Восточная Пруссия глазами советских переселенцев.4часть
http://sayanarus.livejournal.com/954017.html Начало
Было ли сопротивление?
Прибывшие в Восточную Пруссию переселенцы с любопытством и страхом ждали встречи с немцами. Особенно велико было напряжение в первые дни.
Дело доходило до курьезов. О таком случае рассказал житель Славска Александр Николаевич Пушкарев:
- Сначала, как приехали, боялись, не знали, что и как. У нас случай был в шестом совхозе. Муж и жена переселились, дали им дом. Тоже без дверей. Они проем завесили одеялом. Ночью слышат: вроде кто-то ходит вокруг дома. Жена вышла по-смотреть. Никого. Она вокруг дома обошла. Никого не видно. А муж ждет, а ее все нет и нет. Он тогда взял топор и стал у двери. Тут кто-то одеяло отодвигает и в дом входит. Он и стукнул топором, а это его жена была. Но он, правда, не попал по голове, больше по плечу. Она жива осталась. Ну а потом, конечно, немцев перестали бояться.
«Великий Сталин учит нас не кичиться успехами, не зазнаваться, высоко держать революционную бдительность и воинскую дисциплину. Эти указания вождя особен-но относятся к нам, работникам военной комендатуры города, бывшего колыбелью реакционного пруссачества. Враг - подл и коварен. Разгромленные на поле брани гитлеровцы уходят в подполье и насаждают всякие шпионские, террористические и диверсионные группы для подрывной работы. Своевременно разоблачить и обезвредить эти группы можно только тогда, ко-гда каждый боец и офицер военной комендатуры будет бдителен и дисциплинирован, будет с честью и достоинством выполнять возложенные на него задачи».
Из приказа военного коменданта Кенигсберга от 1 мая 1945 года.
ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 2. Л. 3.
На вопрос о случаях сопротивления оставшихся немцев большинство переселенцев отвечало отрицательно. Хотя многие тут же вспоминали ходившие в ту пору слухи об отравителях и убийцах, - всех их называли «эсэсовцами». Одни им верили и опасались встреч с немцами; другие же считали слухи досужей выдумкой, подчеркивая дисциплинированность немцев, их уважение ко всякой власти, в том числе и к власти победителя.
«По ст[атье] 58-10 ч. 1 УК осуждены два немца. Контрреволюционная агитация их заключалась в том, что они среди немецкого населения распространяли слух о скорой войне России с Америкой и Англией, предсказывали поражение России, что это поражение будет в пользу немцам и поэтому рекомендовали уклоняться от работ в военных совхозах, где они работали».
Из справки о работе областного суда за август-декабрь 1946 года.
ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 11.
У замка. Около 1949 года.
Из бесед с переселенцами мы вполне определенно заключили, что организованного, массового сопротивления советским властям со стороны местного населения не было. Это не исключало, однако, отдельных случаев неповиновения, вредительства и даже преступных действий. Об этом несколько рассказов, которые пока-зались нам наиболее достоверными (все рассказчики являлись непосредственными уча-стниками описываемых событий).
Антонина Ивановна Резанова, тогда девятнадцатилетняя девушка, приехала в область в сентябре 1946 года вместе с матерью и двумя братьями. Ее первая встреча с немцами чуть было не закончилась трагически:
- Со станции переселенцев стали развозить на машинах. Нас определили в колхоз «Новая жизнь» - это примерно на полпути от Жилино до Канаша. Там не поселок даже был, а хутора. Иногда по нескольку домов рядом стояли. Определили нас в один дом, до сих пор помню его номер - четырнадцатый. Дом был целый, в нем даже мебель сохранилась и утварь кое-какая, вокруг прекрасный сад с яблонями. Но мне там не понравилось, прямо душа заболела. Говорю братьям: «Не останусь здесь, и все!». Заупрямилась. Ладно, вещи оставили, пошли в другой дом - он мне приглянулся, когда мы приехали. Там и переночевали. На утро нашли тачки и стали свои вещи перевозить. Когда возили, я на какое-то время осталась одна в этом 14-м доме. Ходила, рассматривала все кругом. Странно показалось: везде был рассыпан какой-то зеленый порошок. Зашла на кухню - вдруг слышу шаги. Обернулась, вижу старика-немца: осани-стый такой, чистый, аккуратный. Я показываю ему на зелень и говорю, что, мол, это отрава. Он: «Найн, найн, фройлен. - Кляйн», - нет, нет, значит, это дети набросали. Из объяснений старика я поняла, что это дом его и он хочет что-то здесь взять - ока-залось, жернова. За ними он полез на сеновал. Я пошла в дом и вдруг слышу выстрел - пуля рядом со мной прожужжала. Оглянулась почти без чувств - за спиной этот немец с наганом в руках. В этот момент подошли брат Коля и Алексей Шаврин - он с нами приехал. Сильно они его били, ногами пинали - у того кровь из ушей хлынула. За ногу его в сад выволокли и там бросили. Когда через какое-то время мы вернулись, немца уже не было. А в эту же ночь он обложил хворостом свой дом, сарай, пристройки и поджег (это было в ночь с третьего на четвертое сентября). И сам сгорел. Так его силуэт и отпечатался на головешках - сами это видели.
