И последние...в этот раз
Андрей Ильенков "Бдительность"
читает Михаил Урянский:
Двух девочек долго, вплоть до восьми лет, учили, чтобы они ни в коем случае не брали никогда конфет у посторонних дядей. А также и у тетей незнакомых не брали, потому что тети могут оказаться воровками. Ну и научили.
И вот однажды сидят они дома одни. И никакому незнакомому человеку дверь не отпирают, как глупые семеро козлят. И даже несмотря на то, что он уже давно звонит в дверь. И даже уверяет, что никакой он не незнакомый, а совсем наоборот. Что очень знакомый, и даже родной, что он их родственник дядя Ваня, только что с поезда. Но проверить это было невозможно. В двери имелся глазок, но девочки до него не дотягивались.
Когда младшей сестренке Нюре надоели дядины возгласы, она обратилась к старшей сестренке Наде и предположила - а вдруг это правда дядя Ваня? Надя скептически усмехнулась, а все ж таки призадумалась. А дядя Ваня за дверью продолжал скрестись и взывать. Надя еще подумала и сказала: "Вот что, Нюра: давай-ка его испытаем". Нюра сказала: "Давай".
Нюра спросила через дверь: "Тогда скажите, как нас с Надей зовут?" Дядя немедленно ответил: "Вас зовут Надя и Нюра". Нюра удивилась и говорит: "Смотри, Надя, он знает! Наверное, это дядя Ваня". Надя подумала и вскрикнула: "Дуры мы, дуры! Мы же только что сами друг друга по именам назвали, вот он и подслушал!" Нюра тоже подумала и на ухо Наде шепчет: "А вот сейчас я узнаю, хороший это человек или хулиган". А потом спрашивает через дверь: "А вы на какой сигнал светофора улицу переходите?" Дядя немедленно отвечает: "На зеленый!" Нюра говорит Наде: "На зеленый он переходит". Надя подумала и сказала: "Притворяется! А вот я сейчас точно узнаю, дядя Ваня это или нет". И спрашивает: "А скажите-ка тогда, какая столица у Франции?" Дядя отвечает: "Париж!" Надя засмеялась, захлопала в ладоши и говорит Нюре: "Ну вот и видно, что никакошенький это не дядя Ваня! Мама же, помнишь, говорила, что дядя Ваня - пьяница и дурак. А этот умный. Значит, не дядя Ваня".
Дядя за дверью немедленно заорал: "Слушай, ты, Надя! То, что столица Франции Париж, каждый дурак знает!" Нюра спрашивает: "А вы пьяный?" Дядя кричит: "Пьяный, пьяный!" Надя подумала и требует: "А вот дыхните-ка в замочную скважину!" Дядя же, по счастию, на вокзале действительно выпил рюмочку-другую в буфете. Он дыхнул. Надя понюхала и говорит Нюре: "Действительно пьяный". Нюра добавляет: "И дурак. Может, пустим?" Надя говорит через дверь: "А вы тогда станьте под окно, мы на вас посмотрим". Дядя вышел из подъезда и стал под окном. Девочки подбежали к окну и стали смотреть. Надя встала на табуретку и кричит в форточку: "А вот и обманываете, что с поезда! А где же тогда ваши вещи?" Дядя отвечает: "Да я их возле вашей двери оставил!" Надя кричит: "Стойте на месте, мы проверим". Нюра сбегала, посмотрела в скважину и подтвердила, что есть чемодан.
Тогда девочки наконец поверили. Да что толку? Все равно родители их закрыли на ключ снаружи, и изнутри открыть дверь было нельзя. Впрочем, через несколько часов родители вернулись и впустили дядю.
Михаил Зощенко "Бочка"
читает Александр Сергеев:
Вот, братцы, и весна наступила. А там, глядишь, и лето скоро. А хорошо, товарищи, летом! Солнце пекёт. Жарынь. А ты ходишь этаким чёртом без валенок, в одних портках, и дышишь. Тут же где-нибудь птичечки порхают. Букашки куда-нибудь стремятся. Червячки чирикают. Хорошо, братцы, летом.
