Иван-царевич унд дер Айзерне Хайнрих
Пролог - здесь
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею, у него было три сына - все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке оказать, ни пером описать; младшего звали Иван-царевич…
А старшего со средним, надо полагать, никак не звали - история умалчивает их имена. Впрочем, они и незваные шастали по всему царству, по боярским и купеческим дворам, по девичьим теремам, в основном.
Потому что знали: царь-батюшка, упёртый по части традиций, уже скоро их позовёт и молвит: «Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки…». Ну, и так далее. Вот, чтобы не промахнуться с выбором, заранее и шастали.
Собственно говоря, царь и сам знал, конечно, что умные сыновья заранее присмотрят себе подходящие марьяжи, отнесут накануне испытания в приличные терема втихаря по стреле, а в назначенный день стрельнут в белый свет, как в копеечку, и даже искать не станут. Это ж так только, обычай соблюсти для приличия.
Один лишь младший Иван - прозванием царевич, а на деле-то дурак дураком и романтик - всё воспринимал всерьёз. С детства таким был, обстоятельным. А как вошел в пору, попросил выписать ему кучу разных энциклопедий и пособий по стрелковому делу. Целыми днями листал альбомы «Луки и стрелы», чертил, мастерил, испытывал…
И в ритуальный день весеннего сватовства так зафинтилил со свистом полутораметровую стрелу куда-то на запад, что всё царство ахнуло. Как-то сразу всем стало понятно, что очень далеко получилось.
Собрал Иван котомку с нехитрыми царскими харчами, наскоро простился. Царь, конечно, по обычаю, сына-межеумка обнял, перекрестил, царица поплакала. Братья тоже рожи скорчили скорбные, случаю подобающие. Но где-то даже со скрытым облегчением и тайной надеждой, что не вернётся, поскольку майорат в царстве еще не придумали, а пилить наследство пополам сподручнее, чем на троих.
…Долго ли, коротко ли - вышел-таки Иван к тридевятому болоту, тридесятой трясине. Камыши раздвинул, глянул - всё сходится! Сидит на кочке лягуха-квакуха, перед ней - золотой мяч, весь в тине и слегка сдутый, потому как дырка в нём. Похоже, что от стрелы. А саму стрелу лягуха в лапках держит и разглядывает, как показалось Ивану, с лёгким недоумением.
Заплакал Иван, как положено. Но наскоро, по обязанности. Взрыднул кратко, если точнее выразиться. Быстро слезу смахнул, сказал:
- Эх-ма! Деваться-то некуда…
И полез целоваться.
А лягуха, увидав Ивана, что ломился через камыши, словно кабан во время весеннего гона, повела себя как-то странно. Стрелу бросила, заметалась по кочке, засуетилась, замахала на Ивана передними лапками. А потом, когда уж он ее ухватил поперек пуза, вовсе кренделя начала выделывать - выдиралась из рук, квакала не по нашему , дико вращала глазами, а задние лапки норовила врастопырку и прямо Ивану под нос.
- Не балуй! - строго сказал Иван. - Не нами заведено, не нам и противиться.
И поцеловал, прямо скажем, насильно.
Тут, конечно, сверкнуло-бабахнуло-шарахнуло так, что Иван чуть не оглох и аж присел. И физиономию ему всю залепило ошмётками лягушачьей кожи, холодной и скользкой.
А когда Иван прочихался-отплевался, глядь - стоит рядом с ним на кочке…
Ой, нет, я не могу! Надо присесть рядом с Иваном, а то упаду сейчас.
…Стоит, короче говоря, мужик - в богатом парчовом камзоле, каменьями драгоценными изукрашенном, с шитьём золотым! При шпаге, в сапогах с отворотами и в шляпе с плюмажем. Статный да ладный весь такой, фигуристый. Рожей вот только не вышел малость. Рожа зеленоватая и в пупырышках. И глаза навыкате. Совершенно лягушачья рожа, скажем прямо. Тьфу!