Этот случай не озлобил Антонину Ивановну, через какое-то время наладились отношения с немецкими соседями, а потом даже появился жених-немец, с которым она познакомилась на танцах. Его имя было Йорган, но она его до сих пор называет просто Иваном: «Когда немцев стали выселять, Иван забежал ко мне, сказал, что будет добиваться в Кенигсберге русского подданства. Как их увезли в Калининград, так он и пропал. И куда он делся, я не знаю».
По рассказам переселенцев, немцы занимались вредительством в сельском хозяйстве: здесь и поджоги сена, и отравление скота, и порча сельхозмашин. Почти все вредители в рассказах переселенцев выступают в образе злых, скрытных и высокомерных стариков. Но вот что любопытно: такие преступления почти никогда не раскрывались. Да и были ли они? Во всяком случае, коллегия областного суда осуждала немцев почти исключительно по «агитационной» статье. За второе полугодие 1947 года, например, областной суд рассмотрел дела в отношении 78 немцев, из них 54 человека были осуждены.
«К[онтр]р[еволюционная] агитация среди немецкого населения проводилась в различных формах устно и письменно, но преобладающей формой антисоветской аги-тации являлось распространение песен-прокламаций и стихов, которые сочинялись отдельны-ми участниками антисоветских групп, затем размножались от руки и распространялись среди немецкого населения <...>
Обвинялись они [участники группы Элеоноры Везнер в количестве 9 человек] в том, что распевали песню антисоветского содержания под названием «Бригадная», в этой песне высмеивался бригадир рабочей бригады, немец».
Из справки председателя облсуда о судебной практике по делам о контрреволюционных преступлениях за второе полугодие 1947 года.
ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 21-22.
Чаще всего пассивное сопротивление выражалось в отказе работать или сотрудничать с советскими властями, сообщать нужные сведения о городских и производственных объектах. Екатерина Петровна Кожевникова рассказала о дружбе с одной местной немкой:
- Она шила на всех. И чтобы взяла что-нибудь за работу - ничего не брала. «Ведь вы, - говорит, - столько настрадались, что я не сочту за труд сделать для вас что-нибудь бесплатно». А муж у нее был эсэсовец. Он при немцах обслуживал подземные коммуникации в Приморске, то есть водопровод, канализацию. Он знал все планы. Ничего не сказал! Вот настолько был вредным. Все ходил, улыбался, вежливый такой. Вот выпало из памяти, как его звали. И сколько его ни приглашали в управление - надо же ведь было коммуникации подземные восстанавливать - ничего-ничего не сказал.
