должны пылать. Посмотрим, что они на это скажут.
(Клочков переводит дух.
Затем чуть тише)
Это для начала. А там уж как пойдёт. Лучше сразу по два брать, конечно.
Солдаты переглядываются между собой. Быстро обмениваются знаками и формируются в звенья.
Разбирают гранаты и бутылки.
Замечу что сценарий (если это сценарий) во многом повторяет версию предателя Добробабы, изложенную им до ареста и растиражированную Куманевым и Ко, которую разоблачил генерал лейтенант юстиции Катусев в военно-историческом журнале.
Антипатриотический фильм Шальопы, Гоблина и Гайдзинов #28панфиловцев - плевок на могилу тех, кто своей жизнью, потом и кровью добыл нам Свободу и Победу!
PS. Из статьи Катусева:
Не успели в Главной военной прокуратуре осмыслить сполна поступившее заявление от И. Е. Добробабы (это настоящая фамилия нашего «героя», поэтому в авторском комментарии она будет звучать именно так), как почта донесла очередное изобличающее правосудие послание. На нем стояли штамп московской областной газеты «Ленинское знамя», подпись журналиста И. Мясникова и дата «18 августа 1988 года». Вот что содержалось в этом не терпящем возражений и отсрочек письме:
«Заместителю Председателя Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-майору юстиции товарищу Мареву М. А.
С 1 по 10 августа с [его] г [ода] я в качестве специального корреспондента «Правды» (и по поручению «Ленинского знамени») находился в командировке в селе Перекоп Харьковской области - на родине последнего оставшегося в живых героя-панфиловца И. Е. Добробабина. Как известно из находящегося в Вашем распоряжении дела, И. Е. Добробабин служил некоторое время в старостате (2) села в период его оккупации.
Собранный мною в Перекопе материал свидетельствует о том, что И. Е. Добробабин ничем не запятнал себя перед сельчанами, делал все возможное для облегчения их участи во время оккупации» Есть в этих материалах и доказательства того, что в судьбе легендарного панфиловца подлую роль сыграли донос и озлобленность некоторых жителей Перекопа...»
Как все просто у корреспондента! Мужественный и бесстрашный сержант, проявивший геройство под Москвой, поступил не менее самоотверженно, устроившись на службу к врагу, поскольку, оказывая пособничество фашистам, помогал также и односельчанам. И как все это звучит кощунственно! Люди, которые во время оккупации ощущали двойной гнет и двойное унижение - от оккупантов и от их пособников, выходит, виноваты в своем справедливом гневе на изменника.
Поскольку в «заявлении» Добробабы, как уже упоминалось, прозвучало серьезное обвинение в адрес следствия и суда, дело было возбуждено производством по вновь открывшимся обстоятельствам. Об этом было сообщено как Добробабе, так и Мясникову. Но последнему не терпелось всколыхнуть общественность, придать огласке «факты о беззаконных действиях советского правосудия». 5 октября 1988 года ему было отправлено уведомление из Главной военной прокуратуры, а 25-го в «Московской правде» появилась его статья «Один из двадцати восьми». Помимо того что она изобиловала значительными неточностями и фактическими ошибками, весь ее тон, воинствующий, наступательный, носил явно фальсификаторский характер. Чтобы не быть голословным, приведу некоторые строки из этой статьи, препроводив их комментариями самого Добробабы в виде выдержек из протоколов его допроса. Для Мясникова Добробаба - героическая личность. Каждый его период жизни, каждый поступок - геройство» Так, описывая службу Ивана Евстафьевича в тридцатых годах на Дальнем Востоке и участие в боях на Халхин-Голе, журналист делится с читателями «Московской правды» вымышленными воспоминаниями своего героя: «Я тогда пулеметчиком был... Там и получил первое боевое крещение. Вместе с первой контузией,..»(3).
Не берусь судить, о чем Добробаба рассказывал Мясникову во время их беседы, поскольку ни тот, ни другой, мягко говоря, не всегда привержены правде и только правде, но не думаю, чтобы Иван Евстафьевич после третьей контузии (4) смог позабыть номер полка, где совершил свой подвиг. Как бы там ни было, но в очерке Мясникова полк именуется 1077-м стрелковым. Мне же для уточнения факта остается прибегнуть к документам. Так, в одном из них от 25 апреля 1942 г., о котором уже шла речь, записано: «...наградной лист на командира отделении 4-й роты 2-го батальона 1075 гсп (5) 8-й гв[ардейской] стрелковой дивизии имени Панфилова сержанта Добробабина Ивана Евстафьевича...» Эта же выдержка из документа напрочь опровергает сообщение Добробабы, нашедшее место в очерке Мясникова, о его должности. В документе указано четко и определенно - командир отделения. Ну а в очерке Добробаба якобы говорит следующее: «Тринадцатого и четырнадцатого ноября взвод, командиром которого я только что был назначен...»
Мясников,видимо, и не подозревает, что вот такое добробабское сообщение - это проверка «исторической памяти» историков и доверчивости журналистов. Ведь во всех многочисленных прежних публикациях о героях-панфиловцах, начиная с первых газетных статей журналиста А. Кривицкого, главная роль отводилась политруку Клочкову (Диеву). Вот как об этом, к примеру, писал Кривицкий в газете «Красная звезда» за 28 ноября 1941 года: «...политрук Диев сгруппировал вокруг себя оставшихся товарищей, и снова завязалась кровавая схватка...» В рассказе Добробабы Мясникову Клочков в бою тоже присутствует: «Осталось нас двадцати восемь вместе с политруком Клочковым». И все же командует почему-то не политрук, а сержант. «Я дал командуй-сообщает о деталях боя журналисту Добробаба. Но чтобы «командовать», он решает повысить себя в должности с командира отделения до командира взвода. В перспективе - вообще «удалить» Клочкова с поля боя. Слава политрука не дает покоя сержанту. Он не желает делить ее на двоих. Позже он расскажет другим журналистам и историкам о бое у разъезда Дубосеково именно так, как ему хотелось. И те поверят выдумке. Нашла эта версия место и в следственных материалах.
Чтобы понять, как Добробаба вырабатывал ее, представим в «развитии» амбициозную «стратегическую» ложь. Вот как говорилось о том в одном из документов, в котором, кстати, еще раз уточняется истинная должность Добробабы:
«НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ КОНТРРАЗВЕДКИ «СМЕРШ»
С п е ц с о о б щ е н и е
В декабре 1944 года в 5-м стрелковом полку 297-й стрелковой дивизии, входящей в состав фронта, нами установлен оказавшийся в живых один из 28 героев-панфиловцев сержант Добробабин Иван Евстафьевич, 1913 года рождения, уроженец села Перекоп Валковского района Харьковской области, украинец, беспартийный, образование 3 класса… Из рапорта Добробабина, беседы с ним оперативного работника и его рассказов стало известно, что 18 ноября 1941 года по заданию политрука Клочкова, возглавляя, как командир отделения, одну из групп бойцов в числе 28 панфиловцев... он принял бой с немцами…
Начальник управления контрразведки «Смерш» 2-го Украинского фронта
Генерал-лейтенант (КОРОЛЕВ)
22 января 1945 года».