Хорошо, конечно, летом, да не совсем.
Года два назад работали мы по кооперации. Такая струя в нашей жизни подошла. Пришлось у прилавка стоять. В двадцать втором году.
Так для кооперации, товарищи, нет, знаете, ничего гаже, когда жарынь. Продукт-то ведь портится. Тухнет продукт ай нет? Конечное дело, тухнет. А ежли он тухнет, есть от этого убытки кооперации? Есть.
А тут, может, наряду с этим, лозунг брошен - режим экономии. Ну как это совместить, дозвольте вас спросить?
Нельзя же, граждане, с таким полным эгоизмом подходить к явлениям природы и радоваться и плясать, когда наступает тепло. Надо же, граждане, и об общественной пользе позаботиться.
А помню, у нас в кооперативе спортилась капуста, стухла, извините за такое некрасивое сравнение.
И мало того, что от этого прямой у нас убыток кооперации, так тут ещё накладной расход. Увозить, оказывается, надо этот спорченный продукт. У тебя же, значит, испортилось, ты же на это ещё и денежки свои докладывай. Вот обидно!
А бочка у нас стухла громадная. Этакая бочища, пудов, может, на восемь. А ежели на килограммы, так и счёту нет. Вот какая бочища!
И такой от неё скучный душок пошёл - гроб.
Заведующий наш, Иван Фёдорович, от этого духа прямо смысл жизни потерял. Ходит и нюхает.
- Кажись, говорит, братцы, разит?
- Не токмо, говорим, Иван Фёдорович, разит, а прямо пахнет.
И запашок, действительно, надо сказать, острый был. Прохожий человек по нашей стороне ходить даже остерегался. Потому с ног валило.
И надо бы эту бочечку поскорее увезти куда-нибудь к чёртовой бабушке, да заведующий, Иван Фёдорович, мнётся. Всё-таки денег ему жалко. Подводу надо нанимать, пятое, десятое. И везти к чёрту на рога за весь город. Всё-таки заведующий и говорит:
- Хоть, говорит, и жалко, братцы, денег, и процент, говорит, у нас от этого ослабнет, а придётся увезти этот бочонок. Дух уж очень тяжёлый.
А был у нас такой приказчик, Васька Верёвкин. Так он и говорит:
- А на кой пёс, товарищи, бочонок этот вывозить и тем самым народные соки-денежки тратить и проценты себе слабить? Нехай выкатим этот бочонок во двор. И подождём, что к утру будет.
Выперли мы бочку во двор. Наутро являемся - бочка чистая стоит. Спёрли за ночь капусту.
Очень мы, работники кооперации, от этого факта повеселели. Работа прямо в руках кипит - такой подъём наблюдается. Заведующий наш, голубчик Иван Фёдорович, ходит и ручки свои трёт.
- Славно, говорит, товарищи, пущай теперь хоть весь товар тухнет, завсегда так делать будем.
Вскоре стухла ещё у нас одна бочечка. И кадушка с огурцами.
Обрадовались мы. Выкатили добро на двор и калиточку приоткрыли малость. Пущай, дескать, повидней с улицы. И валяйте, граждане!
Только на этот раз мы проштрафились. Не только у нас капусту уволокли, а и бочку, черти, укатили. И кадушечку слямзили.
Ну а в следующие разы спорченный продукт мы на рогожку вываливали. Так с рогожей и выносили.
1926
Андрей Ильенков "Грабеж"
читает Иван Попов:
Я как-то рассказал правду о двух уральских писателях.
Как эти два писателя, а, точнее, драматурга, Федька и Петенька,
ездили в Лондон на слет юных драматургов, и что из этого получилось.
Я рассказал чистую правду, но еще далеко не всю. Я думал, что они устыдятся
и наперебой кинутся звонить мне, приглашать на свои дачи, поить коньяком,
предлагать взаймы на неопределенный срок и осторожно вспоминать старинную
пословицу про кто старое помянет, тому глаз вон. Но ничего не произошло.