В некоторых историях порой трудно понять, что стало причиной преступления: слепая ненависть к врагу или отчаяние человека, оказавшегося в невыносимых условиях. Такую историю нам рассказал Николай Васильевич Сорокин, в те годы работавший учителем в городе Гвардейске:
- У нас в школе, на подсобном хозяйстве, сторожем был немец по фамилии Найман. В то время было очень голодно, и вот стали замечать, что с огорода много чего пропадает. Вызывает Наймана директор, а директором у нас была товарищ Венедиктова. Говорит: уволит. Найман оправдывается, что он тут ни при чем, огород просто ограбили. Огород грабили подряд три раза. И директор школы сторожа уволила. А что значит по тем временам лишиться работы - это лишиться продовольственных карточек. Найман, хотя его жена работала техничкой в школе и получала продовольствие по карточкам, принципиально отказывался есть эти продукты. От голода он стал пухнуть, совсем обессилел. И решил он отомстить. Нашел немецкий штык. В один из дней занятий в школе не было. Директор жила на первом этаже школы, он постучал к ней в дверь - ее дома не оказалось. Тогда он стал ожидать ее за дверью. Вскоре она пришла, увидела, что он стоит, и говорит ему: «Заходи, Найман, заходи». Повернулась лицом к двери, чтобы ее открыть, а он ударил ее штыком по голове. Но силенок не хватило, удар был слабый. Она повернулась к нему лицом, он ударил еще раз, уже по лицу - порезал губу. Она закричала - Найман убежал. Директора сразу направили в госпи-таль, а его стали искать - и нигде не могли обнаружить. Немцы все переполошились и стали активно помогать, по своему прежнему опыту они догадывались, чем это могло обернуться для них. Поэтому они сами были заинтересованы его найти. И вот совершенно случайно нашли его в уличном туалете - им почти никто не пользовался. Найман залез внутрь и стоял там со своим штыком. Сделали петлю и достали его. На руке у него запеклась кровь, видимо, он хотел покончить с собой, но от слабости не смог этого сделать. При помощи шланга пожарной машины его отмыли. Был затем суд, ему присудили сколько-то лет. После отсидки он был депортирован в Германию.
И все-таки приведенные нами примеры относятся скорее к исключениям. Правилом были лояльность и выполнение приказов новой власти.
депортация немецкого населения из восточной Пруссии
Из домов в подвалы и мансарды
Среди первых распоряжений, которые круто изменили привычный образ жизни коренного населения, был комплекс мер по «квартирному вопросу».
Справедливости ради надо сказать, что для многих немцев привычный образ жизни изменился еще раньше. Как уже говорилось, вместе с отступающей германской армией в путь двинулись тысячи и тысячи местных жителей. Кому-то удалось перебраться на запад, но многие, не выдержав тягот перехода, останавливались на полпути. По свидетельству очевидцев, особенно много беженцев скопилось в Зеленоградском и Багратионовском районах и, конечно, в самом Кенигсберге.
После окончания военных действий новые власти были озабочены установлением эффективного контроля над местными жителями: «В Кенигсберге их старались селить компактно. На отдельных улицах жили только немцы, например, на нынешней улице Чернышевского» (Яков Лукич Пичкуренко). Екатерина Максимовна Коркина назвала еще одни район - Сад-Розенау (нынешнее Борисово), куда «немцев переселяли из своих домов практически без вещей». В поселке Поречье Правдинского района оставшихся жителей разместили в помещении склада (Екатерина Афанасьевна Букштан), в Железнодорожном - на двух улицах возле аптеки (Иван Васильевич Самара).
В Маршальском перед приездом советских переселенцев немецкое население перевели в здание будущего сельсовета. «Они не хотели уходить из своих домов, - вспоминает Николай Васильевич Купчин. - Это были в основном пожилые люди, женщины и дети-подростки. Но им сказали, что их все равно будут отправлять в Германию».
Примерно такой же была картина по всей области. Везде бывшие хозяева «уплотнялись». Не всегда это означало выселение, зачастую немецкой семье оставляли одну комнату из четырех-пяти, которыми они владели. Поэтому, несмотря на старания властей ограничить контакты советских граждан с немцами, вплоть до 1948 года жилые кварталы часто имели смешанный национальный состав. При этом наши переселенцы занимали квартиры, а немцы перемешались в подвалы, мансарды и на чердаки.
Мария Дмитриевна Машкина, живущая в Калининграде с 1946 года, рассказывает:
- Я сначала не знала, что в подвалах живут немцы. Но однажды пошла за водой и спустилась за ней в подвал по приставной лестнице. Смотрю, а там семья живет, говорят по-немецки. Я испугалась, но они приняли меня очень радушно, а пожилой мужчина-немец помог мне вынести ведро наверх.
- В подвале нашего дома на улице Гоголя тоже жила немецкая семья: старик, женщина лет сорока и три девочки школьного возраста, - говорит Мария Павловна Тетеревлева, приехавшая в Калининград в апреле 1948 года. - Но я их видела буквально несколько недель, потом они уехали. Наши соседи - армянская семья, которые и выселили немцев в подвал, кое-что рассказывали - без злобы, совершенно равнодушно. Им казалось абсолютно естественным выгнать эту семью и также естественно пользоваться их услугами: женщина (кажется, ее звали Марта) шила и стирала одежду, белье моим соседям.