Приведу строки и из самого рапорта Добробабы в политотдел 297-й стрелковой Славянско-Кировоградской дивизии, датированного 31 августа 1944 года: «Доношу, что я, сержант Иван Евстафьевич Добробабин, в первый год Отечественной войны сражался в рядах дивизии генерал-майора Панфилова в качестве командира отделения во взводе лейтенанта Шишкина... В нашей траншее по явился политрук Клочков. Он сгруппировал вокруг меня около 30 бойцов... и возложил командование этой группой на меня...»
Но уже в то время он, по всей видимости, прорабатывает вариант, по которому можно вообще «избавиться» от Клочкова. Так, в стенографической записи его рассказа, сделанной в том же году, он сообщает: «...Панфилов был в штабе полка. Он вызвал меня с боевого охранения и говорит: «Надежно занять оборону и держать крепко» (мне часто приходилось говорить с Панфиловым на боевом рубеже)... Когда Панфилов вызывал меня, он находился в штабе полка в дер[евне] Петелино. Он сказал мне: «Ставлю вас на этот рубеж». Это был новый рубеж. Я был все время в боевом охранении. Ночью прибежал связной и вызвал к Панфилову. Был ли там командир полка, не помню. Я был в том доме несколько раз. Панфилов сказал: «На этом рубеже оборону надо держать крепко». По карте не показал...» Трудно сказать, на кого рассчитан подобный рассказ, по крайней мере, не на военного человека, поскольку уж очень сомнительно, чтобы командир дивизии ставил задачу командиру отделения, минуя не только командиров взвода, роты, батальона, но и полка. Позже сюжет этого фронтового эпизода нашел свое отражение в книге Ф. Т. Селиванова «Панфиловцы» (М.: Политиздат, 1958. -С. 43, 44). Только там Панфилов сам приезжает на боевые позиции 4-й роты и ведет разговор с личным составом «отряда истребителей танков». Но Добробаба все переиначил. Создается впечатление, что если бы его за предательство не лишили звания Героя Советского Союза и он имел возможность везде пропагандировать свои «подвиги», то со временем, чего доброго, сделал бы себя не только командиром взвода, но и полка, которого «не заметил» у командира дивизии. По крайней мере политрука Клочкова он пытался подменить настойчиво и основательно.
«В район разъезда Дубосеково наша дивизия пришла примерно в 20-х числах октября 1941 года, - показывал Добробаба на допросе 12 февраля 1948 года.-Я был командиром отделения. Мое отделение было в боевом охранении у деревни Жданово. Затем мы отошли от Жданово, и мое отделение посадили в окопы недалеко от железнодорожной будки раз[ъезда] Дубосеково. Вправо в боевых порядках располагался взвод лейтенанта Шишкина... Клочков-политрук был в других траншеях, через дорогу».
Таким образом Добробаба «выводит» свое отделение (пока еще отделение, не взвод!) из взвода лейтенанта Шишкина, а Клочкова отделяет от себя дорогой. На судебном заседании 9 июня 1948 года он уточнил: «В траншее, в которой я вел бой, нас было 28 человек (6), затем после второй или третьей атаки к нам пришел политрук Клочков, который и руководил боем до последней минуты». Спустя пять лет в письме, датированном 24 июля 1953 года, тогдашнему министру Вооруженных Сил СССР Н. А. Булганину И. Е. Добробаба пишет из заключения: «...вверенный мне взвод погиб 16 ноября 1941 года на разъезде Дубосеково». Словом, всецело берет на себя командование боем.
Проходит еще 35 лет, и это его решение приобретает такую «убедительность», что, возможно, сам Добробаба стал верить в свой вымысел.
В уже известном заявлении в Военную коллегию Верховного суда СССР от 21 июля 1988 года он утверждает "(Мясников в своем очерке использует это утверждение как неоспоримый факт), что командование взводом было фактически вверено ему - помощнику командира взвода (7), поскольку «командир взвода лейтенант Шишкин был переведен в командование ротой». На допросе же 14 ноября 1988 года он в отношении Клочкова выразился еще более определенно, полностью присваивая себе славу политрука.
Вот что показывал Добробаба в этот день: «В протоколе (8) записано, что бойцами боевого охранения в бою 18 ноября 1941 года вначале командовал я, а затем якобы к нам прибыл политрук роты Клочков Василий, который якобы затем и стал руководить бойцами. Это неверно.
Клочков был на командном пункте нашей роты и на позициях боевого охранения во время боя 16 ноября 1941 года, до потери мною сознания я его не видел. Бойцами командовал я до тех пор, пока не был контужен и не потерял сознание. Был ли после этого Клочков на наших позициях, я не знаю. В последующем я видел его тело за будкой разъезда Дубосеково (9)... Почему в суде я показал, что Клочков пришел на наши позиции и руководил бойцами в продолжавшемся бою, объяснить затрудняюсь. Видимо, я так прочел в газетах и в художественных книгах о роли в этом бою политрука Клочкова, поэтому и в суде так показал о нем».
Что и говорить, хитрит Иван Евстафьевич. Многочисленные противоречивые показания Добробабы об одном и том же событии невольно ставят под сомнение и другие его воспоминания. Вот хотя бы те, что использовал в своем очерке Мясников, сфальсифицировав многие факты (10). На всех не стану останавливаться, поскольку предстоит еще разбор другого очерка (автор - доктор исторических наук профессор Г. А. Куманев)(11), опубликованного менее чем месяц спустя после Мясниковского, но уже в газете «Правда» за 18 ноября 1988 года и сильно взбудоражившего общественность. Приведу только еще один примечательный пример. Мясников пишет о том, что Добробаба в бою 16 ноября 1941 года лично подбил «4 танка и 3 бронемашины». По словам Мясникова, «герой» ему об этом не рассказывал (очевидно, посчитал «незначительным эпизодом»- вот какой Добробаба простой и скромный человек!), а он сам вычитал в спецсообщении (начальника контрразведки 2-го Украинского фронта от 22 января 1945 года.
Следует уточнить, что это спецдонесение составлено на основе уже упоминавшихся здесь собственноручном рапорте Добробабы в политотдел 297-й стрелковой дивизии и стенографической записи его беседы осенью 1944 года. Если Мясников действительно читал, а не слышал об этом документе от других, то не мог не заметить следующих строк в донесении: «Из рапорта Добробабина, беседы с ним оперативного работника и его рассказов стало известно...» Словом, Добробаба сам обо всем сообщил. Ну а ему никак нельзя доверять. В своих многочисленных показаниях он то умалчивал о «личном подвиге», то приводил самые различные цифры уничтоженных им боевых машин. Создается впечатление, что и Мясникову истина просто-напросто не нужна. Так, в упоминавшемся уже им и мною спецдонесении начальника управления контрразведки «Смерш» генерал-лейтенанта Королева журналист почему-то «не замечает», что Добробаба здесь называется командиром отделения, что возглавил он одну из групп бойцов, а не взвод по заданию политрука Клочкова, что в рапорте и стенограмме беседы Добробабы нет и намека «на службу последнего в полиции. Он скрыл этот факт, боясь ответственности.
