Восприятие литературы через призму жизненного опыта. Скорее о жизни, чем о литературе
Я по наивности всегда считала, что опыт, релевантный описанному в литературном произведении, помогает это произведение понять глубже, многограннее, проникнуться, так сказать, замыслом автора. Но оказалось, что это совсем не так. Одна из наиболее сильных вещей, прочитанных мной в последнее время, - "Нет" Линор Горалик и Сергея Кузнецова - не имеет с моим опытом ни одной точки соприкосновения. Но о ней я расскажу как-нибудь в другой раз, а сейчас я хочу привести обратный пример: когда похожий опыт искажает восприятие в сторону, прямо противоположную задуманной писателем.
У меня два таких произведения.
Во-первых, "Похороните меня за плинтусом" Павла Санаева. Отзыв Майка сподвигнул меня всерьез задуматься над тем, когда это я успела обзавестись такой душевной черствостью. Что мешает мне присоединиться к хору восторженных почитателей, тем более, что события описываемые в книге, существенно перекликаются с моими детскими воспоминаниями? Я пришла к парадоксальному выводу: именно они, эти воспоминания, и мешают.
У меня судьба, разумеется, не столь драматична, как у лирического героя Санаева. Моя бабушка все-таки не была психически больной, максимум, что мог бы разыскать в ее голове толковый психиатр - это тяжелый невроз. Но она была страшным человеком. Моя мама (бабушкина, соответственно, дочь) боялась ее всю жизнь. Папа предпочитал не вмешиваться в конфликты, чтобы не обострять ситуацию (жили-то все в одной квартире), поэтому в деле воспитания подрастающего поколения бабушкино слово было последним и непререкаемым.
Насчет моего здоровья у нее, конечно, тоже был пунктик (по рассказам, лет до четырех врачи только и делали, что вытаскивали меня с того света, ага), но это ерунда по сравнению с ее фанатизмом насчет безопасности. Довольно долго - лет до девяти - нам не разрешалось выходить на улицу без сопровождения взрослых. С девяти до тринадцати лет мои самостоятельные перемещения ограничивались парой ближайших кварталов, то есть фактически - до школы и обратно. В 13 бабушка возила меня в астрономическую школу (представьте, какое это унижение для половозрелой девицы с третьим размером груди).
Она контролировала каждый мой шаг, поворот головы, длину юбок и цвет ногтей. В 14 она не пустила меня заниматься конным спортом и байдарками - ведь это опасно, а у девочки такое слабое здоровье! Сколько по этому поводу было выплакано слез, разбито кулаков и порезано рук... И хотя я была одной из самых прилежных учениц в классе, Великая Подчищающая Бритва не обошла и мои тетрадки: все должно быть безупречно.
Благодаря такому воспитанию, в отрочество я вступила с безумным букетом из инфантилизма, синдрома отличницы, постоянного стремления нарушать границы дозволенного и парочки махровых сексуальных комплексов. Этот сомнительный багаж не удалось изжить до сих пор.
НО. При всем при этом я понимаю, что никто не любил меня так, как бабушка, никто не вложил в меня столько сил и времени, никто в жизни не сделал для меня больше, чем она. Я была для нее светом в окошке, единственной надеждой и смыслом жизни. Младшим двойняшкам всего - и любви, и воспитания, и комплексов - перепало в разы меньше.
Взращивая уже собственного спиногрыза, я понимаю, что только благодаря бабушке мама и папа имели возможность и работать, и развлекаться (болели мы действительно часто и подолгу, а ведь нас было трое!)
И, несмотря на присутствие определенных тараканов, к двадцати девяти годам моя жизнь все-таки сложилась более или менее удачно.
Словом, при всем желании я не вижу здесь ни трагедии, ни даже драмы, а вижу только печальную житейскую историю (да - переданную талантливым и искренним рассказчиком, но - не более того). Техническая безукоризненность - это вопрос формы и тут я, к сожалению, не готова адекватно спорить с Майком. Но он в любом случае вторичен.
Другое произведение, которое искажается для меня через призму собственного похожего опыта, это "Одиночество в Сети" Януша Вишневского.
Я пережила два бурных эпистолярных романа. (Правда, это было еще в доинтернетовскую эпоху, но ведь и у Вишневского нет никакой сетевой специфики.) Я знаю, каково это - когда мир схлопывается до размеров конверта. Помню, как расплываются перед глазами строчки. И как приходится насильно отрываться от письма, чтобы протолкнуть в горло хоть глоток воздуха. И ошарашенный взгляд в небо: "Этого не может быть!"
Но помню и другое: что происходит, когда виртуальный роман переходит в пласт реальности. Я говорю не о разочаровании: в обоих случаях реальные личности оказались ничуть не хуже своих виртуальных персонажей. А с Кошаком мы вообще чуть было не поженились тем самым летом (к счастью, обломались дойти до ЗАГСа). Но это в любом случае куда менее пронзительно, чем то, что разворачивается на бумаге или экране компьютера.