Матрена Федотовна Букреева, Мария Семеновна Фадеева и некоторые другие наши собеседники приписывают инициативу переселения немцев военным, а Елена Ивановна Неберо добавляет, что им помогали «домоуправы из числа самих немцев». Впрочем, встречались и другие объяснения, например, такое: «Они жили в подвальных помещениях потому, что там теплее и безопаснее. Окна небольшие - они русских боялись» (Мария Николаевна Токарева).
Вновь прибывшим советским переселенцам обычно говорили, что хозяева дома, в который их поселили, бежали в Германию. Но иногда встречи все-таки случались. Анна Александровна Гуляева в 1947 г. прибыла в совхоз № 73 (бывший немецкий поселок Голгарбен).
- Через два дня после нашего приезда пришла хозяйка дома и стала разговаривать со мной по-русски. Я была удивлена, почему немка так хорошо знает наш язык. Но потом она мне объяснила, что еще с Первой мировой войны они жили в России. И только в 1935 году снова уехали в Германию. Мы с ней как-то сразу нашли общий язык. Она попросила у меня порошок, который находится на чердаке. Этого красного порошка было там очень много, я не знала, для чего он. Оказывается, он был от блох и клопов. Она говорила, что в том доме, куда их поселили, очень много блох и клопов. Потом она приходила еще несколько раз и каждый раз плакала. Конеч-но, дом большой, новый, и ей было очень жаль расставаться с ним. Она помогала мне благоустраиваться. Вешала карнизы и шторы. Расставляла мебель, какая была. Бывшая хозяйка говорила, что на чердаке было очень много добра, но переселенцы, которые приехали раньше нас, все вынесли, потому что дома не были заперты и никем не охранялись. Брали все, что плохо лежит.
Александра Ивановна Митрофанова поселилась в пустом доме в поселке Ляптау (сейчас Муромское). К ней тоже из Зеленоградска пришла бывшая хозяйка дома:
- Милостыню просила с девочкой. Девочке примерно лет восемь-десять. Пришла и говорит: «Фрау, дас хауз - мой». - Я говорю: «Я не виновата». Дала ей милостыню, они пошли. А уже было холодно. И вот, недалеко от Зеленоградска, у колхоза «Победа», хуторок был разрушенный. Они там затопили печку, у печки грелись. И замерзли…
Переселение на чердаки и в подвалы было далеко не самым худшим исходом. В первые послевоенные месяцы существовала еще одна категория немцев - бездомные: одинокие старики, беспризорные дети. Создававшиеся в спешном порядке дома престарелых и детские приемники не могли вместить всех нуждающихся.
Мария Павловна Кубарева, работавшая ответственным секретарем редакции газеты «Новое время», издававшейся на немецком языке, рассказала о таком случае:
- Однажды в кабинет к редактору вошла старая немка лет семидесяти-восьмидесяти и с плачем упала перед ним на колени. Ее подняли, успокоили. Она рассказала, что одинока и бездомна, во время бомбежки английскими самолетами улица, где она жила на берегу реки Прегель, была полностью разрушена; дочь ее погибла при пожаре. Женщина просила устроить ее в дом престарелых. Легко сказать, но где найти там место? Мне поручили отвести немку в учреждение, которое занималось этими вопросами и размещалось где-то в конце улицы Тельмана или на улице Александра Невского (уже не помню точно). Дело было зимой, на мостовой полно снегу, еле дотащила я эту женщину, поддерживая под руку, до нужного дома. Но там не хотели ее принять из-за отсутствия мест в интернате. Пришлось мне идти за помощью в обком партии (он находился тогда на Советском проспекте). Все уладилось, немку удалось определить в дом престарелых.
Особенно трудно немцам было пережить жестокую зиму 1946-1947 годов. В это время Нина Моисеевна Вавилова работала на вагонзаводе: «Кому негде было жить - те ходили зимой на завод ночевать. Много стариков позамерзало в ту зиму. И возле моего станка я увидела немца-старика, трогаю его, проснись, мол, - а он уже окоченел. Такая была зима суровая, мороз сильный. Переводчица, фрау Люшкина, говорила: «О, рус, вы приехали и зиму привезли. У нас никогда такой не было».
