Чехов - просто русский писатель
Еврейскую общественность уже более 100 лет очень интересует вопрос, был ли Антон Чехов, один из наиболее любимых на Западе русских писателей, антисемитом? Маркером для многих в этом случае служит использование слова "жид" - не только в литературных произведениях, где это можно было бы рассматривать как средство представления своих героев, но и в письмах. Извинительный обстоятельством в этом случае считается "недостаточная культурность" Чехова, который происходит из среды, где "нехорошее слово" было в широком употреблении, и писатель не мог избавиться от него. Кроме того, некоторые произведения Чехова представляют евреев (как кому-то чудится) в столь позитивном свете, что Чехова иной раз готовы признать даже и филосемитом.
Само слово "антисемит" лишено какого-либо смысла, поскольку почему-то относится только к евреям. Кажется, более разумным было бы в этом случае использовать слово "юдофоб", но оно у еврейских авторов встречается редко. Для "евреистов" есть только один вопрос: надо ли заклеймить писателя и мысленно "обнулить" все его заслуги литератора, и считать все его творчество "антисемитским", или же считать его "антисемитизм" второстепенным явлением, некоторым "влиянием среды". Для русского человека такого выбора нет: Чехов - несомненно, русский писатель и драматург, и все его достоинства и недостатки - суть русские достоинства и недостатки. Что касается "еврейского вопроса", то для Чехова он имел второстепенное значение или же не имел значения вообще.
Если обратиться к письмам Чехова, то мы видим не литературные изыски, а короткие записки, в которых больше легкости и шутки, чем в чьем-либо эпистолярном наследии. Из более, чем 3000 писем, "еврейский вопрос" встречается примерно в трех десятках случаев:
"Поклон ...жидоватому брюнету из высшего света..." (879)
"Мне больше всех понравился жидок, который играл маркиза и поэтому не мог репетировать без шпаги. Сплошная грация" (919).
По пути в Вену: " Кофе подают в молочничках. Много жидов" (929).
"Зачем ты возвратил мне 6 рублей, которые остались после покупок? Ах вы скупердяи, Плюшкины, жиды!! Можно ли считаться копейками? Это не по-родственному" (989).
"Если иногда жиды или министры забирают в свои руки прессу, то почему не дозволить этого Моск университету?" (1001)
"Будьте, голубчик, здоровы, толсты, веселы и покойны. Влюбляйтесь, судите жидов, молитесь и кушайте побольше" (1041).
"Защищаться от сплетен - это все равно, что просить у жида взаймы: бесполезно" (1141).
"...в соседней комнате около печки с робким и виноватым видом сидят и играют в шашки Ваш титулярный советник и еврейчик с большой лысиной, фамилии которого я не хочу называть" (1203).
"Так как там за конторкой сидит жид, который, как Вам известно, однажды обсчитал меня на 27 рублей, то не мешает взять расписку" (1360).
"...пришлите мне через москов магазин книжку Людвига Берне, холодного жидовского умника..." (1392).
"Был я в Львове (Лемберге), галицийской столице, и купил здесь два тома Шевченки. Жидов здесь видимо-невидимо. Говорят по-русски" (1452).
"Был я в Львове (Лемберге) на польской выставке и видел там патриотическую, но очень жидкую живопись и необыкновенных жидов в лапсердаках и пейсах" (1454).
"Потапенко жид и свинья" (1458).
"Надеюсь, что ты уже здорова и не заразила жабой ни одного еврейчика" (1536).
"Этот еврей не без таланта, но уж очень он самолюбив и зол. Зол, как богомолка, которой в толпе наступили на ногу" (1544).
"Читал я о провале Озеровой и пожалел, ибо нет ничего больнее, как неуспех. Воображаю, как эта жидовочка плакала и холодела, читая "Пет газ ", где ее игру называли прямо нелепой" (1598).
"Танька такая же специалистка по устройству бенефисов, как похоронное бюро - похоронных процессий. И она устраивает бенефисы до такой степени по-жидовски, что публике в театре становится совестно уже после второго акта, а актеры проникаются ненавистью к Яворской на всю жизнь" (1635).
"Липскеров уже не жид, а англичанин и живет около Красных ворот в роскошном палаццо, как герцог. Tempora mutantur (временя меняются), и никто не предполагал, что из нужника выйдет такой гений" (1664).