Приходит в голову аналогия с витражом. Кто-то видит на витраже Мадонну с младенцем и плачет от умиления. А я, отдавая должное мастерству витражиста, все-таки вижу сквозь разноцветные стеклышки грязную кухню. И не могу выжать ни слезинки. Такая вот деформация восприятия...
У меня два таких произведения.
Во-первых, "Похороните меня за плинтусом" Павла Санаева. Отзыв Майка сподвигнул меня всерьез задуматься над тем, когда это я успела обзавестись такой душевной черствостью. Что мешает мне присоединиться к хору восторженных почитателей, тем более, что события описываемые в книге, существенно перекликаются с моими детскими воспоминаниями? Я пришла к парадоксальному выводу: именно они, эти воспоминания, и мешают.
У меня судьба, разумеется, не столь драматична, как у лирического героя Санаева. Моя бабушка все-таки не была психически больной, максимум, что мог бы разыскать в ее голове толковый психиатр - это тяжелый невроз. Но она была страшным человеком. Моя мама (бабушкина, соответственно, дочь) боялась ее всю жизнь. Папа предпочитал не вмешиваться в конфликты, чтобы не обострять ситуацию (жили-то все в одной квартире), поэтому в деле воспитания подрастающего поколения бабушкино слово было последним и непререкаемым.
Насчет моего здоровья у нее, конечно, тоже был пунктик (по рассказам, лет до четырех врачи только и делали, что вытаскивали меня с того света, ага), но это ерунда по сравнению с ее фанатизмом насчет безопасности. Довольно долго - лет до девяти - нам не разрешалось выходить на улицу без сопровождения взрослых. С девяти до тринадцати лет мои самостоятельные перемещения ограничивались парой ближайших кварталов, то есть фактически - до школы и обратно. В 13 бабушка возила меня в астрономическую школу (представьте, какое это унижение для половозрелой девицы с третьим размером груди).
Она контролировала каждый мой шаг, поворот головы, длину юбок и цвет ногтей. В 14 она не пустила меня заниматься конным спортом и байдарками - ведь это опасно, а у девочки такое слабое здоровье! Сколько по этому поводу было выплакано слез, разбито кулаков и порезано рук... И хотя я была одной из самых прилежных учениц в классе, Великая Подчищающая Бритва не обошла и мои тетрадки: все должно быть безупречно.
Благодаря такому воспитанию, в отрочество я вступила с безумным букетом из инфантилизма, синдрома отличницы, постоянного стремления нарушать границы дозволенного и парочки махровых сексуальных комплексов. Этот сомнительный багаж не удалось изжить до сих пор.
НО. При всем при этом я понимаю, что никто не любил меня так, как бабушка, никто не вложил в меня столько сил и времени, никто в жизни не сделал для меня больше, чем она. Я была для нее светом в окошке, единственной надеждой и смыслом жизни. Младшим двойняшкам всего - и любви, и воспитания, и комплексов - перепало в разы меньше.
Взращивая уже собственного спиногрыза, я понимаю, что только благодаря бабушке мама и папа имели возможность и работать, и развлекаться (болели мы действительно часто и подолгу, а ведь нас было трое!)
И, несмотря на присутствие определенных тараканов, к двадцати девяти годам моя жизнь все-таки сложилась более или менее удачно.
Словом, при всем желании я не вижу здесь ни трагедии, ни даже драмы, а вижу только печальную житейскую историю (да - переданную талантливым и искренним рассказчиком, но - не более того). Техническая безукоризненность - это вопрос формы и тут я, к сожалению, не готова адекватно спорить с Майком. Но он в любом случае вторичен.
Другое произведение, которое искажается для меня через призму собственного похожего опыта, это "Одиночество в Сети" Януша Вишневского.
Я пережила два бурных эпистолярных романа. (Правда, это было еще в доинтернетовскую эпоху, но ведь и у Вишневского нет никакой сетевой специфики.) Я знаю, каково это - когда мир схлопывается до размеров конверта. Помню, как расплываются перед глазами строчки. И как приходится насильно отрываться от письма, чтобы протолкнуть в горло хоть глоток воздуха. И ошарашенный взгляд в небо: "Этого не может быть!"
Но помню и другое: что происходит, когда виртуальный роман переходит в пласт реальности. Я говорю не о разочаровании: в обоих случаях реальные личности оказались ничуть не хуже своих виртуальных персонажей. А с Кошаком мы вообще чуть было не поженились тем самым летом (к счастью, обломались дойти до ЗАГСа). Но это в любом случае куда менее пронзительно, чем то, что разворачивается на бумаге или экране компьютера.
Приходит в голову аналогия с витражом. Кто-то видит на витраже Мадонну с младенцем и плачет от умиления. А я, отдавая должное мастерству витражиста, все-таки вижу сквозь разноцветные стеклышки грязную кухню. И не могу выжать ни слезинки. Такая вот деформация восприятия...