Что ж, пойдем дальше.
Итак, два молодых, но уже довольно известных русских писателя, Федька и
Петенька, бродят по Лондону. Слет юных дарований они игнорируют, потому
что скучно, и все равно все по-английски, а они в этом деле не сильны.
Они ходят по Лондону и в меру побухивают. Ну день они ходят, два, три...
И уже слегка поднадоело, а они, тем более, молодые, горячие, кровь играет,
и вот захотелось им, как выражался великий русский писатель Гоголь,
попользоваться насчет клубнички. И полное отсутствие в этом сугубо
чужеземном городе знакомых благородных аглицких барышень, ледями называемых,
поневоле толкало их в объятия женщин более легкомысленных, иногда,
прямо скажем, распутных женщин.
Они видели довольно много жриц свободной любви, и вполне могли бы
удалиться под сень струй, но возникли проблемы. Надо платить деньги, а их,
во-первых, и так мало, а, во-вторых: да с какой же стати?! Им, таким
привлекательным и знаменитым молодым людям, да с какой-то стати платить
деньги каким-то худосочным британским одалискам! Не бывать этому! Но вскоре
они убедились, что, не владея языком, они не могут похвастаться девкам,
какие они знаменитые, да тем это и безразлично.
Тогда Федька предложил гениальный по простоте ход: барышень все-таки
пригласить, а потом не платить. Петенька было засомневался, но Федька
кричал, что это очень просто: выгнать, и все дела! Не в полицию же те
заявят! А на худой конец, самим убежать.
Вот пошли они на дело. Облюбовали себе красавицу и давай с ней
изъясняться на языке страстных взглядов и решительных жестов.
И она была понятливая, и уже согласилась, но при этом тянула их в какой-то
подозрительный притон. А Петенька, человек образованный, начитался про
всякие пиратские притоны и говорит, что ну его на фиг, еще зарежут.
Да и как ее из собственного притона выгонишь, да и не убежишь потом.
Это было справедливо, и Федька стал жестами указывать девушке на отель,
а та мотала головой и указывала на притон, а Федька схватил ее за сумочку и,
широко улыбаясь, тянул в сторону отеля. Вдруг раздался треск, и сумочка
оказалась в руках изумленного Федьки. Барышня тотчас заверещала по-английски,
и откуда ни возьмись на углу улицы появился здоровенный негр и бросился за
ночными грабителями. Боязнь дипломатического скандала придала русским
писателям такую прыть, что им удалось оторваться от погони.
Распотрошив сумочку в номере, они нашли косметику, презервативы
и немного денег, которые тотчас же и пропили. Сумочка эта и сейчас
хранится в одном екатеринбургском театре.
Михаил Зощенко "Сильное средство"
читает Сергей Окунев:
Говорят, против алкоголя наилучше действует искусство. Театр, например. Карусель. Или какая-нибудь студия с музыкой.
Всё это, говорят, отвлекает человека от выпивки с закуской.
И действительно, граждане, взять для примеру хотя бы нашего слесаря Петра Антоновича Коленкорова. Человек пропадал буквально и персонально. И вообще жил, как последняя курица.
По будням после работы ел и жрал. А по праздникам и воскресным дням напивался Пётр Антонович до крайности. Беспредельно напивался.
И в пьяном виде дрался, вола вертел и вообще пьяные эксцессы устраивал. И домой лёжа возвращался.
И уж, конечно, за всю неделю никакой культработы не нёс этот Пётр Антонович. Разве что в субботу в баньку сходит, пополощется. Вот вам и вся культработа.
Родные Петра Антоновича от такого поведения сильно расстраивались. Стращали даже.
- Пётр,- говорят,- Антонович. Человек вы квалифицированный, не первой свежести, ну, мало ли в пьяном виде трюхнетесь об тумбу - разобьётесь же. Пейте несколько полегче. Сделайте такое семейное одолжение.
