Как умер...
Вы знаете, как
умер импрессионизм? Я расскажу вам.
Когда именно это случилось, припомнить, к сожалению, уже не могу. Впрочем, не сомневаюсь, что события менее достоверными не станут. Так вот, случилось однажды, что комната моя ни с того ни с сего начала крениться в сторону. Но на полпути выясняется, что это далеко не тот порядок, который собирались навести здесь неведомые мне силы: не по часовой стрелке должно происходить движение, а - против. Но и это положение дел не устраивало наглецов, и все начиналось сначала. Все это очень напоминало качку на корабле во время шторма, но я был уверен, что дом-то наш в целом не качает, и лишь моя комната чудесным образом изволит ходуном ходить. Нас на мякине не проведешь! Первым делом, понятно, необходимо выбраться из комнаты и за ее пределами переждать эту свистопляску. С трудом удерживаясь на задних конечностях, я стал отыскивать дверь. Но что за черт! Нисколько не сомневаясь в том, что нащупываю дверную ручку, я в чрезвычайном изумлении обнаруживал в своих руках предмет, не имеющий никакого отношения к искомому. Надежда еще не оставляла меня, и в руки мне попадались то книга, то ваза, то тапочек. Когда наконец я перебрал все предметы, ощупал все стены, меня осенило! - я не с того начал свои поиски. Прежде всего, надо было включить свет. Итак, я убеждаюсь, что стою не на потолке, а если на полу, то вряд ли на голове, надеюсь. Я в поисках выключателя. Безрезультатно! И я решаю обстоятельно обдумать положение. Я лег на кровать, свернулся калачиком и прижался спиной к стенке. Картину можно было бы завершить каким-либо чудом, вроде того, что я вдруг проснулся, но, видите ли, ничего подобного не произошло - и думать забудь! Я понял, что это не сон. Меня распрямило и безжалостно выбросило с кровати. Я кое-как доползаю до койки, забираюсь на нее, чтобы тут же вновь оказаться сброшенным на пол. Моя правая рука терялась под кроватью в поисках тапочек, моя левая рука натыкалась на стул, другая рука тщетно пыталась нащупать мою голову - на месте головы возвышалась люстра, одна нога вытаптывала мазурика на потолке, другая заигрывала с гитарой. Глаза давно уже выкатились из орбит и катались, где вздумается. Стоит ли говорить, когда уместно умолчать о том, что панический страх безжалостной и трезвой рукой схватил меня за волосы и тащил, тащил неизвестно куда. Как же теперь все это собрать? - сходил, вернее, сползал я с ума. Желудок давно уже вывернуло наизнанку, а изнанка давно уже ввернула все остальное. Но рядом, бог ты мой - все прощаю ей! - оказалась милая сердцу моему исстрадавшемуся жена Авдотьюшка. Она - в кои веки! - не орала на меня, лишь мужественно вздыхала и ввинчивала развинтившиеся конечности. Но тщетно. Мои руки вырывались из ее объятий, мои ноги отпинывали ее, из глаз лились слезы, а из слез на сухое место выкатывались глаза... Меня собрали. Спросите как? Спросите у жены, милой сердцу моему - да, было время. Но она, уверен, лишь подожмет свои пухленькие вишневые губки и досадливо отмахнется, спрятав улыбку, ибо теперь считает, что я обязан ей жизнью, и ныне жизнь ее приобрела смысл. Вот. Меня собрали. И осталась картина, и я понял, что импрессионизм умер. На свет явился кубизм - новая реальность была отражена на полотне, теперь мы бы могли подумать, как восстановить старую.
Кстати, а вы знаете, как умер реализм? Бог ты мой! Я расскажу.