Мясников знает об этом, как и о многих других грехах и обманных сведениях своего подопечного. И все же выставляет его как патриота, героя и невинную жертву советского суда и Советской власти.
Подобные выводы угадываются и в очерке Куманева. «Бой закончился. Бойцы взвода сержанта Добробабина, его взвода», - подчеркивает доктор исторических наук, повторяя то ли нарочно, то ли по незнанию ошибку прежних авторов, повышая Добробабу в должности, а затем делает сомнительный вывод: «И сейчас, спустя 47 лет... он помнит каждую деталь...»
Сомнительный, потому что Добробаба на один и тот же эпизод имеет по доброму десятку самых различных «деталей». Кроме того, на допросе 27 декабря 1988 года он заявил, что из-за давности лет многое забыл, что в материалах следствия сорокалетней давности объективности должно быть больше, поскольку «в 1948 году я помнил события лучше».
Можно, конечно, обойти молчанием уже известные образные штампы, созданные Добробабой и его «пропагандистами» и используемые Куманевым: и тот же громкий свист-сигнал, и командование боем (12), и раненую ногу, и окровавленное лицо (13), и анекдотичного партизанского командира «Дядю Васю»(14), и многое другое. Но есть и ошибки, которые непростительны любому, взявшемуся за перо, а тем более доктору исторических наук, публикующему свою статью в такой газете, как «Правда». Если Мясников, к примеру, меняет нумерацию полка (15), то Куманев изменяет фамилию командира - полковника Капрова называет Карповьш. О других ошибках читатель узнает из последующих показаний Добробабы, который «разоблачает» сам своего защитника. Сейчас же приведу один из самых, казалось бы, живописных и волнующих, а на самом деле самых лицемерных и кощунственных эпизодов из статьи ученого-историка.
Речь идет уже о «черной зависти» Добробабы к своему бывшему командиру дивизии генералу Панфилову. Похоже, что Ивану Евстафьевичу не давал покоя памятник, установленный в честь легендарного комдива в городе Фрунзе. Своими чувствами он настолько заразил Куманева, что тот воплотил их в волнующую до слез реальную сценку, нашедшую место и в правдинской публикации. Привожу ее с некоторыми сокращениями: «Поздней осенью 1945 года сержант Добробабин был демобилизован и вернулся в город Токмак… - Выхожу из вагона, в солдатской шинели, с небольшим чемоданчиком,- вспоминает Иван Евстафьевич.- Немного прошел по знакомой Кошчийской улице - и в глазах зарябило: читаю на табличке: «Улица И, Е. Добробабина». А в сквере у здания горсовета - большой чугунный памятник во весь рост, а на нем надпись: «Герою Советского Союза, одному из 28 панфиловцев Ивану Евстафьевичу Добробабину».
С помощью Куманева Добробаба откровенной ложью порочит память другого бывшего панфиловца. Автор очерка передает разговор, состоявшийся у него с Добробабой. На свой вопрос, что же сталось с памятником в Токмаке, он услышал от собеседника: «Мою «голову» отрезали, а «голову» Дуйшенкула Шонокова - моего боевого друга и земляка, тоже одного из 28 панфиловцев, приварили, да так, что шов виден». Памятник после этого стал достопримечательностью города и местные жители якобы всем приезжим с горькой иронией говорили: «Перед вами «тело» Добробабина, а «голова» - Шопокова». Потом, по словам Добробабы, этот памятник снесли.
Будем считать, что это всего-навсего лишь сон Ивана Евстафьевича, потому что в реальной жизни, по его же словам, ничего подобного не было. Об этом он заявил на судебном заседании 9 июня 1948 года.
Вот его показания: «В городе Токмак со слов жителей мне стало известно, что было постановление о переименовании улицы, на которой я жил, в улицу имени Добробабина, а затем в горсаду мне должны были соорудить памятник, но улица НЕ БЫЛА ПЕРЕИМЕНОВАНА И ПАМЯТНИК НЕ ПОСТАВИЛИ (выделено мной.- Авт.)».
Но еще больше изобличил Добробаба своего защитника доктора исторических наук Куманева в фальсификации 30 декабря 1988 года. Об этом свидетельствует протокол допроса Добробабы. Вот выдержки из него:
«ВОПРОС. На допросе 29 декабря 1988 года вы показали, что заявление написано с ваших слов, но не лично вами. Так ли это?
ОТВЕТ, В июне - июле этого года, более точно припомнить не могу, я был приглашен в гости Куманевым Григорием Александровичем, с которым знаком с 1967 года. Помню, что познакомились мы с ним по поводу моего участия в бою под Дубосеково, В беседе со мной Куманев предложил мне поднять вопрос о своей реабилитации. Я согласился. Куманев расспросил меня об обстоятельствах боя, дальнейшей моей судьбе, сказал, что поможет составить от моего имени заявление. Через несколько дней он показал мне напечатанное на машинке заявление. Я его бегло прочел, не вникая в детали. Это заявление я подписал 21 июля 1888 года. Видимо, рассказывая Куманеву о своей службе в полиции, я допустил, возможно, какие-то неточности, возможно, что он меня по некоторым вопросам неправильно понял, поэтому в заявлении и появились факты, которые не отражали события так, как они происходили на самом деле... 18 ноября 1988 года в газете «Правда» была опубликована статья Куманева о моей судьбе. Эта статья также написана в основном с моих слов. Но в ней есть рад неточностей, которые я бы хотел сразу же оговорить.
В статье указано, что в бою под Дубосеково я был ранен в левую ногу, затем якобы повредил, прыгая с поезда, и правую. Это не так. В бою я ранен в ногу не был. Рану получил несколькими днями раньше. Она немного зажила. В бою меня не беспокоила. Во время побега я, прыгая с поезда, повредил ту же левую ногу. Рана открылась... Правая нога у меня повреждена не была, иначе я не мог бы идти вообще.
В статье указано, что я по предложению старосты Зинченко вынужден был поступить в полицию, причем первоначально я якобы не знал, кем буду работать. Это не так. Староста Зинченко меня в тот период времени не вызывал. Его просто не было на этом посту в указанное время. В начале июня 1942 года я в ПОИСКАХ РАБОТЫ ОБРАТИЛСЯ ЗА ПОМОЩЬЮ К СТАРОСТЕ СЕЛА (выделено мной.--Авт.). Сейчас я вспомнил, что это был Половик... Понимаю, что во время исполнения своих служебных обязанностей полицейского, старшего полицейского, зам [естителя] и начальника полиции я не мог не затронуть интересов некоторых советских граждан. Кого-то и притеснил. Однако делал это не по своей воле,
а по приказанию немецких властей...
