Привиделось
Сашка всю жизнь отличался тем, что мог продолжить пить, даже после того как с первого захода уже пардон, господа, нужно на минутку выйти. Проблюётся - и снова: за нас, за вас, за «алису» и русский рок. Ну, окей, не всю жизнь - где-то с шестого класса. А я, вот, выше шестого класса так и не прыгнул: как поплохеет, блюю и - баиньки.
Так что, той ночью я покоился среди всех падших, между пустых снарядов, на липком полу. А Сашка вдруг воскресает, озирается - а вокруг стены дышат, по обоям ползают какие-то склизкие червяки, и храпящие лица на полу превращаются в хрюкающие маски.
Единственным светлым пятном светилась дверь в кухню, но из неё демонически хохотало. Поэтому Сашка бросился в противоположную сторону - входной двери. Стены в подъезде дышали еще угрюмее, чем в комнате. Сашка перелетел через бетонные ступени и выбрался на свежий воздух.
Ну, свежий - какой там свежий воздух в августе, в Нью-Йорке? Шел сплошной ливень комнатной температуры - воздух, подогретым киселём обволакивал мокрые кирпичи, стройными рядами исчезающие в серой мгле. Казалось, смешалось всё: струи воды, пар, поднимающийся от асфальта, шелест колёс на дороге, мерцание фонарей. Одежда моментально намокла и назойливо липла к телу. Сквозь суп, подвывая, проплыла скорая - мимо, с облегчением заметил Сашка. Он решил что не полезет в это месиво, тем более в голове не было ни одной идеи на тему того, что ему там можно было б делать.
Из кухни так и продолжало демонически хохотать, но после промозглой серости снаружи, этот хохот казался даже уютным. Сашка решительно вошел в желтое, сухое электричество. Пока он хлопал ресницами, привыкая к дополнительному освещению, хохот усилился. Мойше и Изя вели серьезную, экзистенциальную беседу и вдруг - открывается дверь и в неё входит Сашка, глаза круглые, зубы клацают, почему-то мокрый до нитки.
- Мужики! - говорит он неуверенно, - чего это со мною? Почему меня глючит?
Снова ржут.
- Ну?..
- А ты чё, не помнишь?
- Чего там помнить-то? Пили, потом тошнило, потом снова пили...
- ...А потом - только мы кислинку развернули, и ты - тут, как тут - и мне дай!
- А вы что?
- А мы - может, тебе, Санёк, уже не нужно? Вона, глянь - ведь вырубаешься уже. Но, легче - бегущего кобзона...
- Так что, я марку слопал?
- Две! И сразу же вырубился.
- Слава тебе, господи! - Сашка шумно выдохнул, аж брызги во все стороны, - а я-то уже думал - сошел с ума. Без всякой причины...
Он вошел в комнату, нашел мое тело и пнул меня в ребра:
- Яша! Я - не псих! Вот, ведь, счастье-то!
- Че?.. - спросонья сказал я, - Иди на хуй. Завтра расскажешь.
- А если не запомню?..
- Ну и хрен с тобой. Дай поспать!
Растолкал его следующим вечером:
- Ну, что там с тобой приключилось-то?
Смотрит на меня непонимающе, хлопает глазами и переворачивается на другой бок.
Так что, той ночью я покоился среди всех падших, между пустых снарядов, на липком полу. А Сашка вдруг воскресает, озирается - а вокруг стены дышат, по обоям ползают какие-то склизкие червяки, и храпящие лица на полу превращаются в хрюкающие маски.
Единственным светлым пятном светилась дверь в кухню, но из неё демонически хохотало. Поэтому Сашка бросился в противоположную сторону - входной двери. Стены в подъезде дышали еще угрюмее, чем в комнате. Сашка перелетел через бетонные ступени и выбрался на свежий воздух.
Ну, свежий - какой там свежий воздух в августе, в Нью-Йорке? Шел сплошной ливень комнатной температуры - воздух, подогретым киселём обволакивал мокрые кирпичи, стройными рядами исчезающие в серой мгле. Казалось, смешалось всё: струи воды, пар, поднимающийся от асфальта, шелест колёс на дороге, мерцание фонарей. Одежда моментально намокла и назойливо липла к телу. Сквозь суп, подвывая, проплыла скорая - мимо, с облегчением заметил Сашка. Он решил что не полезет в это месиво, тем более в голове не было ни одной идеи на тему того, что ему там можно было б делать.
Из кухни так и продолжало демонически хохотать, но после промозглой серости снаружи, этот хохот казался даже уютным. Сашка решительно вошел в желтое, сухое электричество. Пока он хлопал ресницами, привыкая к дополнительному освещению, хохот усилился. Мойше и Изя вели серьезную, экзистенциальную беседу и вдруг - открывается дверь и в неё входит Сашка, глаза круглые, зубы клацают, почему-то мокрый до нитки.
- Мужики! - говорит он неуверенно, - чего это со мною? Почему меня глючит?
Снова ржут.
- Ну?..
- А ты чё, не помнишь?
- Чего там помнить-то? Пили, потом тошнило, потом снова пили...
- ...А потом - только мы кислинку развернули, и ты - тут, как тут - и мне дай!
- А вы что?
- А мы - может, тебе, Санёк, уже не нужно? Вона, глянь - ведь вырубаешься уже. Но, легче - бегущего кобзона...
- Так что, я марку слопал?
- Две! И сразу же вырубился.
- Слава тебе, господи! - Сашка шумно выдохнул, аж брызги во все стороны, - а я-то уже думал - сошел с ума. Без всякой причины...
Он вошел в комнату, нашел мое тело и пнул меня в ребра:
- Яша! Я - не псих! Вот, ведь, счастье-то!
- Че?.. - спросонья сказал я, - Иди на хуй. Завтра расскажешь.
- А если не запомню?..
- Ну и хрен с тобой. Дай поспать!
Растолкал его следующим вечером:
- Ну, что там с тобой приключилось-то?
Смотрит на меня непонимающе, хлопает глазами и переворачивается на другой бок.