Не слушает. Пьёт по-прежнему и веселится.
Наконец, нашёлся один добродушный человек с месткома. Он, знаете ли, прямо так и сказал Петру Антоновичу:
- Пётр,- говорит,- Антонович, отвлекайтесь, я вам говорю, от алкоголю. Ну,- говорит,- попробуйте заместо того в театр ходить по воскресным дням. Прошу вас честью и билет вам дарма предлагаю.
Пётр Антонович говорит:
- Ежели,- говорит,- дарма, то попробовать можно, отчего же. От этого,- говорит,- не разорюсь, ежели то есть дарма.
Упросил, одним словом.
Пошёл Пётр Антонович в театр. Понравилось. До того понравилось - уходить не хотел. Театр уже, знаете, окончился, а он, голубчик, всё сидит и сидит.
- Куда же,- говорит,- я теперича пойду, на ночь глядя? Небось,- говорит,- все портерные закрыты уж. Ишь,- говорит,- дьяволы, в какое предприятие втравили!
Однако поломался-поломался и пошёл домой. И трезвый, знаете ли, пошёл. То есть ни в одном глазу.
На другое воскресенье опять пошёл. На третье - сам в местком за билетом сбегал.
И что вы думаете? Увлёкся человек театром. То есть первым театралом в районе стал. Как завидит театральную афишу - дрожит весь. Пить бросил по воскресеньям. По субботам стал пить. А баню перенёс на четверг.
А последнюю субботу, находясь под мухой, разбился Пётр Антонович об тумбу и в воскресенье в театр не пошёл. Это был единственный раз за весь сезон, когда Пётр Антонович пропустил спектакль. К следующему воскресенью, небось, поправится и пойдёт. Потому - захватило человека искусство. Понесло...
1926
Михаил Зощенко "Лимонад"
читает Михаил Урянский:
Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало - так, приличия ради или славную компанию поддержать.
Больше как две бутылки мне враз нипочём не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.
Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.
А теперь старею.
Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.
- У вас,- говорит,- полная девальвация. Где,- говорит,- печень, где мочевой пузырь, распознать,- говорит,- нет никакой возможности. Очень,- говорит,- вы сносились.
Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.
«Дай,- думаю,- сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».
Врач никакой девальвации не нашёл.
- Органы,- говорит,- у вас довольно в аккуратном виде. И пузырь,- говорит,- вполне порядочный и не протекает. Что касается сердца - очень ещё отличное, даже,- говорит,- шире, чем надо. Но,- говорит,- пить вы перестаньте, иначе очень просто смерть может приключиться.
А помирать, конечно, мне неохота. Я жить люблю. Я человек ещё молодой. Мне только-только в начале нэпа сорок три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырём жить да радоваться. «Надо,- думаю,- в самом деле пить бросить». Взял и бросил.
Не пью и не пью. Час не пью, два не пью. В пять часов вечера пошёл, конечно, обедать в столовую.
Покушал суп. Начал варёное мясо кушать - охота выпить. «Заместо,- думаю,- острых напитков попрошу чего-нибудь помягче - нарзану или же лимонаду». Зову.
- Эй,- говорю,- который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.
Приносят, конечно, мне лимонаду на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку.
Пью я эту стопку, чувствую: кажись, водка. Налил ещё. Ей-богу, водка. Что за чёрт! Налил остатки - самая настоящая водка.
- Неси,- кричу,- ещё!
«Вот,- думаю,- попёрло-то!»
Приносят ещё.
Попробовал ещё. Никакого сомнения не осталось - самая натуральная.
После, когда деньги заплатил, замечание всё-таки сделал.
- Я,- говорю,- лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?
Тот говорит:
- Так что это у нас завсегда лимонадом зовётся. Вполне законное слово. Ещё с прежних времён... А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим - потребителя нету.
- Неси,- говорю,- ещё последнюю.
Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится - жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться.
1925
читает Михаил Урянский:
Click to viewДвух девочек долго, вплоть до восьми лет, учили, чтобы они ни в коем случае не брали никогда конфет у посторонних дядей. А также и у тетей незнакомых не брали, потому что тети могут оказаться воровками. Ну и научили.
И вот однажды сидят они дома одни. И никакому незнакомому человеку дверь не отпирают, как глупые семеро козлят. И даже несмотря на то, что он уже давно звонит в дверь. И даже уверяет, что никакой он не незнакомый, а совсем наоборот. Что очень знакомый, и даже родной, что он их родственник дядя Ваня, только что с поезда. Но проверить это было невозможно. В двери имелся глазок, но девочки до него не дотягивались.
Когда младшей сестренке Нюре надоели дядины возгласы, она обратилась к старшей сестренке Наде и предположила - а вдруг это правда дядя Ваня? Надя скептически усмехнулась, а все ж таки призадумалась. А дядя Ваня за дверью продолжал скрестись и взывать. Надя еще подумала и сказала: "Вот что, Нюра: давай-ка его испытаем". Нюра сказала: "Давай".
Нюра спросила через дверь: "Тогда скажите, как нас с Надей зовут?" Дядя немедленно ответил: "Вас зовут Надя и Нюра". Нюра удивилась и говорит: "Смотри, Надя, он знает! Наверное, это дядя Ваня". Надя подумала и вскрикнула: "Дуры мы, дуры! Мы же только что сами друг друга по именам назвали, вот он и подслушал!" Нюра тоже подумала и на ухо Наде шепчет: "А вот сейчас я узнаю, хороший это человек или хулиган". А потом спрашивает через дверь: "А вы на какой сигнал светофора улицу переходите?" Дядя немедленно отвечает: "На зеленый!" Нюра говорит Наде: "На зеленый он переходит". Надя подумала и сказала: "Притворяется! А вот я сейчас точно узнаю, дядя Ваня это или нет". И спрашивает: "А скажите-ка тогда, какая столица у Франции?" Дядя отвечает: "Париж!" Надя засмеялась, захлопала в ладоши и говорит Нюре: "Ну вот и видно, что никакошенький это не дядя Ваня! Мама же, помнишь, говорила, что дядя Ваня - пьяница и дурак. А этот умный. Значит, не дядя Ваня".
Дядя за дверью немедленно заорал: "Слушай, ты, Надя! То, что столица Франции Париж, каждый дурак знает!" Нюра спрашивает: "А вы пьяный?" Дядя кричит: "Пьяный, пьяный!" Надя подумала и требует: "А вот дыхните-ка в замочную скважину!" Дядя же, по счастию, на вокзале действительно выпил рюмочку-другую в буфете. Он дыхнул. Надя понюхала и говорит Нюре: "Действительно пьяный". Нюра добавляет: "И дурак. Может, пустим?" Надя говорит через дверь: "А вы тогда станьте под окно, мы на вас посмотрим". Дядя вышел из подъезда и стал под окном. Девочки подбежали к окну и стали смотреть. Надя встала на табуретку и кричит в форточку: "А вот и обманываете, что с поезда! А где же тогда ваши вещи?" Дядя отвечает: "Да я их возле вашей двери оставил!" Надя кричит: "Стойте на месте, мы проверим". Нюра сбегала, посмотрела в скважину и подтвердила, что есть чемодан.
Тогда девочки наконец поверили. Да что толку? Все равно родители их закрыли на ключ снаружи, и изнутри открыть дверь было нельзя. Впрочем, через несколько часов родители вернулись и впустили дядю.
Михаил Зощенко "Бочка"
читает Александр Сергеев:
Вот, братцы, и весна наступила. А там, глядишь, и лето скоро. А хорошо, товарищи, летом! Солнце пекёт. Жарынь. А ты ходишь этаким чёртом без валенок, в одних портках, и дышишь. Тут же где-нибудь птичечки порхают. Букашки куда-нибудь стремятся. Червячки чирикают. Хорошо, братцы, летом.