В статье указано, что в селе располагался сельский пост полиции. Это не совсем точно. В селе Перекоп была организована кустовая сельская полиция… В статье указано, что я только сутки находился в марте 1943 года под арестом в органах контрразведки «Смерш». Не пишется и об обстоятельствах, при которых я остался на оккупированной территории.
О том, как это происходило, я рассказывал и Куманеву. Дал подробные показания на допросах в этом году (16). ОКАЗАВШИСЬ НА ОККУПИРОВАННОЙ ТЕРРИТОРИИ ВТОРИЧНО, Я ДОБРОВОЛЬНО ВНОВЬ ПОСТУПИЛ НА СЛУЖБУ В ПОЛИЦИЮ (выделено мной. - Авт.)...
В статье указано, что в августе 1943 года я попал в колонну людей, которую гнали эсэсовцы, используя сторожевых собак, открывая огонь по каждому, кто пытался выбраться из нее. Это не так. Я действительно шел в колонне, уходя из мест, где меня знали; Я боялся, что, как полицейский, буду расстрелян передовыми частями Красной Армии. Колонна, в которой я шел некоторое время, не охранялась. Никакого конвоя из эсэсовцев, никаких сторожевых собак не было. Я такого Куманеву не говорил, почему так написано в статье, а также в моем заявлении, я не знаю. Ознакамливаясь со своим заявлением в июле 1988 года, я не придал значения, как был описан данный факт. Возможно, что Куманев меня не понял.
В статье указано, что в 1944 году я все рассказал о себе... Это так. Единственно, что я скрыл... так это то, что служил в полиции. Говорить об этом я боялся...(17)
В статье пишется, что следствие по моему делу было ускоренное. Это не так. Следствие по моему делу проводилось около шести месяцев. Помню, что было допрошено много моих односельчан. Проводились очные ставки...
Автор статьи пишет, что легенда о моем преступлении якобы состряпана. Это не так. Я действительно служил в полиции, понимаю, что совершил преступление перед Родиной. Однако в ходе расследования не были установлены и допрошены лица, которым я помог... В статье Куманева не указано, что во время службы в полиции я занимал пост старшего полицейского, заместителя] начальника и начальника кустовой сельской полиции. Имел на вооружении карабин с боевыми патронами к нему, наган.
Об этом я говорил во время беседы с Куманевьм. Почему это не отражено в статье, мне неизвестно.
Кроме того, в «Московской правде» за 25 октября 1988 года в статье «Один из двадцати восьми» автор Игорь Мясников допустил также ряд неточностей. Так, он пишет, что я якобы дал возможность скрыться раненому красноармейцу Семенову. Семенова же я не знаю и скрываться ему не помогал... В статье ошибочно указано, что мне якобы удалось оторваться от полевой жандармерии и уйти из колонны советских граждан, гнавшихся оккупантами. Это не так, Я но своей инициативе ушел вместе с отступающими немцами из этих мест, где меня хорошо знали...».
Спустя пять месяцев на допросе (29 декабря 1988 г.) Добробаба опроверг это суровое обвинение. «Нет, этого я не подтверждаю, -- заявил он следователю. - В ходе следствия но моему делу в 1947--1948 годах я какому-либо физическому воздействию со стороны допрашивающих
меня лиц не подвергался. Каких-либо угроз применить ко мне физическое воздействие также не было. Помню только, что несколько раз» когда я не подтверждал чьи-либо показания, следователь Бабушкин повышал на меня голос, требовал, чтобы я говорил правду и не скрывал факты своей преступной деятельности. Обещал, если я буду говорить неправду, то мой срок наказания будет увеличен. Одновременно он говорил, что если я искренне все буду рассказывать, то и срок наказания будет меньше... обмана со стороны следователяпо отношению ко мне также не было. В основном мой допрос велся спокойно... В заявлении также неправильно указано, что входе расследования моего дела в 1948 году угрожали свидетелям, запугивали их.
Это также неправда. Я такими фактами не располагал. Хочу сразу заявить, что заявление от 21 июля 1988 года написано по моей просьбе, с моих слов. Однако я сам его не читал, поверив написанному. Видимо, писавший это заявление частично что-то добавил от себя. В этой части я свое заявление не подтверждаю. Еще раз подчеркиваю, что меня в ходе следствия в 1948 году никто не бил, (мне) не угрожал. Претензии в этой части к следователю Бабушкину (а не как написано в заявлении - Бабочкину) я не имею...» Словом, Добробаба всю вину за оговор следствия взваливал на своего благодетеля-защитника. Впрочем, подобный шаг он проделывал не впервые.
Для того чтобы отвести любую ответственность или неприятность от себя, он мог подставить под удар и даже предать кого угодно: сослуживцев, родных, земляков, благожелателей. Обладая незаурядными изворотливостью, воображением, напором, способностью находить контакт с людьми, как правило, с корыстной целью, умело расставлял ловушки для падких на сенсацию и чужую славу легковерных журналистов, общественников, меценатов. И те попадали в добробабские силки, с помощью «обиженного» клеветали на представителей Советской власти и правосудия, ставили под сомнение репутацию честных людей. А главное - добивались для человека, изменившего воинскому долгу и Родине, славы и почестей, которых тот не заслужил.
"Для торжества зла необходимо только одно условие - чтобы хорошие люди сидели сложа руки." (c) Эдмунд Бёрк.
В качестве вступления, первый отрывок опубликованный Шальопой, снятый якобы за 3 млн. рублей, собранные на бумстартере.
Click to viewСлучайно в интернете наткнулся на ссылку, интересный сайт. Насколько я помню - похоже на сценарий грядущего блокбастера #28панфиловцев, неужели Шальопа проебал и какая-то сволочь его опубликовала? Ай-яй-яй-яй.
Там и пдф есть, и просто текст, в общем зацените, пока не удалили. Называется, почему-то, 28 шальоп, так что не могу определить, авторский это материал или нет. Но похоже на известный отрывок и геройский полицай Добробабин присутствует в полный рост:
По траншее, пригибаясь, бежит Добробабин. Натыкается на Клочкова.
ДОБРОБАБИН Все. Зараз стихнет.
КЛОЧКОВ
Что?
ДОБРОБАБИН Все. Танки.
КЛОЧКОВ
Где?
ДОБРОБАБИН
Вон тама.
Добробабин указывает на завесу пыли и дыма. Клочков всматривается.
КЛОЧКОВ
Не вижу.
ДОБРОБАБИН
Не видать. Но вони там. С эНПэ батальона звонили. Прямо сюда прут.
Зарас пальба закончится и сразу потребно встречать.
КЛОЧКОВ
Тогда давай, дуй дальше, а я к пушкарям.
Предатель якобы командовал боем и руководил Клочковым.
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. ПОЛЕ
Тридцать танков ползут по полю. Ветер сносит дым из выхлопных • труб.
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. УКРЕПЛЕНИЯ.
Добробабин рядом с Клочковым.
