Пабло Неруда - 2
Из книги "Признаюсь, что я жил". Перевод © Павел Грушко
Песнь вторая: "В самом пекле истерзанных наций..."
"Я жил в колоде неродившихся стран"
Маршруты
Возможно, с той поры я стал другим
Ночь на Черном острове
Вершины Мачу-Пикчу
Трущобы
Кое-что я выкинула, например, Песнь любви Сталинграду. Она прекрасна, но ее и так все знают.
Я жил в колоде неродившихся стран,
в колониях, не умевших рождаться,
среди несшитых знамен для будущей крови.
Я жил в самом пекле истерзанных наций,
чужим хлебом заедая свои горести
Маршруты
Я в стольких бывал городах,
что памяти не хватает
забыл я - когда и как.
Где вы, калькуттские псы,
громкие, неуемные,
словно колокола?
Что я делал в Дуранго?
Зачем женился в Батавии?
Я был феодал без замка,
беспрецендентный путник
без денег и без одежды -
чистой воды бродяга.
Что я искал в Толедо,
в этом замшелом склепе,
где расколов скорлупу
своих усыпальниц, бродят
лысые привиденья?
Зачем я в Рангуне жил,
в бирманской столице - в урне
моих бродячих печалей?..
Я помню ночь: меня ждали.
Горел очаг и свеча,
о чем-то шептались сосны
на сонном своем наречье,
в ту ночь мой разум сошелся
с моим мятущимся сердцем...
Я вспоминаю Коломбо -
остро благоуханные,
пьяняще-алые дни.
Они ушли в темноту,
а в памяти тихо идет
сеяный дождь Карауэ.
Зачем нам столько дорог
и городов раждебных?
Что мне осталось от рынков?
Какой цветок я искал?
Зачем я поднялся с кресла
и облачился в ненастье?
Думай об этом, не думай -
это со всеми и каждым:
вдруг тень скользнет по земле,
а так как душа темна,
она снимается с места...
Возможно, с той поры я стал другим
В тот год на родину я возвратилсяя
с войны, которая ммне подарила
еще одни глаза, упрятав их
внутри моих,-
глаза
в ожогах, бельмах
от собственных и от чужих страданий, -
но этими глазами стал я видеть
сквозь землю, сквозь туманные догадки.
И Правда, прятавшаяся за тучи,
вдргу засияла яркою звездой
и стала колоколом - я услышал,
как Правда позвала меня к себе
и как другие к ней на зов спешили.
И тут же все знамена континента -
серебряные, синие, златые,
украшенные звездами и солнцем, -
открыли мне глаза на наши земли
и показали бедноту с прослеков,
индейцев мертвых, пахарей забитых,
которые глядели, как слепые,
а чуть позднее-адский кратер шахт,
где истощались уголь, медь и люди.
Так я увидел в нищих наших землях
всю безысходность и несправедливость,
увидел, как скакал надменный всадник,
весь в орденах,
в крови безвинных жертв,
увидел тех, что заседают в Клубе,
с утра до поздней ночи
мелют речи,
покачиваясь на волнах удачи,
а в это время темный, бедный ангел -
оборванный простолюдин - тащился
босой по каменистым тропам жизни,
и было у него еды так мало,
что неизвестно, как он мог прожить...
Ночь на Черном острове
Расхристанная соль и древний мрак
штурмуют стены дома моего:
так одинока темнота, а небо -
вздох океана;
темнота и небо
взрываются, бесформенно бунтуют,
всю ночь ведут отчаянную тяжбу,
никто не знает, как точней наречь
свирепый свет, который глубо брезжит,
как мякоть переспевшего плода:
так нарождается на побережье
от злобной мглы угрюмая заря,
искусанная движущейся солью
и взбаламученная грузной ночью
в своем кровавом кратере морском
Вершины Мачу-Пикчу
В тот день по уступам земли я поднялся,
продравшись сквозь чащу дремучей сельвы,
к тебе, Мачу-Пикчу.
Вершинный город на лестнице гор,
конечный приют беглецов земли,
хранящих свой облик под спящим камнем.
Здесь, точно две похожие ветви,
колыбель молнии и колыбель человека
раскачивались на колючем ветру.
Приют из камня с накипью кондоров.
Высокий риф на заре человека.
Заступ, забытый в древнем песке.