Депортация немцев из Восточной Пруссии
продолжение в 5 части
Было ли сопротивление?
Прибывшие в Восточную Пруссию переселенцы с любопытством и страхом ждали встречи с немцами. Особенно велико было напряжение в первые дни.
Дело доходило до курьезов. О таком случае рассказал житель Славска Александр Николаевич Пушкарев:
- Сначала, как приехали, боялись, не знали, что и как. У нас случай был в шестом совхозе. Муж и жена переселились, дали им дом. Тоже без дверей. Они проем завесили одеялом. Ночью слышат: вроде кто-то ходит вокруг дома. Жена вышла по-смотреть. Никого. Она вокруг дома обошла. Никого не видно. А муж ждет, а ее все нет и нет. Он тогда взял топор и стал у двери. Тут кто-то одеяло отодвигает и в дом входит. Он и стукнул топором, а это его жена была. Но он, правда, не попал по голове, больше по плечу. Она жива осталась. Ну а потом, конечно, немцев перестали бояться.
«Великий Сталин учит нас не кичиться успехами, не зазнаваться, высоко держать революционную бдительность и воинскую дисциплину. Эти указания вождя особен-но относятся к нам, работникам военной комендатуры города, бывшего колыбелью реакционного пруссачества. Враг - подл и коварен. Разгромленные на поле брани гитлеровцы уходят в подполье и насаждают всякие шпионские, террористические и диверсионные группы для подрывной работы. Своевременно разоблачить и обезвредить эти группы можно только тогда, ко-гда каждый боец и офицер военной комендатуры будет бдителен и дисциплинирован, будет с честью и достоинством выполнять возложенные на него задачи».
Из приказа военного коменданта Кенигсберга от 1 мая 1945 года.
ГАКО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 2. Л. 3.
На вопрос о случаях сопротивления оставшихся немцев большинство переселенцев отвечало отрицательно. Хотя многие тут же вспоминали ходившие в ту пору слухи об отравителях и убийцах, - всех их называли «эсэсовцами». Одни им верили и опасались встреч с немцами; другие же считали слухи досужей выдумкой, подчеркивая дисциплинированность немцев, их уважение ко всякой власти, в том числе и к власти победителя.
«По ст[атье] 58-10 ч. 1 УК осуждены два немца. Контрреволюционная агитация их заключалась в том, что они среди немецкого населения распространяли слух о скорой войне России с Америкой и Англией, предсказывали поражение России, что это поражение будет в пользу немцам и поэтому рекомендовали уклоняться от работ в военных совхозах, где они работали».
Из справки о работе областного суда за август-декабрь 1946 года.
ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 11.
У замка. Около 1949 года.
Из бесед с переселенцами мы вполне определенно заключили, что организованного, массового сопротивления советским властям со стороны местного населения не было. Это не исключало, однако, отдельных случаев неповиновения, вредительства и даже преступных действий. Об этом несколько рассказов, которые пока-зались нам наиболее достоверными (все рассказчики являлись непосредственными уча-стниками описываемых событий).
Антонина Ивановна Резанова, тогда девятнадцатилетняя девушка, приехала в область в сентябре 1946 года вместе с матерью и двумя братьями. Ее первая встреча с немцами чуть было не закончилась трагически:
- Со станции переселенцев стали развозить на машинах. Нас определили в колхоз «Новая жизнь» - это примерно на полпути от Жилино до Канаша. Там не поселок даже был, а хутора. Иногда по нескольку домов рядом стояли. Определили нас в один дом, до сих пор помню его номер - четырнадцатый. Дом был целый, в нем даже мебель сохранилась и утварь кое-какая, вокруг прекрасный сад с яблонями. Но мне там не понравилось, прямо душа заболела. Говорю братьям: «Не останусь здесь, и все!». Заупрямилась. Ладно, вещи оставили, пошли в другой дом - он мне приглянулся, когда мы приехали. Там и переночевали. На утро нашли тачки и стали свои вещи перевозить. Когда возили, я на какое-то время осталась одна в этом 14-м доме. Ходила, рассматривала все кругом. Странно показалось: везде был рассыпан какой-то зеленый порошок. Зашла на кухню - вдруг слышу шаги. Обернулась, вижу старика-немца: осани-стый такой, чистый, аккуратный. Я показываю ему на зелень и говорю, что, мол, это отрава. Он: «Найн, найн, фройлен. - Кляйн», - нет, нет, значит, это дети набросали. Из объяснений старика я поняла, что это дом его и он хочет что-то здесь взять - ока-залось, жернова. За ними он полез на сеновал. Я пошла в дом и вдруг слышу выстрел - пуля рядом со мной прожужжала. Оглянулась почти без чувств - за спиной этот немец с наганом в руках. В этот момент подошли брат Коля и Алексей Шаврин - он с нами приехал. Сильно они его били, ногами пинали - у того кровь из ушей хлынула. За ногу его в сад выволокли и там бросили. Когда через какое-то время мы вернулись, немца уже не было. А в эту же ночь он обложил хворостом свой дом, сарай, пристройки и поджег (это было в ночь с третьего на четвертое сентября). И сам сгорел. Так его силуэт и отпечатался на головешках - сами это видели.