Признаюсь, я не сразу заметил, что стал обрастать шерстью, столь увлечен был общественной деятельностью, строя, не умея строить другого, грандиозные планы по осуществлению этих грандиозных планов. Признаюсь также, что когда обнаружил, что мои ноги, грудь и спина поросли шерстью, я не придал этому большого значения - ведь я был месяц как женат. Я так уставал за ночь от жены, что днём работал, не задумываясь о том, что можно подыскать работу, имеющую какой-нибудь смысл. Днём же так уставал от работы, что не задумывался о том, что жены должны быть похожи на женщин. Она же с некоторым восхищением - ты становишься мужчиной! - приняла появление молодой, потому еще мягкой шерстки, слюнявя ее, почесывая под ней, нежно причитала: ух ты, мой волосатенький. Когда шерстью стали обрастать шея. уши, лицо и даже ладони и пятки, я не на шутку был встревожен. Теперь каждое утро приходилось вставать на час раньше, чтобы тщательно сбривать эту безобразную поросль. Пришло время, и я был вынужден отлучаться с рабочего места уже по нескольку раз в день - нетрудно догадаться, с какой тайной целью - брить лицо! Нет, уже не лицо. Врачи пожимали плечами и беспомощно разводили руками. Вскоре я вынужден был оставить работу. Милая сердцу моему исстрадавшемуся женушка ох как уж жалела меня, впрочем, ласки мои нравились ей все больше, пока я не стал время от времени пускать в ход обозначившиеся клыки. Что было делать бедняжке - немного поломавшись, она уступала. Она даже не стала корить меня, когда я стал бродить по квартире в чем мать родила, хотя, что-то мне подсказывало, что мать родила все же без шерсти. Но Авдотьюшка все же растерялась, когда я стал ходить на четвереньках, а вскоре пришла в отчаянье, когда я вдруг стал домогаться ее ласки или гадил, где заставала меня нужда. И ведь я все понимал порою. Бывало, сядет она на табурет, который я еще не успел обломать о свою непутевую голову, и так запечалится, что не выдерживало сердце мое, подбегал я к ней и смотрел на нее грустно-грустно, так грустно, что самому становилось еще грустнее, - через мгновение я овладевал ею, не владея собой. Так вот грущу сижу, бывало, с ней, а слова сказать не могу в утешение - язык не слушается меня, лишь время от времени смахнет слюну. А однажды пришла моя женушка и разревелась в голос: похоже, я тоже заразилась! Взяла лентяйку да так отлупила меня, похотливого, что целую неделю потом лечила. В стране, вы догадываетесь, разразилась эпидемия: люди немилосердно стали обрастать шерстью. Границы были закрыты. Фабрики и заводы пустели. В стране было объявлено военное положение. Я бы рассказал о росте преступности, но какая же это преступность, коли естественным стало перегрызать друг другу глотки в борьбе за пищу или самку, совокупляться, с кем и где придется. Многие, скоро обнаружив, что стоять и передвигаться на четырех конечностях гораздо удобнее, долго раздумывать не стали - приняв более естественное положение, тут же скрывались в лесной чаще. Вы скажете, что это катастрофа, но в то время слова-то никто членораздельно вымолвить не мог, свои эмоции странные существа выражали рычанием или стонами, и нелегко было понять, что за этими звуками скрывалось - похоть или удовлетворенность, социальная индифферентность или социальная озабоченность. Авдотьюшка успела изготовить мне приспособление для пишущей машинки, выказав при этом немало смекалки, ибо я мог печатать в любом месте и положении. Ни дня без строчки! - призывала меня жена, крича от восторга и возмущения, не умея забыть о супружеском долге даже в столь отчаянном положении. Не менее отчаянно мой нос бил по клавишам в такт нашему восторженному диалогу. Как только я задумывался бывало, она тут же подсовывала мне клочок бумажки или тряпки, понятно, для того, чтобы успел отпечатать на нем, пришедшую мне в голову мысль. Но их не было! Я пытался уклониться, и тогда она впивалась своими острыми клыками мне в ляжку, и я, обезумевший от боли, начинал неистово барабанить по клавишам машинки. Наконец мне удалось отпечатать первую длинную фразу: так умер реализм. И вместе с тем я понял, что как только кончики моих пальцев оторвутся от клавиш ненавистной мне машинки, они зарастут шерстью, и тогда уже никакая сила не удержит меня на задних конечностях в тесноте этих стен - я рухну на четвереньки и брошусь в лес. Какая я скотина - это мне и самому известно, но есть ли во мне хоть что-нибудь человеческое?