Здесь был очаг, здесь тянулись к небу
початки с граненым зерном маиса,
похожим на красную крошку гранита.
Здесь на ламах вилась золотая шерсть,
облачаю любовь, гробницы вождей,
матерей, ритуалы и грозных воинов.
Здесь ноги людей отдыхали ночью
рядом с лапами тучных орлов,
дремлющих в гнездах на рассвете
ступали вслед за ногами грома
по редеющему туману и скалам,
пока не сгущалась ночь или смерть.
Я угадываю их одежды и руки,
тень воды в поющей каменной выемке,
гладкую стену-ее смягчила
щека человека, который смотрел
моими глазами на лампы вулканов,
моими пальцами полировал
истлевшее дерево. Все, что здесь было -
одежда, кожа, чаши, слова,
вино и лепешки - все кануло в землю.
И ветер тронул жасминными пальцами
всех уснувших - и потекли
столетья ветра, месяцы ветра,
голубого ветра крутых Кордильер,
вот так лавиной мягких шажков
время полировало в столетьях
уединение этих камней
Трущобы
(печальный напев)
На выходе из Сан-Антонио
попал я в омут нищеты:
скрипели стершиеся петли,
устало причитали двери,
готовясь отойти ко сну.
То там, то здесь в разбитых окнах
виднелись чахлые цветы,
полузасохшая герань
из темноты лачуг мерцала
жетлеющими огоньками.
В безмолвном этом запустенье
за мной - из самой глуби глаз -
следили дети: так глядит
водою донною колодец.
Внезапно объявился ветер,
казалось, он искал свой дом.
Вспорхнули метрвые газеты,
и на мгновение лениво
переменила место пыль.
В перекосившемся окошке
качнулась выцветшая тряпка,
и снова стало все как было:
застывший переулок, взгляды,
похожие на мглу колодца,
дома, которые казалось,
не ожидают никого,
перекореженные двери -
все было твердым, запыленным,
хотело смерти и рожденья:
древесный омут нищеты,
которая ждала пожара.
Рада вам сообщить, что теперь все есть на Либрусеке и каком-то еще сайте, который легко пробивается поиском. Теперь в сеть выложили даже мои любимые мемуары Неруды. скачать их можно зип-архивом или в формате fb2
Песнь вторая: "В самом пекле истерзанных наций..."
"Я жил в колоде неродившихся стран"
Маршруты
Возможно, с той поры я стал другим
Ночь на Черном острове
Вершины Мачу-Пикчу
Трущобы
Кое-что я выкинула, например, Песнь любви Сталинграду. Она прекрасна, но ее и так все знают.
Я жил в колоде неродившихся стран,
в колониях, не умевших рождаться,
среди несшитых знамен для будущей крови.
Я жил в самом пекле истерзанных наций,
чужим хлебом заедая свои горести
Маршруты
Я в стольких бывал городах,
что памяти не хватает
забыл я - когда и как.
Где вы, калькуттские псы,
громкие, неуемные,
словно колокола?
Что я делал в Дуранго?
Зачем женился в Батавии?
Я был феодал без замка,
беспрецендентный путник
без денег и без одежды -
чистой воды бродяга.
Что я искал в Толедо,
в этом замшелом склепе,
где расколов скорлупу
своих усыпальниц, бродят
лысые привиденья?
Зачем я в Рангуне жил,
в бирманской столице - в урне
моих бродячих печалей?..
Я помню ночь: меня ждали.
Горел очаг и свеча,
о чем-то шептались сосны
на сонном своем наречье,
в ту ночь мой разум сошелся
с моим мятущимся сердцем...
Я вспоминаю Коломбо -
остро благоуханные,
пьяняще-алые дни.
Они ушли в темноту,
а в памяти тихо идет
сеяный дождь Карауэ.
Зачем нам столько дорог
и городов раждебных?
Что мне осталось от рынков?
Какой цветок я искал?
Зачем я поднялся с кресла
и облачился в ненастье?
Думай об этом, не думай -
это со всеми и каждым:
вдруг тень скользнет по земле,
а так как душа темна,
она снимается с места...
Возможно, с той поры я стал другим
В тот год на родину я возвратилсяя
с войны, которая ммне подарила
еще одни глаза, упрятав их
внутри моих,-
глаза
в ожогах, бельмах
от собственных и от чужих страданий, -
но этими глазами стал я видеть
сквозь землю, сквозь туманные догадки.