ДОБРОБАБИН
На сей раз задачка у нас ювелирная, командир. Так шо я бы их подпустил.
Шо б уж напевно. А до того, нехай думают шо мы все вмерли.
КЛОЧКОВ
Командуй, Иван Евстафьевич.
Ну и классический советский анекдот: "Почему прекратил стрелять пулемет? Патронов нет, товарищ командир. -Но ты же коммунист! -И пулемёт застрочил снова". Бляди. Тьфу.
В штабе батальона Решетников снимает трубку.
CUT ТО:
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. УКРЕПЛЕНИЯ. БЛИНДАЖ
КЛОЧКОВ
Докладывает Клочков. В четвёртой роте большие потери. Много убитых и раненых.
В строю осталось двадцать восемь бойцов.
Одна пушка, два ПТРД, один ДШК, винтовки, автоматы...
(Клочков переводит дух)
Ну, этого, теперь полно.
Подкрепленья бы, товарищ майор.
CUT ТО:
INT. ШТАБ 2-ГО БАТАЛЬОНА
Решетников закрывает глаза. Делает буквально секундную паузу, но тут же собирается.
РЕШЕТНИКОВ
Нет. Нету, Василий Георгиевич у меня для тебя подкрепления. Ты уж постарайся продержаться.
РЕШЕТНИКОВ (CONT'D)
Постарайся, дорогой мой.
КЛОЧКОВ (V.O.)
(Деловым голосом)
Постараемся, товарищ комбат.
FADE IN:
EXT. У РАЗЪЕЗДА ДУБОСЕКОВО. УКРЕПЛЕНИЯ.
Клочков обращается к бойцам.
КЛОЧКОВ
Расчеты к орудиям. Остальным разбиться на звенья по трое. Задача звена - один танк. Задача орудия - один танк.
Так что, девять танков должны пылать. Посмотрим, что они на это скажут.
(Клочков переводит дух.
Затем чуть тише)
Это для начала. А там уж как пойдёт. Лучше сразу по два брать, конечно.
Солдаты переглядываются между собой. Быстро обмениваются знаками и формируются в звенья.
Разбирают гранаты и бутылки.
Замечу что сценарий (если это сценарий) во многом повторяет версию предателя Добробабы, изложенную им до ареста и растиражированную Куманевым и Ко, которую разоблачил генерал лейтенант юстиции Катусев в военно-историческом журнале.
Антипатриотический фильм Шальопы, Гоблина и Гайдзинов #28панфиловцев - плевок на могилу тех, кто своей жизнью, потом и кровью добыл нам Свободу и Победу!
PS. Из статьи Катусева:
Не успели в Главной военной прокуратуре осмыслить сполна поступившее заявление от И. Е. Добробабы (это настоящая фамилия нашего «героя», поэтому в авторском комментарии она будет звучать именно так), как почта донесла очередное изобличающее правосудие послание. На нем стояли штамп московской областной газеты «Ленинское знамя», подпись журналиста И. Мясникова и дата «18 августа 1988 года». Вот что содержалось в этом не терпящем возражений и отсрочек письме:
«Заместителю Председателя Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-майору юстиции товарищу Мареву М. А.
С 1 по 10 августа с [его] г [ода] я в качестве специального корреспондента «Правды» (и по поручению «Ленинского знамени») находился в командировке в селе Перекоп Харьковской области - на родине последнего оставшегося в живых героя-панфиловца И. Е. Добробабина. Как известно из находящегося в Вашем распоряжении дела, И. Е. Добробабин служил некоторое время в старостате (2) села в период его оккупации.
Собранный мною в Перекопе материал свидетельствует о том, что И. Е. Добробабин ничем не запятнал себя перед сельчанами, делал все возможное для облегчения их участи во время оккупации» Есть в этих материалах и доказательства того, что в судьбе легендарного панфиловца подлую роль сыграли донос и озлобленность некоторых жителей Перекопа...»
Как все просто у корреспондента! Мужественный и бесстрашный сержант, проявивший геройство под Москвой, поступил не менее самоотверженно, устроившись на службу к врагу, поскольку, оказывая пособничество фашистам, помогал также и односельчанам. И как все это звучит кощунственно! Люди, которые во время оккупации ощущали двойной гнет и двойное унижение - от оккупантов и от их пособников, выходит, виноваты в своем справедливом гневе на изменника.
Поскольку в «заявлении» Добробабы, как уже упоминалось, прозвучало серьезное обвинение в адрес следствия и суда, дело было возбуждено производством по вновь открывшимся обстоятельствам. Об этом было сообщено как Добробабе, так и Мясникову. Но последнему не терпелось всколыхнуть общественность, придать огласке «факты о беззаконных действиях советского правосудия». 5 октября 1988 года ему было отправлено уведомление из Главной военной прокуратуры, а 25-го в «Московской правде» появилась его статья «Один из двадцати восьми». Помимо того что она изобиловала значительными неточностями и фактическими ошибками, весь ее тон, воинствующий, наступательный, носил явно фальсификаторский характер. Чтобы не быть голословным, приведу некоторые строки из этой статьи, препроводив их комментариями самого Добробабы в виде выдержек из протоколов его допроса. Для Мясникова Добробаба - героическая личность. Каждый его период жизни, каждый поступок - геройство» Так, описывая службу Ивана Евстафьевича в тридцатых годах на Дальнем Востоке и участие в боях на Халхин-Голе, журналист делится с читателями «Московской правды» вымышленными воспоминаниями своего героя: «Я тогда пулеметчиком был... Там и получил первое боевое крещение. Вместе с первой контузией,..»(3).
Не берусь судить, о чем Добробаба рассказывал Мясникову во время их беседы, поскольку ни тот, ни другой, мягко говоря, не всегда привержены правде и только правде, но не думаю, чтобы Иван Евстафьевич после третьей контузии (4) смог позабыть номер полка, где совершил свой подвиг. Как бы там ни было, но в очерке Мясникова полк именуется 1077-м стрелковым. Мне же для уточнения факта остается прибегнуть к документам. Так, в одном из них от 25 апреля 1942 г., о котором уже шла речь, записано: «...наградной лист на командира отделении 4-й роты 2-го батальона 1075 гсп (5) 8-й гв[ардейской] стрелковой дивизии имени Панфилова сержанта Добробабина Ивана Евстафьевича...» Эта же выдержка из документа напрочь опровергает сообщение Добробабы, нашедшее место в очерке Мясникова, о его должности. В документе указано четко и определенно - командир отделения. Ну а в очерке Добробаба якобы говорит следующее: «Тринадцатого и четырнадцатого ноября взвод, командиром которого я только что был назначен...»
