Дмитрий Быков в поисках Феллини
Предчувствие смерти и неминуемость конца высвечивают, делают более глубокими и прозрачными строчки, которыми артист занимался в тот или иной момент своей долгой и, в сущности, ненужной жизни. (Почему ненужной? А кому нужны публицисты? Таким же ротозеям, как и они сами. Силы некуда девать? Бери вилы, ступай в коровник! Поговорить не с кем? Там и поговоришь, с коровами. По крайней мере, они дают молоко и ценят человеческое общение.)
С ходу не припомню, снимал ли Федерико Феллини коров. Если снимал, то наверняка получились опоэтизированные, лиричные, берущие за душу вышагивающие красавицы. Их пестуют сумасшедшие доярки. Чёрно-белые съёмки… «Коровы нашего детства» - написал бы очередной сценарий Алексей Габрилович. И уж страшно подумать, какую галиматью про фрустрированных итальянских коров написал бы большой друг Феллини и нашей страны Тонино Гуэрра…
Мы отвлеклись.
Наводя порядок в своём архиве, наткнулся на газетную вырезку - большую публикацию Дмитрия Быкова в «Известиях», посвящённую юбилею великого режиссёра. Эссе датировано 20 января 2010 года, и, надо сказать, моё отношение к Быкову тогда было не в пример лучше, чем сейчас.
Убеждён, что человека надо оценивать по его достижениям, а не провалам и ошибкам. Решил сам себе напомнить (и вам, уважаемые читатели), каким хорошим эссеистом является Дмитрий Быков. Мне неприятны его нынешние политические взгляды, его одиозность, которую он сам на себя нацепил заодно с ухмылкой, но я по-человечески желаю ему скорейшего выздоровления и возвращения к активной жизни.
Дмитрий БЫКОВ. «И Феллини плывёт»
«Известия» от 20.01.2010 г., №07 (28022)
Задолго до своего девяностолетия, имеющего быть сегодня, Феллини стяжал репутацию художника светлого, жизнерадостного, всеприемлющего - крылатой стала фраза Никиты Михалкова о том, что улыбка Федерико взошла над миром, как солнце; воистину что пройдёт, то будет мило. Это тем более удивительно, если вспомнить, что Феллини на протяжении сорокалетней режиссёрской жизни только и делал, что переживал кризисы и об этих кризисах снимал.
Каждая его новая картина - а явных провалов не было - встречалась дружной руганью прежних поклонников, хоть и приводила к нему толпу новых адептов. Инна Туманян, превосходный режиссёр, одна из моих гуру в молодости, рассказывала, как некий мэтр ВГИКа каждый новый фильм Феллини встречал словами «Феллини кончился!», и после «Сатирикона» она не выдержала: «Чтоб ты так начался, как он кончился!». Но отказать этому мнению в известной справедливости нельзя: Феллини раз пятнадцать кончался, чтобы начаться заново.
Вспомним: «Дорогу», стяжавшую ему всемирную славу, называли концом неореализма, а то и предательством его идеалов: что это за христианская притча вместо социального протеста? Что это за поэтизмы вместо суровой правды?! Сам он счёл картину полным провалом и впал в депрессию, не вполне излеченную даже «Серебряным львом». «Сладкую жизнь», феерическую фреску, из которой выросла половина кино шестидесятых, связывали с кризисом нарратива, сюжета, осмысленного законченного высказывания, - после «Восьми с половиной» эти упрёки зазвучали крещендо. Никого - в том числе, кажется, самого Феллини, нашедшего финал после полутора лет мучительного разлада с собой и материалом, - не утешал тот факт, что в последнем танце вокруг фантастической и абсурдной декорации разбитая жизнь склеивается, мозаика складывается: сегодня получилось, завтра может не получиться. Мир разорван непоправимо. Всю вторую половину пути Феллини ностальгически вспоминал об утраченной гармонии - а где она была, эта гармония? В «Мошенниках», может быть, которых только ленивый не пнул всё за ту же эклектику?
Общим местом стало утверждение, что в семидесятые годы Феллини так и не создал ничего равного первым шедеврам, и я бы под ним охотно подписался, если бы первым его фильмом, который я увидел, не был «Казанова», демонстрировавшийся во Дворце молодёжи по случаю гласности в 1986 году. Три дня подряд его показывали, и три дня подряд я на него ходил, и три раза постыдным образом утирал мокрые глаза в сцене, где карлики купают великаншу. Я не знаю лучшего фильма о душе Европы, о самой её сущности, о туманных дорогах, по которым катят фургоны бродячих циркачей, о невероятном, никогда больше не повторявшемся сочетании утончённости и брутальности, жестокости и сантиментов, - они отлично стыкуются и взаимно дополняются только в одном занятии, которому и предаётся Казанова, главный любовник Венеции. И оттого при всей механистичности, кукольности и условности секса в этой вполне бурлескной картине она говорит говорит о любви - в том числе и физической - что-то несравненно более тонкое и важное, чем весь Пазолини, которого Нагибин назвал «осатанелым» по сравнению со «стыдливым» Федерико. Каково же было моё изумление, когда я узнал, что «Казанова»-то как раз - самый кризисный фильм Феллини, который сам он полагал главной неудачей; любимый киновед назвал это кино самым явным провалом мастера, и я в священном ужасе вообразил, каково же должно быть остальное. Это остальное как раз не особо вдохновляет меня самого - скажем, «Ночи Кабирии» я остерёгся бы называть вершиной по причине их откровенной простоватости, столь отчётливой сегодня даже в знаменитом финале; но тут уж, наверное, не прав я - каждый должен быть хоть раз не прав перед Феллини, ибо любить всё его творчество, состоящее из непрерывных самоотрицаний, воля ваша, невозможно. Человек, снявший «Репетицию оркестра» - самый знаменитый и широко толкуемый фильм о кризисе искусства как такового и о невозможности спасти его иначе как через железную самодисциплину, а то и прямое принуждение, - вряд ли может претендовать на звание гармоничного художника. Да вряд ли и дорожил бы им.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