И Правда, прятавшаяся за тучи,
вдргу засияла яркою звездой
и стала колоколом - я услышал,
как Правда позвала меня к себе
и как другие к ней на зов спешили.
И тут же все знамена континента -
серебряные, синие, златые,
украшенные звездами и солнцем, -
открыли мне глаза на наши земли
и показали бедноту с прослеков,
индейцев мертвых, пахарей забитых,
которые глядели, как слепые,
а чуть позднее-адский кратер шахт,
где истощались уголь, медь и люди.
Так я увидел в нищих наших землях
всю безысходность и несправедливость,
увидел, как скакал надменный всадник,
весь в орденах,
в крови безвинных жертв,
увидел тех, что заседают в Клубе,
с утра до поздней ночи
мелют речи,
покачиваясь на волнах удачи,
а в это время темный, бедный ангел -
оборванный простолюдин - тащился
босой по каменистым тропам жизни,
и было у него еды так мало,
что неизвестно, как он мог прожить...
Ночь на Черном острове
Расхристанная соль и древний мрак
штурмуют стены дома моего:
так одинока темнота, а небо -
вздох океана;
темнота и небо
взрываются, бесформенно бунтуют,
всю ночь ведут отчаянную тяжбу,
никто не знает, как точней наречь
свирепый свет, который глубо брезжит,
как мякоть переспевшего плода:
так нарождается на побережье
от злобной мглы угрюмая заря,
искусанная движущейся солью
и взбаламученная грузной ночью
в своем кровавом кратере морском
Вершины Мачу-Пикчу
В тот день по уступам земли я поднялся,
продравшись сквозь чащу дремучей сельвы,
к тебе, Мачу-Пикчу.
Вершинный город на лестнице гор,
конечный приют беглецов земли,
хранящих свой облик под спящим камнем.
Здесь, точно две похожие ветви,
колыбель молнии и колыбель человека
раскачивались на колючем ветру.
Приют из камня с накипью кондоров.
Высокий риф на заре человека.
Заступ, забытый в древнем песке.
Здесь был очаг, здесь тянулись к небу
початки с граненым зерном маиса,
похожим на красную крошку гранита.
Здесь на ламах вилась золотая шерсть,
облачаю любовь, гробницы вождей,
матерей, ритуалы и грозных воинов.
Здесь ноги людей отдыхали ночью
рядом с лапами тучных орлов,
дремлющих в гнездах на рассвете
ступали вслед за ногами грома
по редеющему туману и скалам,
пока не сгущалась ночь или смерть.
Я угадываю их одежды и руки,
тень воды в поющей каменной выемке,
гладкую стену-ее смягчила
щека человека, который смотрел
моими глазами на лампы вулканов,
моими пальцами полировал
истлевшее дерево. Все, что здесь было -
одежда, кожа, чаши, слова,
вино и лепешки - все кануло в землю.
И ветер тронул жасминными пальцами
всех уснувших - и потекли
столетья ветра, месяцы ветра,
голубого ветра крутых Кордильер,
вот так лавиной мягких шажков
время полировало в столетьях
уединение этих камней
Трущобы
(печальный напев)
На выходе из Сан-Антонио
попал я в омут нищеты:
скрипели стершиеся петли,
устало причитали двери,
готовясь отойти ко сну.
То там, то здесь в разбитых окнах
виднелись чахлые цветы,
полузасохшая герань
из темноты лачуг мерцала
жетлеющими огоньками.
В безмолвном этом запустенье
за мной - из самой глуби глаз -
следили дети: так глядит
водою донною колодец.
Внезапно объявился ветер,
казалось, он искал свой дом.
Вспорхнули метрвые газеты,
и на мгновение лениво
переменила место пыль.
В перекосившемся окошке
качнулась выцветшая тряпка,
и снова стало все как было:
застывший переулок, взгляды,
похожие на мглу колодца,
дома, которые казалось,
не ожидают никого,
перекореженные двери -
все было твердым, запыленным,
хотело смерти и рожденья:
древесный омут нищеты,
которая ждала пожара.
Рада вам сообщить, что теперь все есть на Либрусеке и каком-то еще сайте, который легко пробивается поиском. Теперь в сеть выложили даже мои любимые мемуары Неруды. скачать их можно зип-архивом или в формате fb2