Мясников,видимо, и не подозревает, что вот такое добробабское сообщение - это проверка «исторической памяти» историков и доверчивости журналистов. Ведь во всех многочисленных прежних публикациях о героях-панфиловцах, начиная с первых газетных статей журналиста А. Кривицкого, главная роль отводилась политруку Клочкову (Диеву). Вот как об этом, к примеру, писал Кривицкий в газете «Красная звезда» за 28 ноября 1941 года: «...политрук Диев сгруппировал вокруг себя оставшихся товарищей, и снова завязалась кровавая схватка...» В рассказе Добробабы Мясникову Клочков в бою тоже присутствует: «Осталось нас двадцати восемь вместе с политруком Клочковым». И все же командует почему-то не политрук, а сержант. «Я дал командуй-сообщает о деталях боя журналисту Добробаба. Но чтобы «командовать», он решает повысить себя в должности с командира отделения до командира взвода. В перспективе - вообще «удалить» Клочкова с поля боя. Слава политрука не дает покоя сержанту. Он не желает делить ее на двоих. Позже он расскажет другим журналистам и историкам о бое у разъезда Дубосеково именно так, как ему хотелось. И те поверят выдумке. Нашла эта версия место и в следственных материалах.
Чтобы понять, как Добробаба вырабатывал ее, представим в «развитии» амбициозную «стратегическую» ложь. Вот как говорилось о том в одном из документов, в котором, кстати, еще раз уточняется истинная должность Добробабы:
«НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ КОНТРРАЗВЕДКИ «СМЕРШ»
С п е ц с о о б щ е н и е
В декабре 1944 года в 5-м стрелковом полку 297-й стрелковой дивизии, входящей в состав фронта, нами установлен оказавшийся в живых один из 28 героев-панфиловцев сержант Добробабин Иван Евстафьевич, 1913 года рождения, уроженец села Перекоп Валковского района Харьковской области, украинец, беспартийный, образование 3 класса… Из рапорта Добробабина, беседы с ним оперативного работника и его рассказов стало известно, что 18 ноября 1941 года по заданию политрука Клочкова, возглавляя, как командир отделения, одну из групп бойцов в числе 28 панфиловцев... он принял бой с немцами…
Начальник управления контрразведки «Смерш» 2-го Украинского фронта
Генерал-лейтенант (КОРОЛЕВ)
22 января 1945 года».
Приведу строки и из самого рапорта Добробабы в политотдел 297-й стрелковой Славянско-Кировоградской дивизии, датированного 31 августа 1944 года: «Доношу, что я, сержант Иван Евстафьевич Добробабин, в первый год Отечественной войны сражался в рядах дивизии генерал-майора Панфилова в качестве командира отделения во взводе лейтенанта Шишкина... В нашей траншее по явился политрук Клочков. Он сгруппировал вокруг меня около 30 бойцов... и возложил командование этой группой на меня...»
Но уже в то время он, по всей видимости, прорабатывает вариант, по которому можно вообще «избавиться» от Клочкова. Так, в стенографической записи его рассказа, сделанной в том же году, он сообщает: «...Панфилов был в штабе полка. Он вызвал меня с боевого охранения и говорит: «Надежно занять оборону и держать крепко» (мне часто приходилось говорить с Панфиловым на боевом рубеже)... Когда Панфилов вызывал меня, он находился в штабе полка в дер[евне] Петелино. Он сказал мне: «Ставлю вас на этот рубеж». Это был новый рубеж. Я был все время в боевом охранении. Ночью прибежал связной и вызвал к Панфилову. Был ли там командир полка, не помню. Я был в том доме несколько раз. Панфилов сказал: «На этом рубеже оборону надо держать крепко». По карте не показал...» Трудно сказать, на кого рассчитан подобный рассказ, по крайней мере, не на военного человека, поскольку уж очень сомнительно, чтобы командир дивизии ставил задачу командиру отделения, минуя не только командиров взвода, роты, батальона, но и полка. Позже сюжет этого фронтового эпизода нашел свое отражение в книге Ф. Т. Селиванова «Панфиловцы» (М.: Политиздат, 1958. -С. 43, 44). Только там Панфилов сам приезжает на боевые позиции 4-й роты и ведет разговор с личным составом «отряда истребителей танков». Но Добробаба все переиначил. Создается впечатление, что если бы его за предательство не лишили звания Героя Советского Союза и он имел возможность везде пропагандировать свои «подвиги», то со временем, чего доброго, сделал бы себя не только командиром взвода, но и полка, которого «не заметил» у командира дивизии. По крайней мере политрука Клочкова он пытался подменить настойчиво и основательно.
«В район разъезда Дубосеково наша дивизия пришла примерно в 20-х числах октября 1941 года, - показывал Добробаба на допросе 12 февраля 1948 года.-Я был командиром отделения. Мое отделение было в боевом охранении у деревни Жданово. Затем мы отошли от Жданово, и мое отделение посадили в окопы недалеко от железнодорожной будки раз[ъезда] Дубосеково. Вправо в боевых порядках располагался взвод лейтенанта Шишкина... Клочков-политрук был в других траншеях, через дорогу».
Таким образом Добробаба «выводит» свое отделение (пока еще отделение, не взвод!) из взвода лейтенанта Шишкина, а Клочкова отделяет от себя дорогой. На судебном заседании 9 июня 1948 года он уточнил: «В траншее, в которой я вел бой, нас было 28 человек (6), затем после второй или третьей атаки к нам пришел политрук Клочков, который и руководил боем до последней минуты». Спустя пять лет в письме, датированном 24 июля 1953 года, тогдашнему министру Вооруженных Сил СССР Н. А. Булганину И. Е. Добробаба пишет из заключения: «...вверенный мне взвод погиб 16 ноября 1941 года на разъезде Дубосеково». Словом, всецело берет на себя командование боем.
Проходит еще 35 лет, и это его решение приобретает такую «убедительность», что, возможно, сам Добробаба стал верить в свой вымысел.
В уже известном заявлении в Военную коллегию Верховного суда СССР от 21 июля 1988 года он утверждает "(Мясников в своем очерке использует это утверждение как неоспоримый факт), что командование взводом было фактически вверено ему - помощнику командира взвода (7), поскольку «командир взвода лейтенант Шишкин был переведен в командование ротой». На допросе же 14 ноября 1988 года он в отношении Клочкова выразился еще более определенно, полностью присваивая себе славу политрука.
Вот что показывал Добробаба в этот день: «В протоколе (8) записано, что бойцами боевого охранения в бою 18 ноября 1941 года вначале командовал я, а затем якобы к нам прибыл политрук роты Клочков Василий, который якобы затем и стал руководить бойцами. Это неверно.
Клочков был на командном пункте нашей роты и на позициях боевого охранения во время боя 16 ноября 1941 года, до потери мною сознания я его не видел. Бойцами командовал я до тех пор, пока не был контужен и не потерял сознание. Был ли после этого Клочков на наших позициях, я не знаю. В последующем я видел его тело за будкой разъезда Дубосеково (9)... Почему в суде я показал, что Клочков пришел на наши позиции и руководил бойцами в продолжавшемся бою, объяснить затрудняюсь. Видимо, я так прочел в газетах и в художественных книгах о роли в этом бою политрука Клочкова, поэтому и в суде так показал о нем».