Помолчали, посмотрели друг на друга. Этот и говорит Ивану:
- Доигрался, слюнявый? А я ведь тебя честно предупредить пытался…
Иван, как только пришёл малость в себя, завопил, сидючи на кочке ровно:
- Так не по правилам! Ты кто такой? Василиса Прекрасная быть должна!
- «Не по пра-а-вилам…» - передразнил пучеглазый:
- А ты зачем на запад стрелял, умник? Родины мало? Здесь тебе не там, здесь болота уже моравские-силезские да саксонские-прусские. Нету тут никаких Василис, в особенности - прекрасных. И правила другие, еще братьями Гримм записанные…
- Какими братьями? - тупо переспросил Иван.
- Да уж не твоими, орясинами неграмотными, - опять нахамил зелёный. - Своими собственными братьями, по вашему если назвать - Василием да Яковом. Не слышал? А я, стало быть, король-лягушонок. Тоже не доводилось? Вот и выходишь ты дурак по всему…
На дурака Иван не очень-то и обиделся, хоть читал много. Во-первых, сам смутно подозревал что-то такое в минуты сомнений и неуверенности в себе . Во-вторых, от короля царевичу и стерпеть можно. Но поразмышлять, право, было о чём.
Пока он собирался с мыслями, король, вздохнув, тоже присел, стянул ботфорт, вылил из него воду, задумчиво пошевелил босыми перепонками... А потом вдруг в сердцах пнул в болото сдутый золотой мяч и возопил:
- Вот кой чёрт тебя, Иван, принёс, а? Ты же мне всю биографию поломал. Сейчас должна была за мячиком принцесса прийти. Дура, но красивая. И папа у неё очень ответственный. Он бы ей сказал: «Доча, ты теперь обязана! Мы в ответе за тех, кого приручили!». И она бы меня отнесла в замок… А там - шмяк об стену! И стал бы я ей милым другом…
Тут в кустах на берегу что-то загрохотало, залязгало, упало оземь с грохотом железным. Иван аж подпрыгнул. А не на шутку закручинившийся король только рукой махнул:
- Не дёргайся - это Железный Генрих.
- Железный? Дровосек, что ли? - догадался Иван. - Такого знаю, читал.
- Шли из леса дровосеки, удалые..., - непонятно продекламировал король, сам себя прервал, плюнул в сердцах и сказал опять непонятно:
- Он-то, как раз, нет… А вот насчет нас ему точно в голову взбредёт, как увидит, что вместо принцессы ты припёрся...
Вздохнул и объяснил:
- Слуга это мой верный, с детства. Когда меня ведьма в лягуху сплющила, он сковал сердце железными обручами, чтоб от горя не разорвалось. Потому и стал называться Железным. А теперь вот сбрасывает их, раз заклятье сработало в обратную сторону. Хоть и криво, ох, как криво..., - и опять запечалился, замотал лягушачьей башкой.
- А тебя самого-то звать как? - спохватился Иван.
- Не надо тебе знать, - насупился король.
- Да неловко как-то - ты меня по имени знаешь, а я тебя должен вашим величеством кликать? Скажи уж имечко, не таись.
- Не в тайне дело! - досадливо сказал король. - А в том, что из-за тебя всё превращение наперекосяк пошло, боюсь, что не вернулось ко мне настоящее имя, не выговорится.
- А ты попробуй, всё-таки, сказать!
Король подумал, пожал плечами, пошлёпал губами и - сказал.
По всем окрестным болотам заполошно отозвались на разные лады лягушки, в ближнем лесу застонало-заухало-закаркало, а в кустах перестало брякать железо.
Когда всё стихло, Иван неловко и сочувственно промямлил:
- Ну, извини... А давай, коли уж из-за меня так получилось, я буду тебя звать красиво - Бахахи?
- Что ещё за Бахахи? - удивился король.