Да, друзья мои, реализм умирал, и я думаю, не раз. Печальная история, не правда ли? Но ведь и предыстория не менее печальна. Не умри в свое время романтизм, возможно, и реализм не спешил бы с этим. Кстати, вы знаете, как умер романтизм? Ба! Так я расскажу вам.
- Милая Офелия, любишь ли ты меня по-прежнему? - вздыхая, глотал слюнку наш юный герой. О-о! как прекрасна была избранница!
- Хочешь ли ты меня, милый мальчик. О-о, я чувствую, ты дрожишь, милый. Подожди, подожди, - шептала она. Ненавязчиво проводя рукой в известном ей месте. - Не мучай меня, - задыхалась она шепотом, - пойдем скорей в постельку, - О-о, ты слышишь, чувствуешь, как бьется мое сердце? - приложила она его руку к известному ей месту.
Они зашли в темную комнату. - Ну, скорей же, скорей раздевайся. - Он судорожно путался в пуговицах, рукавах, штанинах. Руки не слушались, он боялся, что она сейчас исчезнет, и одной рукой срывая с себя одежду, другой пытался поймать ее ускользающее тело. - Сейчас, сейчас, - застегивала она свое платье, - потерпи, мне надо выйти. - И она выскользнула из его рук, - щелкнул выключатель и… он ослеп - не от внезапно обнажившего и обнаружившего его света, а от раскатов смеха, от чехарды перекошенных смехом лиц.
- Несчастный, как ты мог предположить, что я польщусь на твою люпофь! Романтизм, застигнутый в самых лучших чувствах своих при самых худших обстоятельствах сник и пал. А то, что от него осталось...
Да, давненько это было... На днях наткнулся и подумал: а ведь вроде ничего рассказец. Р.Б.
Когда именно это случилось, припомнить, к сожалению, уже не могу. Впрочем, не сомневаюсь, что события менее достоверными не станут. Так вот, случилось однажды, что комната моя ни с того ни с сего начала крениться в сторону. Но на полпути выясняется, что это далеко не тот порядок, который собирались навести здесь неведомые мне силы: не по часовой стрелке должно происходить движение, а - против. Но и это положение дел не устраивало наглецов, и все начиналось сначала. Все это очень напоминало качку на корабле во время шторма, но я был уверен, что дом-то наш в целом не качает, и лишь моя комната чудесным образом изволит ходуном ходить. Нас на мякине не проведешь! Первым делом, понятно, необходимо выбраться из комнаты и за ее пределами переждать эту свистопляску. С трудом удерживаясь на задних конечностях, я стал отыскивать дверь. Но что за черт! Нисколько не сомневаясь в том, что нащупываю дверную ручку, я в чрезвычайном изумлении обнаруживал в своих руках предмет, не имеющий никакого отношения к искомому. Надежда еще не оставляла меня, и в руки мне попадались то книга, то ваза, то тапочек. Когда наконец я перебрал все предметы, ощупал все стены, меня осенило! - я не с того начал свои поиски. Прежде всего, надо было включить свет. Итак, я убеждаюсь, что стою не на потолке, а если на полу, то вряд ли на голове, надеюсь. Я в поисках выключателя. Безрезультатно! И я решаю обстоятельно обдумать положение. Я лег на кровать, свернулся калачиком и прижался спиной к стенке. Картину можно было бы завершить каким-либо чудом, вроде того, что я вдруг проснулся, но, видите ли, ничего подобного не произошло - и думать забудь! Я понял, что это не сон. Меня распрямило и безжалостно выбросило с кровати. Я кое-как доползаю до койки, забираюсь на нее, чтобы тут же вновь оказаться сброшенным на пол. Моя правая рука терялась под кроватью в поисках тапочек, моя левая рука натыкалась на стул, другая рука тщетно пыталась нащупать мою голову - на месте головы возвышалась люстра, одна нога вытаптывала мазурика на потолке, другая заигрывала с