Что и говорить, хитрит Иван Евстафьевич. Многочисленные противоречивые показания Добробабы об одном и том же событии невольно ставят под сомнение и другие его воспоминания. Вот хотя бы те, что использовал в своем очерке Мясников, сфальсифицировав многие факты (10). На всех не стану останавливаться, поскольку предстоит еще разбор другого очерка (автор - доктор исторических наук профессор Г. А. Куманев)(11), опубликованного менее чем месяц спустя после Мясниковского, но уже в газете «Правда» за 18 ноября 1988 года и сильно взбудоражившего общественность. Приведу только еще один примечательный пример. Мясников пишет о том, что Добробаба в бою 16 ноября 1941 года лично подбил «4 танка и 3 бронемашины». По словам Мясникова, «герой» ему об этом не рассказывал (очевидно, посчитал «незначительным эпизодом»- вот какой Добробаба простой и скромный человек!), а он сам вычитал в спецсообщении (начальника контрразведки 2-го Украинского фронта от 22 января 1945 года.
Следует уточнить, что это спецдонесение составлено на основе уже упоминавшихся здесь собственноручном рапорте Добробабы в политотдел 297-й стрелковой дивизии и стенографической записи его беседы осенью 1944 года. Если Мясников действительно читал, а не слышал об этом документе от других, то не мог не заметить следующих строк в донесении: «Из рапорта Добробабина, беседы с ним оперативного работника и его рассказов стало известно...» Словом, Добробаба сам обо всем сообщил. Ну а ему никак нельзя доверять. В своих многочисленных показаниях он то умалчивал о «личном подвиге», то приводил самые различные цифры уничтоженных им боевых машин. Создается впечатление, что и Мясникову истина просто-напросто не нужна. Так, в упоминавшемся уже им и мною спецдонесении начальника управления контрразведки «Смерш» генерал-лейтенанта Королева журналист почему-то «не замечает», что Добробаба здесь называется командиром отделения, что возглавил он одну из групп бойцов, а не взвод по заданию политрука Клочкова, что в рапорте и стенограмме беседы Добробабы нет и намека «на службу последнего в полиции. Он скрыл этот факт, боясь ответственности.
Мясников знает об этом, как и о многих других грехах и обманных сведениях своего подопечного. И все же выставляет его как патриота, героя и невинную жертву советского суда и Советской власти.
Подобные выводы угадываются и в очерке Куманева. «Бой закончился. Бойцы взвода сержанта Добробабина, его взвода», - подчеркивает доктор исторических наук, повторяя то ли нарочно, то ли по незнанию ошибку прежних авторов, повышая Добробабу в должности, а затем делает сомнительный вывод: «И сейчас, спустя 47 лет... он помнит каждую деталь...»
Сомнительный, потому что Добробаба на один и тот же эпизод имеет по доброму десятку самых различных «деталей». Кроме того, на допросе 27 декабря 1988 года он заявил, что из-за давности лет многое забыл, что в материалах следствия сорокалетней давности объективности должно быть больше, поскольку «в 1948 году я помнил события лучше».
Можно, конечно, обойти молчанием уже известные образные штампы, созданные Добробабой и его «пропагандистами» и используемые Куманевым: и тот же громкий свист-сигнал, и командование боем (12), и раненую ногу, и окровавленное лицо (13), и анекдотичного партизанского командира «Дядю Васю»(14), и многое другое. Но есть и ошибки, которые непростительны любому, взявшемуся за перо, а тем более доктору исторических наук, публикующему свою статью в такой газете, как «Правда». Если Мясников, к примеру, меняет нумерацию полка (15), то Куманев изменяет фамилию командира - полковника Капрова называет Карповьш. О других ошибках читатель узнает из последующих показаний Добробабы, который «разоблачает» сам своего защитника. Сейчас же приведу один из самых, казалось бы, живописных и волнующих, а на самом деле самых лицемерных и кощунственных эпизодов из статьи ученого-историка.
Речь идет уже о «черной зависти» Добробабы к своему бывшему командиру дивизии генералу Панфилову. Похоже, что Ивану Евстафьевичу не давал покоя памятник, установленный в честь легендарного комдива в городе Фрунзе. Своими чувствами он настолько заразил Куманева, что тот воплотил их в волнующую до слез реальную сценку, нашедшую место и в правдинской публикации. Привожу ее с некоторыми сокращениями: «Поздней осенью 1945 года сержант Добробабин был демобилизован и вернулся в город Токмак… - Выхожу из вагона, в солдатской шинели, с небольшим чемоданчиком,- вспоминает Иван Евстафьевич.- Немного прошел по знакомой Кошчийской улице - и в глазах зарябило: читаю на табличке: «Улица И, Е. Добробабина». А в сквере у здания горсовета - большой чугунный памятник во весь рост, а на нем надпись: «Герою Советского Союза, одному из 28 панфиловцев Ивану Евстафьевичу Добробабину».
С помощью Куманева Добробаба откровенной ложью порочит память другого бывшего панфиловца. Автор очерка передает разговор, состоявшийся у него с Добробабой. На свой вопрос, что же сталось с памятником в Токмаке, он услышал от собеседника: «Мою «голову» отрезали, а «голову» Дуйшенкула Шонокова - моего боевого друга и земляка, тоже одного из 28 панфиловцев, приварили, да так, что шов виден». Памятник после этого стал достопримечательностью города и местные жители якобы всем приезжим с горькой иронией говорили: «Перед вами «тело» Добробабина, а «голова» - Шопокова». Потом, по словам Добробабы, этот памятник снесли.
Будем считать, что это всего-навсего лишь сон Ивана Евстафьевича, потому что в реальной жизни, по его же словам, ничего подобного не было. Об этом он заявил на судебном заседании 9 июня 1948 года.
Вот его показания: «В городе Токмак со слов жителей мне стало известно, что было постановление о переименовании улицы, на которой я жил, в улицу имени Добробабина, а затем в горсаду мне должны были соорудить памятник, но улица НЕ БЫЛА ПЕРЕИМЕНОВАНА И ПАМЯТНИК НЕ ПОСТАВИЛИ (выделено мной.- Авт.)».
Но еще больше изобличил Добробаба своего защитника доктора исторических наук Куманева в фальсификации 30 декабря 1988 года. Об этом свидетельствует протокол допроса Добробабы. Вот выдержки из него:
«ВОПРОС. На допросе 29 декабря 1988 года вы показали, что заявление написано с ваших слов, но не лично вами. Так ли это?