"Приезжал д-р Витте. Приходил студент-еврейчик и говорил о женщинах" (1707).
"Ходят плотники, ходят больные, ходит учитель, ходит еврейчик…" (1707).
"Еврейчик ходит, ходит…" (1712)
"Не люблю, когда жидки зря треплют мое имя. Это портит нервы" (1822).
"...к несчастью, Хавкин в России не популярен; "христиане должны беречься его, так как он жид"" (1873).
"...мимо меня пестрою толпою проходят министры, богатые жиды, Аделаиды, испанцы, пудели; платья, разноцветные зонтики, яркое солнце, масса воды, скалы, арфы, гитары, пение" (2107).
"Сладкий еврей Розанов встречает меня всякий раз с обворожительной улыбкой и распластывает передо мной всю свою душу, очень деликатную и чувствительную" (2181).
"Я не пишу, но зато столько читаю, что скоро стану умным, как самый умный жид" (3611).
Можно убедиться, что здесь - весь спектр симпатий и антипатий, а вовсе не какой-то идеологический догмат. Чехов использует слово "жид" в основном для негативных оттенков своих характеристик, да и то не всегда. Слово "еврейчик" - для легкого пренебрежения или насмешки. Вот и все.
Еврейские и еврофильские комментаторы предпочитают видеть в рассказе "Тина" антисемитизм. Будто бы, сюжет рассказа абсурден, а потом, видимо, и предвзят в отношении евреев вообще. В действительности, рассказ игровой, ироничный. Русский офицер прибывает к наследнице богатого еврея, оставившего после себя водочный завод и роскошный особняк, и пытается получить деньги по векселям своего брата. Сусанна Моисеевна устраивает целый спектакль, кокетничая и жеманясь. Узнав, что деньги офицеру нужны для свадьбы, она фривольно заявляет: "Поссоритесь после свадьбы с женой и скажете: «Если б та пархатая жидовка не дала мне денег, так я, может быть, был бы теперь свободен, как птица!»" Потом высказывается о своих сородичах: "Знаете, я еврейка до мозга костей, без памяти люблю Шмулей и Янкелей, но что мне противно в нашей семитической крови, так это страсть к наживе". Объявляет, что без ума от русских и французов и порицает евреев, одновременно попрекая еврейских женщин: "Нет, не евреи виноваты, а еврейские женщины! Они недалеки, жадны, без всякой поэзии, скучны… Вы никогда не жили с еврейкой и не знаете, что это за прелесть!" Затем Сусанна Моисеевна внезапно хватает векселя, происходит борьба за них, и бумаги исчезают. К своему брату, владельцу векселей, офицер возвращается только на следующий день и рассказывает ему о случившейся истории. Брат возмущен и отправляется к еврейке, чтобы угрозами отобрать у нее векселя. Но история повторяется, и отец семейства возвращается только на следующий день. Братья подтрунивают друг над другом, сохраняя общую тайну. Отпуск офицера заканчивается, он получает деньги от брата и уезжает. Помещик Крюков решается ехать к еврейке, чтобы (как он думает), взбодриться, и там встречает среди множества знакомых ему гостей хозяйки дома также и своего брата. Мучительный стыд гонит его прочь.
Мы не видим здесь ни трагизма тургеневского рассказа "Жид", ни оставшихся непроясненными переживаний в "Жидовке" Куприна. Спокойный рассказ, в котором Чехов на роль мошенницы-авантюристки, играющей в "эмансипэ", решил поставить еврейку. Что, скорее всего, подчеркнуло нетипичность ситуации, которая в основном и занимает литературу - в нетипичном отражается типичное.