- Ну…, - замялся Иван. - Это я еще маленький был, как-то шёл через наше царство-государство к себе домой, в Капкас-Горы витязь один славный, храбрый и могучий, весь такой в шкурах полосатых. Пока зимовал у нас, немного меня по-ихнему обучил. Бахахи - хорошее слово, звучное…
- А что означает в переводе с капказского? - заинтересовался бывший лягух.
Ивана избавило от расспросов то, что на бережок, наконец-то, вывалился из кустов облегчившийся, скинув обручи, Генрих, пожилой и благообразный с виду.
- О, майн готт! - закричал он: - О, какой я есть теперь глюклихь!
И, упав на колени перед сюзереном, облобызал ему передние перепонки, а потом повернулся к Ивану, схватил за руки, начал трясти и с жаром благодарить:
- Ви спасайт мой господин! Отныне я служить вам обоим! Позвольте мне соединить ваши хенде унд херце! - и потащил Ивана за запястье.
- Эй-эй! - забеспокоился, вырываясь, Иван. - Бахахи, он про что это?
- Про то самое, - грустно ответил тот. - Генрих тоже правила знает: тронул - женись. Вань, ты думаешь, мне, что ли, это по душе? Но ты же сам орал, когда целоваться лез: «Не нами заведено, не нами заведено…»
- О, йа! - вмешался верный Генрих. - Я знайт, где это заведено. Мы сейчас же ехать туда, где вы можете трауен…
- Чего можем? - вяло сопротивлялся деморализованный Иван.
- Трауен… Гаттен, - от волнения Генрих начал помогать себе руками, показывать - как это. И окончательно перешел на родной язык: - Die Hand zum Ehebund reichen!
- Э-эе-бунд?.. - задумчиво протянул Иван. И вдруг вышел из ступора, вырвался и заорал, что есть мочи:
- Хенде хох! Шиссен буду! Легайт аллес!!!
Король с верным вассалом от неожиданности плюхнулись в болотную жижу, а Иван, сломя голову, помчался сквозь камыши назад, на восток.
Над болотом затихал его крик:
- Извини, Бахахи! Давай просто останемся друзьями…
(продолжение)
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею, у него было три сына - все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке оказать, ни пером описать; младшего звали Иван-царевич…
А старшего со средним, надо полагать, никак не звали - история умалчивает их имена. Впрочем, они и незваные шастали по всему царству, по боярским и купеческим дворам, по девичьим теремам, в основном.
Потому что знали: царь-батюшка, упёртый по части традиций, уже скоро их позовёт и молвит: «Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки…». Ну, и так далее. Вот, чтобы не промахнуться с выбором, заранее и шастали.
Собственно говоря, царь и сам знал, конечно, что умные сыновья заранее присмотрят себе подходящие марьяжи, отнесут накануне испытания в приличные терема втихаря по стреле, а в назначенный день стрельнут в белый свет, как в копеечку, и даже искать не станут. Это ж так только, обычай соблюсти для приличия.
Один лишь младший Иван - прозванием царевич, а на деле-то дурак дураком и романтик - всё воспринимал всерьёз. С детства таким был, обстоятельным. А как вошел в пору, попросил выписать ему кучу разных энциклопедий и пособий по стрелковому делу. Целыми днями листал альбомы «Луки и стрелы», чертил, мастерил, испытывал…
И в ритуальный день весеннего сватовства так зафинтилил со свистом полутораметровую стрелу куда-то на запад, что всё царство ахнуло. Как-то сразу всем стало понятно, что очень далеко получилось.
Собрал Иван котомку с нехитрыми царскими харчами, наскоро простился. Царь, конечно, по обычаю, сына-межеумка обнял, перекрестил, царица поплакала. Братья тоже рожи скорчили скорбные, случаю подобающие. Но где-то даже со скрытым облегчением и тайной надеждой, что не вернётся, поскольку майорат в царстве еще не придумали, а пилить наследство пополам сподручнее, чем на троих.