ОТВЕТ, В июне - июле этого года, более точно припомнить не могу, я был приглашен в гости Куманевым Григорием Александровичем, с которым знаком с 1967 года. Помню, что познакомились мы с ним по поводу моего участия в бою под Дубосеково, В беседе со мной Куманев предложил мне поднять вопрос о своей реабилитации. Я согласился. Куманев расспросил меня об обстоятельствах боя, дальнейшей моей судьбе, сказал, что поможет составить от моего имени заявление. Через несколько дней он показал мне напечатанное на машинке заявление. Я его бегло прочел, не вникая в детали. Это заявление я подписал 21 июля 1888 года. Видимо, рассказывая Куманеву о своей службе в полиции, я допустил, возможно, какие-то неточности, возможно, что он меня по некоторым вопросам неправильно понял, поэтому в заявлении и появились факты, которые не отражали события так, как они происходили на самом деле... 18 ноября 1988 года в газете «Правда» была опубликована статья Куманева о моей судьбе. Эта статья также написана в основном с моих слов. Но в ней есть рад неточностей, которые я бы хотел сразу же оговорить.
В статье указано, что в бою под Дубосеково я был ранен в левую ногу, затем якобы повредил, прыгая с поезда, и правую. Это не так. В бою я ранен в ногу не был. Рану получил несколькими днями раньше. Она немного зажила. В бою меня не беспокоила. Во время побега я, прыгая с поезда, повредил ту же левую ногу. Рана открылась... Правая нога у меня повреждена не была, иначе я не мог бы идти вообще.
В статье указано, что я по предложению старосты Зинченко вынужден был поступить в полицию, причем первоначально я якобы не знал, кем буду работать. Это не так. Староста Зинченко меня в тот период времени не вызывал. Его просто не было на этом посту в указанное время. В начале июня 1942 года я в ПОИСКАХ РАБОТЫ ОБРАТИЛСЯ ЗА ПОМОЩЬЮ К СТАРОСТЕ СЕЛА (выделено мной.--Авт.). Сейчас я вспомнил, что это был Половик... Понимаю, что во время исполнения своих служебных обязанностей полицейского, старшего полицейского, зам [естителя] и начальника полиции я не мог не затронуть интересов некоторых советских граждан. Кого-то и притеснил. Однако делал это не по своей воле,
а по приказанию немецких властей...
В статье указано, что в селе располагался сельский пост полиции. Это не совсем точно. В селе Перекоп была организована кустовая сельская полиция… В статье указано, что я только сутки находился в марте 1943 года под арестом в органах контрразведки «Смерш». Не пишется и об обстоятельствах, при которых я остался на оккупированной территории.
О том, как это происходило, я рассказывал и Куманеву. Дал подробные показания на допросах в этом году (16). ОКАЗАВШИСЬ НА ОККУПИРОВАННОЙ ТЕРРИТОРИИ ВТОРИЧНО, Я ДОБРОВОЛЬНО ВНОВЬ ПОСТУПИЛ НА СЛУЖБУ В ПОЛИЦИЮ (выделено мной. - Авт.)...
В статье указано, что в августе 1943 года я попал в колонну людей, которую гнали эсэсовцы, используя сторожевых собак, открывая огонь по каждому, кто пытался выбраться из нее. Это не так. Я действительно шел в колонне, уходя из мест, где меня знали; Я боялся, что, как полицейский, буду расстрелян передовыми частями Красной Армии. Колонна, в которой я шел некоторое время, не охранялась. Никакого конвоя из эсэсовцев, никаких сторожевых собак не было. Я такого Куманеву не говорил, почему так написано в статье, а также в моем заявлении, я не знаю. Ознакамливаясь со своим заявлением в июле 1988 года, я не придал значения, как был описан данный факт. Возможно, что Куманев меня не понял.
В статье указано, что в 1944 году я все рассказал о себе... Это так. Единственно, что я скрыл... так это то, что служил в полиции. Говорить об этом я боялся...(17)
В статье пишется, что следствие по моему делу было ускоренное. Это не так. Следствие по моему делу проводилось около шести месяцев. Помню, что было допрошено много моих односельчан. Проводились очные ставки...
Автор статьи пишет, что легенда о моем преступлении якобы состряпана. Это не так. Я действительно служил в полиции, понимаю, что совершил преступление перед Родиной. Однако в ходе расследования не были установлены и допрошены лица, которым я помог... В статье Куманева не указано, что во время службы в полиции я занимал пост старшего полицейского, заместителя] начальника и начальника кустовой сельской полиции. Имел на вооружении карабин с боевыми патронами к нему, наган.
Об этом я говорил во время беседы с Куманевьм. Почему это не отражено в статье, мне неизвестно.
Кроме того, в «Московской правде» за 25 октября 1988 года в статье «Один из двадцати восьми» автор Игорь Мясников допустил также ряд неточностей. Так, он пишет, что я якобы дал возможность скрыться раненому красноармейцу Семенову. Семенова же я не знаю и скрываться ему не помогал... В статье ошибочно указано, что мне якобы удалось оторваться от полевой жандармерии и уйти из колонны советских граждан, гнавшихся оккупантами. Это не так, Я но своей инициативе ушел вместе с отступающими немцами из этих мест, где меня хорошо знали...».
Спустя пять месяцев на допросе (29 декабря 1988 г.) Добробаба опроверг это суровое обвинение. «Нет, этого я не подтверждаю, -- заявил он следователю. - В ходе следствия но моему делу в 1947--1948 годах я какому-либо физическому воздействию со стороны допрашивающих
меня лиц не подвергался. Каких-либо угроз применить ко мне физическое воздействие также не было. Помню только, что несколько раз» когда я не подтверждал чьи-либо показания, следователь Бабушкин повышал на меня голос, требовал, чтобы я говорил правду и не скрывал факты своей преступной деятельности. Обещал, если я буду говорить неправду, то мой срок наказания будет увеличен. Одновременно он говорил, что если я искренне все буду рассказывать, то и срок наказания будет меньше... обмана со стороны следователяпо отношению ко мне также не было. В основном мой допрос велся спокойно... В заявлении также неправильно указано, что входе расследования моего дела в 1948 году угрожали свидетелям, запугивали их.
Это также неправда. Я такими фактами не располагал. Хочу сразу заявить, что заявление от 21 июля 1988 года написано по моей просьбе, с моих слов. Однако я сам его не читал, поверив написанному. Видимо, писавший это заявление частично что-то добавил от себя. В этой части я свое заявление не подтверждаю. Еще раз подчеркиваю, что меня в ходе следствия в 1948 году никто не бил, (мне) не угрожал. Претензии в этой части к следователю Бабушкину (а не как написано в заявлении - Бабочкину) я не имею...» Словом, Добробаба всю вину за оговор следствия взваливал на своего благодетеля-защитника. Впрочем, подобный шаг он проделывал не впервые.
Для того чтобы отвести любую ответственность или неприятность от себя, он мог подставить под удар и даже предать кого угодно: сослуживцев, родных, земляков, благожелателей. Обладая незаурядными изворотливостью, воображением, напором, способностью находить контакт с людьми, как правило, с корыстной целью, умело расставлял ловушки для падких на сенсацию и чужую славу легковерных журналистов, общественников, меценатов. И те попадали в добробабские силки, с помощью «обиженного» клеветали на представителей Советской власти и правосудия, ставили под сомнение репутацию честных людей. А главное - добивались для человека, изменившего воинскому долгу и Родине, славы и почестей, которых тот не заслужил.