В какой-то мере здесь присутствуют личные переживания Чехова, едва не женившегося на еврейке. То же - в пьесе "Иванов", где главный герой говорит: "Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков". В момент раздражения Иванов обзывает свою жену-еврейку "жидовкой". По поводу неудачного брака Иванову сочувствуют: "Женился на своей жидовке и так, бедный, рассчитывал, что отец и мать за ней золотые горы дадут, а вышло совсем напротив… С того времени, как она переменила веру, отец и мать знать ее не хотят, прокляли… Так ни копейки и не получил…"
Еврейские комментаторы целый век спорят между собой, антисемит ли Чехов. В пользу антисемитизма - "отвратительные персонажи евреев", против - мировая известность Чехова и любовь к нему читателей многих стран, где антисемитизм осуждается обществом. Для русского читателя этот спор нелеп. Отсутствие среди персонажей Чехова достойных евреев ничуть не удивительнее отсутствия у евреев-публицистов какого-либо уважения к русскому народу, его истории, вере, обычаям. Еврейским публицистам кажется, что Чехов "разжигает". Тогда как Чехов просто бытописует современную ему Россию. Он пишет о русской забаве - представлять истории "из превеселого еврейского быта" - то есть, проще говоря, еврейские анекдоты. Он пишет о жидах-кабатчиках и производителях водки. О ростовщиках-евреях, которым закладывают зимние вещи: "Тысячи шуб идут в ссудные кассы на съедение голодной моли. Все теплое, еще не переставшее быть ценным, несется к жидкам благодетелям" (ВСТРЕЧА ВЕСНЫ). Да, таковые были. И ничего привлекательного в этих персонажах, разумеется, быть не может. Он пишет ироничные строки о поклонении еврейским артисткам: "Тысячи людей, русских, православных, толкующих о соединении с народом, толпами шли к театру и клали свое золото к ногам еврейки… Либералы, консерваторы… (От слависта X. к сыну).
Разбогатевшие евреи - персонажи не только Чехова. Все эти образы восходят к Шейлоку - классической мировой литературе. Даже когда такие персонажи вызывают не отвращение, а усмешку: "Третьей потерей была дочь, ханжа и идиотка, которую, чтобы поправить расстроившиеся дела, пришлось выдать замуж за лезшего в дворяне банкира-жида (НЕНУЖНАЯ ПОБЕДА). Во многом, здесь мы видим злую иронию русского писателя над русскими же людьми. Чехов смеется и над глупым "писателем", считающим себя почти великим, но при этом пишущим "статьи по еврейскому вопросу", и более ничего (В ВАГОНЕ)
Конечно, внимательному наблюдателю жизни не пройти мимо тех черт еврейского народа, которые он улавливает: сочетание удивительной обидчивости с удивительной нечувствительностью к обидам, когда выражение обиды было бы невыгодно: "Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора… Я его итак, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю… не обижается же! (НА ЧУЖБИНЕ)
Сегодня, когда русский народ подвергается геноциду со стороны захватившей власть инородной группировки, и когда еврейство получило невиданные нигде в мире привилегии, обидчивость только обостряется. И даже самые невинные строки из писем Чехова трактуются как антисемитизм. Ему ставят в упрек требование перейти в православие к еврейке, на которой он намеревался жениться, а также требование к художнику Левитану принять православие, когда тот намеревался жениться на сестре писателя. Естественное требование выдается за "антисемитизм". И этим терминам обозначается всё, что не нравится теперь хотя бы одному еврею. И, коль скоро, такой еврей напишет донос в полицию или прокуратуру - жди возбуждения уголовного дела. Чехову это не грозит, но даже в интернет-сети издание его "антисемитских" рассказов теперь - дело небезопасное.
В сотнях рассказов и повестей Чехова евреи появляются лишь мельком - как это было и есть в жизни русских людей, которые еврейскими обидами совсем не озабочены и никакой вины - ни своей, ни своих предков - за выдуманные притеснения евреев не чувствуют. И это раздражает теперешних еврейских критиков русской классической литературы.
У Чехова встречаются постонародные поверья, где поминаются жиды. Например, о воробье: "Когда Христа распинали, он жидам гвозди носил и кричал: «жив! жив!»…" (ДЕНЬ ЗА ГОРОДОМ) Или высказывания: "Глашка, беги к жидовке и скажи, чтоб в долг две бутылки пива дала!" (ВЕСНОЙ), " Софья, возьми с жидовки за водопой копейку! Повадились, пархатые" (БАБЫ). Или присказки: "А Анютка лежит, бедная, слышит все ихние слова и трясется, как жид на сковороде" (ПРОИСШЕСТВИЕ, то же см. в рассказе УБИЙСТВО). "Жид крещеный, вор прощеный, конь леченый - одна цена" (ИВАНОВ). Разумеется, денежные счеты между русскими и евреями оставляют недобрые воспоминания: "Еврейка всегда будет спрашивать: «А почем ты за строчку пишешь? А отчего ты к папыньке не сходил, он бы тебя наживать деньги науцил?», а я этого не люблю" (ПО-АМЕРИКАНСКИ).