Этот случай не озлобил Антонину Ивановну, через какое-то время наладились отношения с немецкими соседями, а потом даже появился жених-немец, с которым она познакомилась на танцах. Его имя было Йорган, но она его до сих пор называет просто Иваном: «Когда немцев стали выселять, Иван забежал ко мне, сказал, что будет добиваться в Кенигсберге русского подданства. Как их увезли в Калининград, так он и пропал. И куда он делся, я не знаю».
По рассказам переселенцев, немцы занимались вредительством в сельском хозяйстве: здесь и поджоги сена, и отравление скота, и порча сельхозмашин. Почти все вредители в рассказах переселенцев выступают в образе злых, скрытных и высокомерных стариков. Но вот что любопытно: такие преступления почти никогда не раскрывались. Да и были ли они? Во всяком случае, коллегия областного суда осуждала немцев почти исключительно по «агитационной» статье. За второе полугодие 1947 года, например, областной суд рассмотрел дела в отношении 78 немцев, из них 54 человека были осуждены.
«К[онтр]р[еволюционная] агитация среди немецкого населения проводилась в различных формах устно и письменно, но преобладающей формой антисоветской аги-тации являлось распространение песен-прокламаций и стихов, которые сочинялись отдельны-ми участниками антисоветских групп, затем размножались от руки и распространялись среди немецкого населения <...>
Обвинялись они [участники группы Элеоноры Везнер в количестве 9 человек] в том, что распевали песню антисоветского содержания под названием «Бригадная», в этой песне высмеивался бригадир рабочей бригады, немец».
Из справки председателя облсуда о судебной практике по делам о контрреволюционных преступлениях за второе полугодие 1947 года.
ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 21-22.
Чаще всего пассивное сопротивление выражалось в отказе работать или сотрудничать с советскими властями, сообщать нужные сведения о городских и производственных объектах. Екатерина Петровна Кожевникова рассказала о дружбе с одной местной немкой:
- Она шила на всех. И чтобы взяла что-нибудь за работу - ничего не брала. «Ведь вы, - говорит, - столько настрадались, что я не сочту за труд сделать для вас что-нибудь бесплатно». А муж у нее был эсэсовец. Он при немцах обслуживал подземные коммуникации в Приморске, то есть водопровод, канализацию. Он знал все планы. Ничего не сказал! Вот настолько был вредным. Все ходил, улыбался, вежливый такой. Вот выпало из памяти, как его звали. И сколько его ни приглашали в управление - надо же ведь было коммуникации подземные восстанавливать - ничего-ничего не сказал.