…Долго ли, коротко ли - вышел-таки Иван к тридевятому болоту, тридесятой трясине. Камыши раздвинул, глянул - всё сходится! Сидит на кочке лягуха-квакуха, перед ней - золотой мяч, весь в тине и слегка сдутый, потому как дырка в нём. Похоже, что от стрелы. А саму стрелу лягуха в лапках держит и разглядывает, как показалось Ивану, с лёгким недоумением.
Заплакал Иван, как положено. Но наскоро, по обязанности. Взрыднул кратко, если точнее выразиться. Быстро слезу смахнул, сказал:
- Эх-ма! Деваться-то некуда…
И полез целоваться.
А лягуха, увидав Ивана, что ломился через камыши, словно кабан во время весеннего гона, повела себя как-то странно. Стрелу бросила, заметалась по кочке, засуетилась, замахала на Ивана передними лапками. А потом, когда уж он ее ухватил поперек пуза, вовсе кренделя начала выделывать - выдиралась из рук, квакала не по нашему , дико вращала глазами, а задние лапки норовила врастопырку и прямо Ивану под нос.
- Не балуй! - строго сказал Иван. - Не нами заведено, не нам и противиться.
И поцеловал, прямо скажем, насильно.
Тут, конечно, сверкнуло-бабахнуло-шарахнуло так, что Иван чуть не оглох и аж присел. И физиономию ему всю залепило ошмётками лягушачьей кожи, холодной и скользкой.
А когда Иван прочихался-отплевался, глядь - стоит рядом с ним на кочке…
Ой, нет, я не могу! Надо присесть рядом с Иваном, а то упаду сейчас.
…Стоит, короче говоря, мужик - в богатом парчовом камзоле, каменьями драгоценными изукрашенном, с шитьём золотым! При шпаге, в сапогах с отворотами и в шляпе с плюмажем. Статный да ладный весь такой, фигуристый. Рожей вот только не вышел малость. Рожа зеленоватая и в пупырышках. И глаза навыкате. Совершенно лягушачья рожа, скажем прямо. Тьфу!
Помолчали, посмотрели друг на друга. Этот и говорит Ивану:
- Доигрался, слюнявый? А я ведь тебя честно предупредить пытался…
Иван, как только пришёл малость в себя, завопил, сидючи на кочке ровно:
- Так не по правилам! Ты кто такой? Василиса Прекрасная быть должна!
- «Не по пра-а-вилам…» - передразнил пучеглазый:
- А ты зачем на запад стрелял, умник? Родины мало? Здесь тебе не там, здесь болота уже моравские-силезские да саксонские-прусские. Нету тут никаких Василис, в особенности - прекрасных. И правила другие, еще братьями Гримм записанные…
- Какими братьями? - тупо переспросил Иван.
- Да уж не твоими, орясинами неграмотными, - опять нахамил зелёный. - Своими собственными братьями, по вашему если назвать - Василием да Яковом. Не слышал? А я, стало быть, король-лягушонок. Тоже не доводилось? Вот и выходишь ты дурак по всему…
На дурака Иван не очень-то и обиделся, хоть читал много. Во-первых, сам смутно подозревал что-то такое в минуты сомнений и неуверенности в себе . Во-вторых, от короля царевичу и стерпеть можно. Но поразмышлять, право, было о чём.
Пока он собирался с мыслями, король, вздохнув, тоже присел, стянул ботфорт, вылил из него воду, задумчиво пошевелил босыми перепонками... А потом вдруг в сердцах пнул в болото сдутый золотой мяч и возопил:
- Вот кой чёрт тебя, Иван, принёс, а? Ты же мне всю биографию поломал. Сейчас должна была за мячиком принцесса прийти. Дура, но красивая. И папа у неё очень ответственный. Он бы ей сказал: «Доча, ты теперь обязана! Мы в ответе за тех, кого приручили!». И она бы меня отнесла в замок… А там - шмяк об стену! И стал бы я ей милым другом…
Тут в кустах на берегу что-то загрохотало, залязгало, упало оземь с грохотом железным. Иван аж подпрыгнул. А не на шутку закручинившийся король только рукой махнул:
- Не дёргайся - это Железный Генрих.