Хорошо, конечно, летом, да не совсем.
Года два назад работали мы по кооперации. Такая струя в нашей жизни подошла. Пришлось у прилавка стоять. В двадцать втором году.
Так для кооперации, товарищи, нет, знаете, ничего гаже, когда жарынь. Продукт-то ведь портится. Тухнет продукт ай нет? Конечное дело, тухнет. А ежли он тухнет, есть от этого убытки кооперации? Есть.
А тут, может, наряду с этим, лозунг брошен - режим экономии. Ну как это совместить, дозвольте вас спросить?
Нельзя же, граждане, с таким полным эгоизмом подходить к явлениям природы и радоваться и плясать, когда наступает тепло. Надо же, граждане, и об общественной пользе позаботиться.
А помню, у нас в кооперативе спортилась капуста, стухла, извините за такое некрасивое сравнение.
И мало того, что от этого прямой у нас убыток кооперации, так тут ещё накладной расход. Увозить, оказывается, надо этот спорченный продукт. У тебя же, значит, испортилось, ты же на это ещё и денежки свои докладывай. Вот обидно!
А бочка у нас стухла громадная. Этакая бочища, пудов, может, на восемь. А ежели на килограммы, так и счёту нет. Вот какая бочища!
И такой от неё скучный душок пошёл - гроб.
Заведующий наш, Иван Фёдорович, от этого духа прямо смысл жизни потерял. Ходит и нюхает.
- Кажись, говорит, братцы, разит?
- Не токмо, говорим, Иван Фёдорович, разит, а прямо пахнет.
И запашок, действительно, надо сказать, острый был. Прохожий человек по нашей стороне ходить даже остерегался. Потому с ног валило.
И надо бы эту бочечку поскорее увезти куда-нибудь к чёртовой бабушке, да заведующий, Иван Фёдорович, мнётся. Всё-таки денег ему жалко. Подводу надо нанимать, пятое, десятое. И везти к чёрту на рога за весь город. Всё-таки заведующий и говорит:
- Хоть, говорит, и жалко, братцы, денег, и процент, говорит, у нас от этого ослабнет, а придётся увезти этот бочонок. Дух уж очень тяжёлый.
А был у нас такой приказчик, Васька Верёвкин. Так он и говорит:
- А на кой пёс, товарищи, бочонок этот вывозить и тем самым народные соки-денежки тратить и проценты себе слабить? Нехай выкатим этот бочонок во двор. И подождём, что к утру будет.
Выперли мы бочку во двор. Наутро являемся - бочка чистая стоит. Спёрли за ночь капусту.
Очень мы, работники кооперации, от этого факта повеселели. Работа прямо в руках кипит - такой подъём наблюдается. Заведующий наш, голубчик Иван Фёдорович, ходит и ручки свои трёт.
- Славно, говорит, товарищи, пущай теперь хоть весь товар тухнет, завсегда так делать будем.
Вскоре стухла ещё у нас одна бочечка. И кадушка с огурцами.
Обрадовались мы. Выкатили добро на двор и калиточку приоткрыли малость. Пущай, дескать, повидней с улицы. И валяйте, граждане!
Только на этот раз мы проштрафились. Не только у нас капусту уволокли, а и бочку, черти, укатили. И кадушечку слямзили.
Ну а в следующие разы спорченный продукт мы на рогожку вываливали. Так с рогожей и выносили.
1926
Андрей Ильенков "Грабеж"
читает Иван Попов:
Я как-то рассказал правду о двух уральских писателях.
Как эти два писателя, а, точнее, драматурга, Федька и Петенька,
ездили в Лондон на слет юных драматургов, и что из этого получилось.
Я рассказал чистую правду, но еще далеко не всю. Я думал, что они устыдятся
и наперебой кинутся звонить мне, приглашать на свои дачи, поить коньяком,
предлагать взаймы на неопределенный срок и осторожно вспоминать старинную
пословицу про кто старое помянет, тому глаз вон. Но ничего не произошло.