В некоторых историях порой трудно понять, что стало причиной преступления: слепая ненависть к врагу или отчаяние человека, оказавшегося в невыносимых условиях. Такую историю нам рассказал Николай Васильевич Сорокин, в те годы работавший учителем в городе Гвардейске:
- У нас в школе, на подсобном хозяйстве, сторожем был немец по фамилии Найман. В то время было очень голодно, и вот стали замечать, что с огорода много чего пропадает. Вызывает Наймана директор, а директором у нас была товарищ Венедиктова. Говорит: уволит. Найман оправдывается, что он тут ни при чем, огород просто ограбили. Огород грабили подряд три раза. И директор школы сторожа уволила. А что значит по тем временам лишиться работы - это лишиться продовольственных карточек. Найман, хотя его жена работала техничкой в школе и получала продовольствие по карточкам, принципиально отказывался есть эти продукты. От голода он стал пухнуть, совсем обессилел. И решил он отомстить. Нашел немецкий штык. В один из дней занятий в школе не было. Директор жила на первом этаже школы, он постучал к ней в дверь - ее дома не оказалось. Тогда он стал ожидать ее за дверью. Вскоре она пришла, увидела, что он стоит, и говорит ему: «Заходи, Найман, заходи». Повернулась лицом к двери, чтобы ее открыть, а он ударил ее штыком по голове. Но силенок не хватило, удар был слабый. Она повернулась к нему лицом, он ударил еще раз, уже по лицу - порезал губу. Она закричала - Найман убежал. Директора сразу направили в госпи-таль, а его стали искать - и нигде не могли обнаружить. Немцы все переполошились и стали активно помогать, по своему прежнему опыту они догадывались, чем это могло обернуться для них. Поэтому они сами были заинтересованы его найти. И вот совершенно случайно нашли его в уличном туалете - им почти никто не пользовался. Найман залез внутрь и стоял там со своим штыком. Сделали петлю и достали его. На руке у него запеклась кровь, видимо, он хотел покончить с собой, но от слабости не смог этого сделать. При помощи шланга пожарной машины его отмыли. Был затем суд, ему присудили сколько-то лет. После отсидки он был депортирован в Германию.
И все-таки приведенные нами примеры относятся скорее к исключениям. Правилом были лояльность и выполнение приказов новой власти.
депортация немецкого населения из восточной Пруссии
Из домов в подвалы и мансарды
Среди первых распоряжений, которые круто изменили привычный образ жизни коренного населения, был комплекс мер по «квартирному вопросу».
Справедливости ради надо сказать, что для многих немцев привычный образ жизни изменился еще раньше. Как уже говорилось, вместе с отступающей германской армией в путь двинулись тысячи и тысячи местных жителей. Кому-то удалось перебраться на запад, но многие, не выдержав тягот перехода, останавливались на полпути. По свидетельству очевидцев, особенно много беженцев скопилось в Зеленоградском и Багратионовском районах и, конечно, в самом Кенигсберге.
После окончания военных действий новые власти были озабочены установлением эффективного контроля над местными жителями: «В Кенигсберге их старались селить компактно. На отдельных улицах жили только немцы, например, на нынешней улице Чернышевского» (Яков Лукич Пичкуренко). Екатерина Максимовна Коркина назвала еще одни район - Сад-Розенау (нынешнее Борисово), куда «немцев переселяли из своих домов практически без вещей». В поселке Поречье Правдинского района оставшихся жителей разместили в помещении склада (Екатерина Афанасьевна Букштан), в Железнодорожном - на двух улицах возле аптеки (Иван Васильевич Самара).
В Маршальском перед приездом советских переселенцев немецкое население перевели в здание будущего сельсовета. «Они не хотели уходить из своих домов, - вспоминает Николай Васильевич Купчин. - Это были в основном пожилые люди, женщины и дети-подростки. Но им сказали, что их все равно будут отправлять в Германию».
Примерно такой же была картина по всей области. Везде бывшие хозяева «уплотнялись». Не всегда это означало выселение, зачастую немецкой семье оставляли одну комнату из четырех-пяти, которыми они владели. Поэтому, несмотря на старания властей ограничить контакты советских граждан с немцами, вплоть до 1948 года жилые кварталы часто имели смешанный национальный состав. При этом наши переселенцы занимали квартиры, а немцы перемешались в подвалы, мансарды и на чердаки.
Мария Дмитриевна Машкина, живущая в Калининграде с 1946 года, рассказывает:
- Я сначала не знала, что в подвалах живут немцы. Но однажды пошла за водой и спустилась за ней в подвал по приставной лестнице. Смотрю, а там семья живет, говорят по-немецки. Я испугалась, но они приняли меня очень радушно, а пожилой мужчина-немец помог мне вынести ведро наверх.
- В подвале нашего дома на улице Гоголя тоже жила немецкая семья: старик, женщина лет сорока и три девочки школьного возраста, - говорит Мария Павловна Тетеревлева, приехавшая в Калининград в апреле 1948 года. - Но я их видела буквально несколько недель, потом они уехали. Наши соседи - армянская семья, которые и выселили немцев в подвал, кое-что рассказывали - без злобы, совершенно равнодушно. Им казалось абсолютно естественным выгнать эту семью и также естественно пользоваться их услугами: женщина (кажется, ее звали Марта) шила и стирала одежду, белье моим соседям.
