In memoriam
В Нью-Йорке - метель. На улицах - пусто. Ветер с воем бросает в окна серую, заледенелую морось. Перевожу взгляд в жёлтое, ламповое тепло комнаты, по привычке оглядываюсь, смотрю под ноги.
Руки, руки скучают больше всего. Тоскуют по тёплой, урчащей шерсти под ладонями. Бессловесно, какой-то древней, глубокой тоской. Ведь это они общались с ним больше всего: гладили, чесали, дразнили, хватали, давали пожрать. А теперь - только пальцы стучат по клавиатуре, сухая дробь клавиш эхом повторяет нервные смски Мадрид - Нью-Йорк: «Как он?» «Не жрёт? Тяжело дышит?» «Да, вези в клинику.»
«Че-т, Яш, плох он. Что-то сдавливает дыхательные пути. Ветеринар его в кислородную камеру засунул, но...»
Меняем билеты и летим домой. Он сидит в кислородной камере, уставился в одну точку, воздух с трудом прорывается через полуоткрытый рот. Видит нас, встаёт, пытается идти, ноги запутываются в проводах, протянутых от разных пищащих и мигающих машин.
- Можно мы его достанем уже? Мы еще только пару друзей ждём, они из Бруклина едут - попрощаться.
Нас уже шестеро, окружили его, гладим, гладим. Он смотрит на нас запавшими глазами. Дышит он тяжелее, чем в камере, каждый вздох - как всхлип, но шесть лиц над ним, шесть родных рук на нём утешают, успокаивают, дают ощущение дома, где он обычно продирался в самый центр толпы, а теперь - мы все сами сгрудились вокруг него.
Укол подействовал за несколько секунд. Он лежит, свернувшись калачиком, а мы все никак руки оторвать не можем. Потом, тихо, по одному, выходим из комнаты. В дверях я оглядываюсь на него - вспоминаю, как принёс его домой, поставил на пол, он встаёт, пытается идти, ноги запутываются - еще бы, ему-ж всего шесть недель. Оглядывается на меня, потом лениво зевает, сворачивается калачиком и засыпает.
Руки, руки скучают больше всего. Тоскуют по тёплой, урчащей шерсти под ладонями. Бессловесно, какой-то древней, глубокой тоской. Ведь это они общались с ним больше всего: гладили, чесали, дразнили, хватали, давали пожрать. А теперь - только пальцы стучат по клавиатуре, сухая дробь клавиш эхом повторяет нервные смски Мадрид - Нью-Йорк: «Как он?» «Не жрёт? Тяжело дышит?» «Да, вези в клинику.»
«Че-т, Яш, плох он. Что-то сдавливает дыхательные пути. Ветеринар его в кислородную камеру засунул, но...»
Меняем билеты и летим домой. Он сидит в кислородной камере, уставился в одну точку, воздух с трудом прорывается через полуоткрытый рот. Видит нас, встаёт, пытается идти, ноги запутываются в проводах, протянутых от разных пищащих и мигающих машин.
- Можно мы его достанем уже? Мы еще только пару друзей ждём, они из Бруклина едут - попрощаться.
Нас уже шестеро, окружили его, гладим, гладим. Он смотрит на нас запавшими глазами. Дышит он тяжелее, чем в камере, каждый вздох - как всхлип, но шесть лиц над ним, шесть родных рук на нём утешают, успокаивают, дают ощущение дома, где он обычно продирался в самый центр толпы, а теперь - мы все сами сгрудились вокруг него.
Укол подействовал за несколько секунд. Он лежит, свернувшись калачиком, а мы все никак руки оторвать не можем. Потом, тихо, по одному, выходим из комнаты. В дверях я оглядываюсь на него - вспоминаю, как принёс его домой, поставил на пол, он встаёт, пытается идти, ноги запутываются - еще бы, ему-ж всего шесть недель. Оглядывается на меня, потом лениво зевает, сворачивается калачиком и засыпает.