Что ж, пойдем дальше.
Итак, два молодых, но уже довольно известных русских писателя, Федька и
Петенька, бродят по Лондону. Слет юных дарований они игнорируют, потому
что скучно, и все равно все по-английски, а они в этом деле не сильны.
Они ходят по Лондону и в меру побухивают. Ну день они ходят, два, три...
И уже слегка поднадоело, а они, тем более, молодые, горячие, кровь играет,
и вот захотелось им, как выражался великий русский писатель Гоголь,
попользоваться насчет клубнички. И полное отсутствие в этом сугубо
чужеземном городе знакомых благородных аглицких барышень, ледями называемых,
поневоле толкало их в объятия женщин более легкомысленных, иногда,
прямо скажем, распутных женщин.
Они видели довольно много жриц свободной любви, и вполне могли бы
удалиться под сень струй, но возникли проблемы. Надо платить деньги, а их,
во-первых, и так мало, а, во-вторых: да с какой же стати?! Им, таким
привлекательным и знаменитым молодым людям, да с какой-то стати платить
деньги каким-то худосочным британским одалискам! Не бывать этому! Но вскоре
они убедились, что, не владея языком, они не могут похвастаться девкам,
какие они знаменитые, да тем это и безразлично.
Тогда Федька предложил гениальный по простоте ход: барышень все-таки
пригласить, а потом не платить. Петенька было засомневался, но Федька
кричал, что это очень просто: выгнать, и все дела! Не в полицию же те
заявят! А на худой конец, самим убежать.
Вот пошли они на дело. Облюбовали себе красавицу и давай с ней
изъясняться на языке страстных взглядов и решительных жестов.
И она была понятливая, и уже согласилась, но при этом тянула их в какой-то
подозрительный притон. А Петенька, человек образованный, начитался про
всякие пиратские притоны и говорит, что ну его на фиг, еще зарежут.
Да и как ее из собственного притона выгонишь, да и не убежишь потом.
Это было справедливо, и Федька стал жестами указывать девушке на отель,
а та мотала головой и указывала на притон, а Федька схватил ее за сумочку и,
широко улыбаясь, тянул в сторону отеля. Вдруг раздался треск, и сумочка
оказалась в руках изумленного Федьки. Барышня тотчас заверещала по-английски,
и откуда ни возьмись на углу улицы появился здоровенный негр и бросился за
ночными грабителями. Боязнь дипломатического скандала придала русским
писателям такую прыть, что им удалось оторваться от погони.
Распотрошив сумочку в номере, они нашли косметику, презервативы
и немного денег, которые тотчас же и пропили. Сумочка эта и сейчас
хранится в одном екатеринбургском театре.
Михаил Зощенко "Сильное средство"
читает Сергей Окунев:
Говорят, против алкоголя наилучше действует искусство. Театр, например. Карусель. Или какая-нибудь студия с музыкой.
Всё это, говорят, отвлекает человека от выпивки с закуской.
И действительно, граждане, взять для примеру хотя бы нашего слесаря Петра Антоновича Коленкорова. Человек пропадал буквально и персонально. И вообще жил, как последняя курица.
По будням после работы ел и жрал. А по праздникам и воскресным дням напивался Пётр Антонович до крайности. Беспредельно напивался.
И в пьяном виде дрался, вола вертел и вообще пьяные эксцессы устраивал. И домой лёжа возвращался.
И уж, конечно, за всю неделю никакой культработы не нёс этот Пётр Антонович. Разве что в субботу в баньку сходит, пополощется. Вот вам и вся культработа.
Родные Петра Антоновича от такого поведения сильно расстраивались. Стращали даже.
- Пётр,- говорят,- Антонович. Человек вы квалифицированный, не первой свежести, ну, мало ли в пьяном виде трюхнетесь об тумбу - разобьётесь же. Пейте несколько полегче. Сделайте такое семейное одолжение.