гитарой. Глаза давно уже выкатились из орбит и катались, где вздумается. Стоит ли говорить, когда уместно умолчать о том, что панический страх безжалостной и трезвой рукой схватил меня за волосы и тащил, тащил неизвестно куда. Как же теперь все это собрать? - сходил, вернее, сползал я с ума. Желудок давно уже вывернуло наизнанку, а изнанка давно уже ввернула все остальное. Но рядом, бог ты мой - все прощаю ей! - оказалась милая сердцу моему исстрадавшемуся жена Авдотьюшка. Она - в кои веки! - не орала на меня, лишь мужественно вздыхала и ввинчивала развинтившиеся конечности. Но тщетно. Мои руки вырывались из ее объятий, мои ноги отпинывали ее, из глаз лились слезы, а из слез на сухое место выкатывались глаза... Меня собрали. Спросите как? Спросите у жены, милой сердцу моему - да, было время. Но она, уверен, лишь подожмет свои пухленькие вишневые губки и досадливо отмахнется, спрятав улыбку, ибо теперь считает, что я обязан ей жизнью, и ныне жизнь ее приобрела смысл. Вот. Меня собрали. И осталась картина, и я понял, что импрессионизм умер. На свет явился кубизм - новая реальность была отражена на полотне, теперь мы бы могли подумать, как восстановить старую.
Кстати, а вы знаете, как умер реализм? Бог ты мой! Я расскажу.
Признаюсь, я не сразу заметил, что стал обрастать шерстью, столь увлечен был общественной деятельностью, строя, не умея строить другого, грандиозные планы по осуществлению этих грандиозных планов. Признаюсь также, что когда обнаружил, что мои ноги, грудь и спина поросли шерстью, я не придал этому большого значения - ведь я был месяц как женат. Я так уставал за ночь от жены, что днём работал, не задумываясь о том, что можно подыскать работу, имеющую какой-нибудь смысл. Днём же так уставал от работы, что не задумывался о том, что жены должны быть похожи на женщин. Она же с некоторым восхищением - ты становишься мужчиной! - приняла появление молодой, потому еще мягкой шерстки, слюнявя ее, почесывая под ней, нежно причитала: ух ты, мой волосатенький. Когда шерстью стали обрастать шея. уши, лицо и даже ладони и пятки, я не на шутку был встревожен. Теперь каждое утро приходилось вставать на час раньше, чтобы тщательно сбривать эту безобразную поросль. Пришло время, и я был вынужден отлучаться с рабочего места уже по нескольку раз в день - нетрудно догадаться, с какой тайной целью - брить лицо! Нет, уже не лицо. Врачи пожимали плечами и беспомощно разводили руками. Вскоре я вынужден был оставить работу. Милая сердцу моему исстрадавшемуся женушка ох как уж жалела меня, впрочем, ласки мои нравились ей все больше, пока я не стал время от времени пускать в ход обозначившиеся клыки. Что было делать бедняжке - немного поломавшись, она уступала. Она даже не стала корить меня, когда я стал бродить по квартире в чем мать родила, хотя, что-то мне подсказывало, что мать родила все же без шерсти. Но Авдотьюшка все же растерялась, когда я стал ходить на четвереньках, а вскоре пришла в отчаянье, когда я вдруг стал домогаться ее ласки или гадил, где заставала меня нужда. И ведь я все понимал порою. Бывало, сядет она на табурет, который я еще не успел обломать о свою непутевую голову, и так запечалится, что не выдерживало сердце мое, подбегал я к ней и смотрел на нее грустно-грустно, так грустно, что самому становилось еще грустнее, - через мгновение я овладевал ею, не владея собой. Так вот грущу сижу, бывало, с ней, а слова сказать не могу в утешение - язык не слушается меня, лишь время от времени смахнет слюну. А однажды пришла моя женушка и разревелась в голос: похоже, я тоже заразилась! Взяла лентяйку