В слове "жид" Чехов, как и другие русские классики, вовсе не видели никакого оскорбления, и до времени ничего оскорбительного в этом слове не видели и евреи:
"Музыкой заведовал у меня жид, а певческой - дьякон-расстрига… Жид был большой музыкант… Черт так не сыграет, как он, проклятый, играл. На контрабасе, бывало, выводил, шельма, такие экивоки, каких Рубинштейн или Бетховен, положим, и на скрипке не выведет… Учился нотам он за границей, жарил на всех инструментах и рукой махать был мастер. Только один недостаток был в нем: тухлой рыбой вонял да своим безобразием декорацию портил. Во время праздников приходилось его по этой причине за ширмочку ставить…
Жиду я платил в год сто рублей ассигнациями, а расстриге ничего не платил… Жил он у меня на одних только харчах и жалованье натурой получал: крупой, мясом, солью, девочками, дровами и проч. Жилось ему у меня, как коту, хоть и частенько порол я его на воздусях…" (В ПРИЮТЕ ДЛЯ НЕИЗЛЕЧИМО БОЛЬНЫХ И ПРЕСТАРЕЛЫХ)
С евреями у Чехова зачастую связаны карикатурные изображения уже не еврейского, а русского быта: "Если в уезде случалась какая-нибудь амурная кувырколлегия, если кто-нибудь вырывал жиду пейсы или бил по мордасам шляхтича, то так и знали, что это подпоручик Вывертов натворил". "Поляки и жиды для меня все равно что хрен после обеда..." (ТО БЫЛА ОНА!) Или: "...барону Артуру фон Зайниц не к лицу входить в какие бы то ни было препирательства с еврейским выходцем из русской Польши и с его женой! (НЕНУЖНАЯ ПОБЕДА). "Посреди залы стоял Лютостанский и показывал нам фокусы: он делал из хлеба и колбасы маленьких еврейчиков и глотал их" (ТАЙНЫ СТА СОРОКА ЧЕТЫРЕХ КАТАСТРОФ).
Ирония Чехова использует евреев для отражения дурных черт русского народа:
"Выпили они три стаканчика и давай похваляться при народе:
- Человек, говорят, я небольшой, простой, а в кармане пятьсот целковых; захочу, говорят, так и кабак, и всю посуду, и Мойсейку с его жидовкой и жиденятами куплю. Все, говорят, могу купить и выкупить.
Этаким, значит, манером пошутили, а потом этого стали жаловаться:
- Беда, говорят, православные, быть богатым человеком, купцом или вроде. Нет денег - нет и заботы, есть деньги - держись все время за карман, чтоб злые люди не украли. Страшно жить на свете, у которого денег много" (ПРОИСШЕСТВИЕ).
Понятно, что русский Чехов любит русский народ со всеми его недостатками, над которыми порой зло смеется или тихо печалится. Разумеется, евреи не могут претендовать на подобные же чувства со стороны писателя. У евреев есть свои писатели, прославляющие евреев или порицающие их пороки. Но русским до этого нет никакого дела. Русские читатели еврейских писателей, как правило, не читают. Им хватает огромной русской литературы, а если уж приходится читать иностранную, то это европейская, а ни в коем случае не еврейская литература.
Во множестве произведений Чехова евреев нет вообще. Может быть, даже это скоро будет считаться "антисемитизмом". Между тем, Чехов не обходит те проблемы, которые в равной мере касаются всех религий: "Иудаизм отжил свой век и держится еще только благодаря особенностям еврейского племени. Когда цивилизация коснется евреев, то из иудаизма не останется и следа. Вы заметьте, все молодые евреи уже атеисты" (ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ). В этом же рассказе, может быть, единственная попытка Чехова определиться с еврейской внешностью: " Теперь я уже понял то, чего раньше никак не мог понять на его лице: толстые губы, и манеру во время разговора приподнимать правый угол рта и правую бровь, и тот особенный масленистый блеск глаз, который присущ одним только семитам..." И в этом рассказе нет ничего, кроме сочувствия к бедному еврею-выкресту. Как и к Моисейке в "Палате №6". Как и к флейтисту-еврею в рассказе "СКРИПКА РОТШИЛЬДА", которому ненавидящий его (и, как ему казалось, всех жидов) скрипач Яков Иванов перед смертью завещал свой инструмент.