- Железный? Дровосек, что ли? - догадался Иван. - Такого знаю, читал.
- Шли из леса дровосеки, удалые..., - непонятно продекламировал король, сам себя прервал, плюнул в сердцах и сказал опять непонятно:
- Он-то, как раз, нет… А вот насчет нас ему точно в голову взбредёт, как увидит, что вместо принцессы ты припёрся...
Вздохнул и объяснил:
- Слуга это мой верный, с детства. Когда меня ведьма в лягуху сплющила, он сковал сердце железными обручами, чтоб от горя не разорвалось. Потому и стал называться Железным. А теперь вот сбрасывает их, раз заклятье сработало в обратную сторону. Хоть и криво, ох, как криво..., - и опять запечалился, замотал лягушачьей башкой.
- А тебя самого-то звать как? - спохватился Иван.
- Не надо тебе знать, - насупился король.
- Да неловко как-то - ты меня по имени знаешь, а я тебя должен вашим величеством кликать? Скажи уж имечко, не таись.
- Не в тайне дело! - досадливо сказал король. - А в том, что из-за тебя всё превращение наперекосяк пошло, боюсь, что не вернулось ко мне настоящее имя, не выговорится.
- А ты попробуй, всё-таки, сказать!
Король подумал, пожал плечами, пошлёпал губами и - сказал.
По всем окрестным болотам заполошно отозвались на разные лады лягушки, в ближнем лесу застонало-заухало-закаркало, а в кустах перестало брякать железо.
Когда всё стихло, Иван неловко и сочувственно промямлил:
- Ну, извини... А давай, коли уж из-за меня так получилось, я буду тебя звать красиво - Бахахи?
- Что ещё за Бахахи? - удивился король.
- Ну…, - замялся Иван. - Это я еще маленький был, как-то шёл через наше царство-государство к себе домой, в Капкас-Горы витязь один славный, храбрый и могучий, весь такой в шкурах полосатых. Пока зимовал у нас, немного меня по-ихнему обучил. Бахахи - хорошее слово, звучное…
- А что означает в переводе с капказского? - заинтересовался бывший лягух.
Ивана избавило от расспросов то, что на бережок, наконец-то, вывалился из кустов облегчившийся, скинув обручи, Генрих, пожилой и благообразный с виду.
- О, майн готт! - закричал он: - О, какой я есть теперь глюклихь!
И, упав на колени перед сюзереном, облобызал ему передние перепонки, а потом повернулся к Ивану, схватил за руки, начал трясти и с жаром благодарить:
- Ви спасайт мой господин! Отныне я служить вам обоим! Позвольте мне соединить ваши хенде унд херце! - и потащил Ивана за запястье.
- Эй-эй! - забеспокоился, вырываясь, Иван. - Бахахи, он про что это?
- Про то самое, - грустно ответил тот. - Генрих тоже правила знает: тронул - женись. Вань, ты думаешь, мне, что ли, это по душе? Но ты же сам орал, когда целоваться лез: «Не нами заведено, не нами заведено…»
- О, йа! - вмешался верный Генрих. - Я знайт, где это заведено. Мы сейчас же ехать туда, где вы можете трауен…
- Чего можем? - вяло сопротивлялся деморализованный Иван.
- Трауен… Гаттен, - от волнения Генрих начал помогать себе руками, показывать - как это. И окончательно перешел на родной язык: - Die Hand zum Ehebund reichen!
- Э-эе-бунд?.. - задумчиво протянул Иван. И вдруг вышел из ступора, вырвался и заорал, что есть мочи:
- Хенде хох! Шиссен буду! Легайт аллес!!!
Король с верным вассалом от неожиданности плюхнулись в болотную жижу, а Иван, сломя голову, помчался сквозь камыши назад, на восток.
Над болотом затихал его крик:
- Извини, Бахахи! Давай просто останемся друзьями…
(продолжение)