Матрена Федотовна Букреева, Мария Семеновна Фадеева и некоторые другие наши собеседники приписывают инициативу переселения немцев военным, а Елена Ивановна Неберо добавляет, что им помогали «домоуправы из числа самих немцев». Впрочем, встречались и другие объяснения, например, такое: «Они жили в подвальных помещениях потому, что там теплее и безопаснее. Окна небольшие - они русских боялись» (Мария Николаевна Токарева).
Вновь прибывшим советским переселенцам обычно говорили, что хозяева дома, в который их поселили, бежали в Германию. Но иногда встречи все-таки случались. Анна Александровна Гуляева в 1947 г. прибыла в совхоз № 73 (бывший немецкий поселок Голгарбен).
- Через два дня после нашего приезда пришла хозяйка дома и стала разговаривать со мной по-русски. Я была удивлена, почему немка так хорошо знает наш язык. Но потом она мне объяснила, что еще с Первой мировой войны они жили в России. И только в 1935 году снова уехали в Германию. Мы с ней как-то сразу нашли общий язык. Она попросила у меня порошок, который находится на чердаке. Этого красного порошка было там очень много, я не знала, для чего он. Оказывается, он был от блох и клопов. Она говорила, что в том доме, куда их поселили, очень много блох и клопов. Потом она приходила еще несколько раз и каждый раз плакала. Конеч-но, дом большой, новый, и ей было очень жаль расставаться с ним. Она помогала мне благоустраиваться. Вешала карнизы и шторы. Расставляла мебель, какая была. Бывшая хозяйка говорила, что на чердаке было очень много добра, но переселенцы, которые приехали раньше нас, все вынесли, потому что дома не были заперты и никем не охранялись. Брали все, что плохо лежит.
Александра Ивановна Митрофанова поселилась в пустом доме в поселке Ляптау (сейчас Муромское). К ней тоже из Зеленоградска пришла бывшая хозяйка дома:
- Милостыню просила с девочкой. Девочке примерно лет восемь-десять. Пришла и говорит: «Фрау, дас хауз - мой». - Я говорю: «Я не виновата». Дала ей милостыню, они пошли. А уже было холодно. И вот, недалеко от Зеленоградска, у колхоза «Победа», хуторок был разрушенный. Они там затопили печку, у печки грелись. И замерзли…
Переселение на чердаки и в подвалы было далеко не самым худшим исходом. В первые послевоенные месяцы существовала еще одна категория немцев - бездомные: одинокие старики, беспризорные дети. Создававшиеся в спешном порядке дома престарелых и детские приемники не могли вместить всех нуждающихся.
Мария Павловна Кубарева, работавшая ответственным секретарем редакции газеты «Новое время», издававшейся на немецком языке, рассказала о таком случае:
- Однажды в кабинет к редактору вошла старая немка лет семидесяти-восьмидесяти и с плачем упала перед ним на колени. Ее подняли, успокоили. Она рассказала, что одинока и бездомна, во время бомбежки английскими самолетами улица, где она жила на берегу реки Прегель, была полностью разрушена; дочь ее погибла при пожаре. Женщина просила устроить ее в дом престарелых. Легко сказать, но где найти там место? Мне поручили отвести немку в учреждение, которое занималось этими вопросами и размещалось где-то в конце улицы Тельмана или на улице Александра Невского (уже не помню точно). Дело было зимой, на мостовой полно снегу, еле дотащила я эту женщину, поддерживая под руку, до нужного дома. Но там не хотели ее принять из-за отсутствия мест в интернате. Пришлось мне идти за помощью в обком партии (он находился тогда на Советском проспекте). Все уладилось, немку удалось определить в дом престарелых.
Особенно трудно немцам было пережить жестокую зиму 1946-1947 годов. В это время Нина Моисеевна Вавилова работала на вагонзаводе: «Кому негде было жить - те ходили зимой на завод ночевать. Много стариков позамерзало в ту зиму. И возле моего станка я увидела немца-старика, трогаю его, проснись, мол, - а он уже окоченел. Такая была зима суровая, мороз сильный. Переводчица, фрау Люшкина, говорила: «О, рус, вы приехали и зиму привезли. У нас никогда такой не было».
Депортация немцев из Восточной Пруссии
продолжение в 5 части