Не слушает. Пьёт по-прежнему и веселится.
Наконец, нашёлся один добродушный человек с месткома. Он, знаете ли, прямо так и сказал Петру Антоновичу:
- Пётр,- говорит,- Антонович, отвлекайтесь, я вам говорю, от алкоголю. Ну,- говорит,- попробуйте заместо того в театр ходить по воскресным дням. Прошу вас честью и билет вам дарма предлагаю.
Пётр Антонович говорит:
- Ежели,- говорит,- дарма, то попробовать можно, отчего же. От этого,- говорит,- не разорюсь, ежели то есть дарма.
Упросил, одним словом.
Пошёл Пётр Антонович в театр. Понравилось. До того понравилось - уходить не хотел. Театр уже, знаете, окончился, а он, голубчик, всё сидит и сидит.
- Куда же,- говорит,- я теперича пойду, на ночь глядя? Небось,- говорит,- все портерные закрыты уж. Ишь,- говорит,- дьяволы, в какое предприятие втравили!
Однако поломался-поломался и пошёл домой. И трезвый, знаете ли, пошёл. То есть ни в одном глазу.
На другое воскресенье опять пошёл. На третье - сам в местком за билетом сбегал.
И что вы думаете? Увлёкся человек театром. То есть первым театралом в районе стал. Как завидит театральную афишу - дрожит весь. Пить бросил по воскресеньям. По субботам стал пить. А баню перенёс на четверг.
А последнюю субботу, находясь под мухой, разбился Пётр Антонович об тумбу и в воскресенье в театр не пошёл. Это был единственный раз за весь сезон, когда Пётр Антонович пропустил спектакль. К следующему воскресенью, небось, поправится и пойдёт. Потому - захватило человека искусство. Понесло...
1926
Михаил Зощенко "Лимонад"
читает Михаил Урянский:
Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало - так, приличия ради или славную компанию поддержать.
Больше как две бутылки мне враз нипочём не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.
Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.
А теперь старею.
Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.
- У вас,- говорит,- полная девальвация. Где,- говорит,- печень, где мочевой пузырь, распознать,- говорит,- нет никакой возможности. Очень,- говорит,- вы сносились.
Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.
«Дай,- думаю,- сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».
Врач никакой девальвации не нашёл.
- Органы,- говорит,- у вас довольно в аккуратном виде. И пузырь,- говорит,- вполне порядочный и не протекает. Что касается сердца - очень ещё отличное, даже,- говорит,- шире, чем надо. Но,- говорит,- пить вы перестаньте, иначе очень просто смерть может приключиться.
А помирать, конечно, мне неохота. Я жить люблю. Я человек ещё молодой. Мне только-только в начале нэпа сорок три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырём жить да радоваться. «Надо,- думаю,- в самом деле пить бросить». Взял и бросил.
Не пью и не пью. Час не пью, два не пью. В пять часов вечера пошёл, конечно, обедать в столовую.
Покушал суп. Начал варёное мясо кушать - охота выпить. «Заместо,- думаю,- острых напитков попрошу чего-нибудь помягче - нарзану или же лимонаду». Зову.
- Эй,- говорю,- который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.
Приносят, конечно, мне лимонаду на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку.
Пью я эту стопку, чувствую: кажись, водка. Налил ещё. Ей-богу, водка. Что за чёрт! Налил остатки - самая настоящая водка.
- Неси,- кричу,- ещё!
«Вот,- думаю,- попёрло-то!»
Приносят ещё.
Попробовал ещё. Никакого сомнения не осталось - самая натуральная.
После, когда деньги заплатил, замечание всё-таки сделал.
- Я,- говорю,- лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?
Тот говорит:
- Так что это у нас завсегда лимонадом зовётся. Вполне законное слово. Ещё с прежних времён... А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим - потребителя нету.
- Неси,- говорю,- ещё последнюю.
Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится - жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться.
1925