В повести "Степь" другой еврейский типаж: "...показался невысокий молодой еврей, рыжий, с большим птичьим носом и с плешью среди жестких кудрявых волос; одет он был в короткий, очень поношенный пиджак, с закругленными фалдами и с короткими рукавами, и в короткие триковые брючки, отчего сам казался коротким и кургузым, как ощипанная птица". "Введя гостей в комнату, Мойсей Мойсеич продолжал изгибаться, всплескивать руками, пожиматься и радостно восклицать - всё это считал он нужным проделывать для того, чтобы казаться необыкновенно вежливым и любезным". Сын Моисея Моисеича Соломон: "Ставя на стол поднос, он насмешливо глядел куда-то в сторону и по-прежнему странно улыбался. Теперь при свете лампочки можно было разглядеть его улыбку; она была очень сложной и выражала много чувств, но преобладающим в ней было одно - явное презрение. Он как будто думал о чем-то смешном и глупом, кого-то терпеть не мог и презирал, чему-то радовался и ждал подходящей минуты, чтобы уязвить насмешкой и покатиться со смеху. Его длинный нос, жирные губы и хитрые выпученные глаза, казалось, были напряжены от желания расхохотаться". "В его позе было что-то вызывающее, надменное и презрительное и в то же время в высшей степени жалкое и комическое, потому что чем внушительнее становилась его поза, тем ярче выступали на первый план его короткие брючки, куцый пиджак, карикатурный нос и вся его птичья, ощипанная фигурка".
Никакой ненависти или пренебрежения здесь нет - только этнографическая зарисовка. И сама повесть вовсе не о евреях. В ней полно иных образов, и ровным счетом никаких "соображений" по "еврейскому вопросу".
В пользу филосемитизма Чехова говорят некоторые его детские впечатления, а также позиция по "Делу Дрейфуса", которая прервала его многолетнюю дружбу с А.С.Сувориным. Долгая дружба с Левитаном после краткой размолвки восстановилась и продолжалась до конца жизни художника. Наконец, в доказательство филосемитизма приводят хвалебные строки Чехова о евреях-землепашцах, которых он встречал по пути на Сахалин. Но все эти "доказательства" - пустой звук. Потому что Чехов дурным евреям давал дурные характеристики, к достойным жалости проявлял жалость, достойных похвалы - хвалил. И в этом нет ничего особенного, никакой "идеи", никаких филий или фобий. В путевых заметках Чехов приводит примеры еврея-доносчика, еврея-растлителя, но собственно евреи его занимают мало, потому что их не так много встречается на его пути.
Еврейским комментаторам почему-то всюду мерещатся какие-то "грязные" и "ужасные" образы евреев и подозревается то ли тайная, то ли уже совсем открытая ненависть русских к людям, о которых русские и не думают вовсе, а просто проходят мимо, попутно отмечая какие-то любопытные черточки - вовсе не обязательно привязанные к племенным особенностям. Точно так же русские отмечают характеры и своих единоплеменников, и вообще всех других народов. Но есть категория евреев, которым именно это обиднее всего. И именно им почему-то достается публичная или тайная оценка русских или даже оценка русских оценок - как "экстремизм".
Еврейские комментаторы не любят Чехова. Они и не обязаны его любить. А мы, русские, не обязаны любить евреев - ни всех вместе, ни какую-то их группу, ни какого-то еврея в отдельности. Никто не обязан кого-то любить. Где объявляется обязанность, любви быть не может.
Конечно же, Чехов, как и русские люди вообще, не является ни антисемитом, ни филосемитом. Это просто русский писатель. Как и все русские - просто русские. А еврейские оценки русским людям - это просто еврейские оценки. К сожалению, в нынешние времена к этим оценкам приставлен еще и полицай с уголовным кодексом наизготовку.