да так отлупила меня, похотливого, что целую неделю потом лечила. В стране, вы догадываетесь, разразилась эпидемия: люди немилосердно стали обрастать шерстью. Границы были закрыты. Фабрики и заводы пустели. В стране было объявлено военное положение. Я бы рассказал о росте преступности, но какая же это преступность, коли естественным стало перегрызать друг другу глотки в борьбе за пищу или самку, совокупляться, с кем и где придется. Многие, скоро обнаружив, что стоять и передвигаться на четырех конечностях гораздо удобнее, долго раздумывать не стали - приняв более естественное положение, тут же скрывались в лесной чаще. Вы скажете, что это катастрофа, но в то время слова-то никто членораздельно вымолвить не мог, свои эмоции странные существа выражали рычанием или стонами, и нелегко было понять, что за этими звуками скрывалось - похоть или удовлетворенность, социальная индифферентность или социальная озабоченность. Авдотьюшка успела изготовить мне приспособление для пишущей машинки, выказав при этом немало смекалки, ибо я мог печатать в любом месте и положении. Ни дня без строчки! - призывала меня жена, крича от восторга и возмущения, не умея забыть о супружеском долге даже в столь отчаянном положении. Не менее отчаянно мой нос бил по клавишам в такт нашему восторженному диалогу. Как только я задумывался бывало, она тут же подсовывала мне клочок бумажки или тряпки, понятно, для того, чтобы успел отпечатать на нем, пришедшую мне в голову мысль. Но их не было! Я пытался уклониться, и тогда она впивалась своими острыми клыками мне в ляжку, и я, обезумевший от боли, начинал неистово барабанить по клавишам машинки. Наконец мне удалось отпечатать первую длинную фразу: так умер реализм. И вместе с тем я понял, что как только кончики моих пальцев оторвутся от клавиш ненавистной мне машинки, они зарастут шерстью, и тогда уже никакая сила не удержит меня на задних конечностях в тесноте этих стен - я рухну на четвереньки и брошусь в лес. Какая я скотина - это мне и самому известно, но есть ли во мне хоть что-нибудь человеческое?
Да, друзья мои, реализм умирал, и я думаю, не раз. Печальная история, не правда ли? Но ведь и предыстория не менее печальна. Не умри в свое время романтизм, возможно, и реализм не спешил бы с этим. Кстати, вы знаете, как умер романтизм? Ба! Так я расскажу вам.
- Милая Офелия, любишь ли ты меня по-прежнему? - вздыхая, глотал слюнку наш юный герой. О-о! как прекрасна была избранница!
- Хочешь ли ты меня, милый мальчик. О-о, я чувствую, ты дрожишь, милый. Подожди, подожди, - шептала она. Ненавязчиво проводя рукой в известном ей месте. - Не мучай меня, - задыхалась она шепотом, - пойдем скорей в постельку, - О-о, ты слышишь, чувствуешь, как бьется мое сердце? - приложила она его руку к известному ей месту.
Они зашли в темную комнату. - Ну, скорей же, скорей раздевайся. - Он судорожно путался в пуговицах, рукавах, штанинах. Руки не слушались, он боялся, что она сейчас исчезнет, и одной рукой срывая с себя одежду, другой пытался поймать ее ускользающее тело. - Сейчас, сейчас, - застегивала она свое платье, - потерпи, мне надо выйти. - И она выскользнула из его рук, - щелкнул выключатель и… он ослеп - не от внезапно обнажившего и обнаружившего его света, а от раскатов смеха, от чехарды перекошенных смехом лиц.
- Несчастный, как ты мог предположить, что я польщусь на твою люпофь! Романтизм, застигнутый в самых лучших чувствах своих при самых худших обстоятельствах сник и пал. А то, что от него осталось...
Да, давненько это было... На днях наткнулся и подумал: а ведь вроде ничего рассказец. Р.Б.