Наиупрямейший противник мышления
Во второй половине XVII века произошла метафизическая революция, чье значение все еще недостаточно осознано: из картины мира была устранена личность Бога - началась эпоха культа Разума. От метафизического убийства личности Бога, совершенного Лейбницем и Спинозой, до ницшевского диагноза “Бог мертв” прошло два столетия, кардинально изменивших ментальность Европы. Ницше, вслед за Достоевским, увидел то, что уже произошло, но еще мало кто осознал - смерть Бога означала разверзшуюся бездну, в которую рухнули все ценности и святыни, включая и сам разум - истина, добро, справедливость, общественное благо, цивилизация и культура.
“Куда летим все мы? Прочь от Солнца, от солнц? Не падаем ли мы безостановочно? И вниз - и назад себя, и в бока, и вперед себя, и во все стороны? И есть ли еще верх и низ? И не блуждаем ли мы в бесконечном Ничто? И не зевает ли нам в лицо пустота? Разве не стало холоднее? Не наступает ли всякий миг Ночь и все больше и больше Ночи? Разве не приходится зажигать фонари среди бела дня? И разве не слышна нам кирка гробокопателя, хоронящего Бога?” - восклицал ницшевский Безумец, окруженный гогочущей толпой на площади - “Тут умолк безумный человек и опять взглянул на тех, что слушали его, - они тоже замолчали и с недоверием глядели на него. Наконец он швырнул фонарь наземлю, так что он разбился и загас. «Я пришел слишком рано, - сказал он, помолчав, еще не мое время. Чудовищное событие - оно пока в пути, оно бредет своей дорогой,- еще не достигло оно ушей человеческих. Молнии и грому потребно время, свету звезд потребно время, деяниям потребно время, чтобы люди услышали о них, чтобы люди узрели их, уже совершенные. А это деяние все еще дальше самых дальних звезд от людей. - и все-таки они содеяли его!»”
В 1930 году шестидесятивосьмилетний Давид Гильберт, один из крупнейших ученых столетия, торжественно уходил на пенсию с поста главного математика Кенигсбергского Университета. Общественный пиетет перед Гильбертом был столь высок, что городские власти приняли решение объявить его почетным гражданином и назвать одну из улиц Кенигсберга его именем. Когда подошло время его выступления, транслируемого по городскому радио, великий математик взошел на кафедру, твердо положил руки на манускрипт перед собой, и произнес медленно и взвешенно:
“Познание природы и жизни есть наша благороднейшая задача.” В заключительной же части своей речи Гильберт взошел к еще более высокой святыне: “Когда знаменитый Фурье заявил, что целью математики является объяснение природных явлений, Якоби возразил: ‘Философ вроде Фурье должен бы знать, что единственная цель всей науки - слава человеческого духа!‘... Воспринявший истину и благородство мысли и философии, излучаемой словами Якоби, не падет в регрессивный и бесплодный скептицизм... Мы должны знать. Мы будем знать.”
По всему своему духу и содержанию речь Гильберта есть ни что иное как проповедь величия объективной истины. Следуя Лейбницу, Гильберт не сомневался, что математические истины обладают наивысшей реальностью: если Бог и творил мир, то истины разума вошли в Его ум помимо Его воли - упразднив тем самым эту волю, сделав ее несущественной. Вопрос о Боге был таким образом снят за ненадобностью, что и составило ядро агностицизма, разделявшегося Гильбертом. Проведя жизнь в великолепной математической башне, выдающийся ученый не услышал своего старшего современника Ницше, прокричавшего о наступлении нигилизма, о падении в бездну всех великих ценностей и святынь. С невозмутимой наивностью большой математик и почетный гражданин полагал величие истины, благородство ее задач обеспеченными сами собой, в силу самоочевидности таковых. До него еще не дошел свет той грозной звезды, о которой возвестил ницшевский Безумец. Толпа же, потешавшаяся над Безумцем, ощутила неладное раньше, чем многие обитатели прекрасных башен. Почувствовав дошедший до нее ужас бездны, толпа бросилась за спасением к идолам. Выбор идолов был невелик - все они воплощали то или иное обожествление той же самой толпы, ее “мы” и консолидации этого “мы” в героической борьбе против тех, кто мешал “нам” до сих пор достичь счастья. Гильберт умер в 43 году в Геттингене; последнее десятилетие его жизни было подлинным погружением во тьму краха всех дорогих ему ценностей. Когда на одном банкете Гильберт сидел рядом с нацистским министром образования, его спросили: «Ну и как же теперь математика в Гёттингене, после того как она освободилась от еврейского влияния?» «Математика в Гёттингене? - ответил Гильберт. - Да она просто не существует больше».
Прошли годы, обанкротились и пали идолы нацизма и коммунизма, воссияла наконец полным светом убийственная звезда ницшевского Безумца - наступило время тихого как смерть нигилизма: истины, святыни и смыслы получили общественный статус произвольных мнений и условностей, наступила эпоха толерантности и мультикультурализма. Толерантность явилась толерантной к очень многому, но одно она не терпела абсолютно: выхода в общественное пространство со своими особыми ценностями, пророчества об истине на площадях. Истина оказалась исключенной из общественного пространства, она раздробилась и канализировалсь. Вместе с тем, раздробилась и потеряла цельность личность, не сумевшая обрести себя среди пестроты смыслов, самой этой пестротой девальвируемых.
Четвертого июля 2012 года в ЦЕРНе был великий день. Сотрудники, желавшие попасть в главную аудиторию, открывавшуюся в восемь утра, занимали очередь еще глухой ночью и дремали, лежа на полу и прилегающих ступенях. К торжеству съехались выдающиеся светила науки, собрались звезды научной журналистики. В этот день было объявлено об открытии “божественной частицы” - бозона Хиггса, предсказанного полвека назад присутствовавшим на торжестве Питером Хиггсом для объяснения массы элементарных частиц. Было заслушано два основных доклада, после чего лидеры экспериментов и директор ЦЕРНа ответили на вопросы журналистов. Ни о благородстве истины, ни о величии человеческого духа, ни об иных подобных святынях, столь уверенно превозносившихся в еще недавнем прошлом, в этот наиторжественнейший день главной физической лаборатории мира не было упомянуто ни единого раза - ни ее директором Хёрером, ни ведущими учеными слева, справа и напротив от него, ни единым из журналистов, ни самим Питером Хиггсом. Как и провидел ницшевский Безумец более сотни лет назад, вслед за смертью Бога умерли и великие святыни. Недавно один из заместителей директора ЦЕРНа признался автору этих строк: мы не знаем, что отвечать публике на “дурацкие” вопросы о значении открытия Хиггс-бозона. Чтобы убедиться в тотальности этого незнания, автором был проведен метафизический эксперимент: в личных беседах научным сотрудникам и визитерам ведущей физической лаборатории задавался этот самый “дурацкий” вопрос - с просьбой высказать личное мнение. В подавляющем большинстве случаев собеседник не находил, что ответить. Один раз довелось услышать, от известного физика-теоретика - открытие важно для построения физической картины мира, имеющей общечеловеческое значение. На последовавший же вопрос о том, в чем именно, по его мнению, состоит общечеловеческое значение продолжающегося потока уточнений физической картины мира, ответа уже не было.
Путь, начатый идолизацией разума, закономерно привел к утрате его смысла. В тот же год, что умер Гильберт, была написана статья Хайдеггера “Слово Ницше: Бог мертв”. Завершается она следующим примечательным тезисом:
“Мышление же начнется лишь тогда, когда мы постигнем уже, что возвеличивавшийся веками разум - это наиупрямейший противник мышления.”