Сказочник (часть 3)
После того, как в феврале 1920 года части 6-й армии вошли в Архангельск, Писахов из Архангельска уезжать не захотел. Слишком многое связывало его с Севером.
Люди, они ведь разные. Кому-то в любом месте хорошо, а другого сдерни с насиженного места, заскучает, загрустит человек, и все ему будет не в радость.
Видимо, и Писахов был таким человеком, поэтому, и не уехал из Архангельска.
Перемены при новой власти почувствовались сразу. Коммунисты, вернувшись в Архангельск, убрали вместе с постаментом стоявший возле Соборной пристани памятник Петру работы Марка Антокольского.
Памятник Ломоносову работы Мартоса, стоявший на Ломоносовской площади, не тронули. Все-таки, не царь и не генерал, а ученый, да еще из мужиков.
Новые революционные праздники праздновали широко, с размахом. Развевались красные флаги, гремели духовые оркестры, а то, что были проблемы с едой и с одеждой, и мало кто мог жил в отдельных квартирах, так ведь многие верили, что это ненадолго. Человеку свойственно верить, что рано или поздно все будет хорошо.
1 мая 1925 года на углу Троицкого проспекта и Поморской. На заднем плане хорошо видна ограда Рождественской церкви, в которой крестили Писахова.
Первомайская демонстрация 1925 года на рабочей окраине Архангельска, в Маймаксе (27-й лесозавод).
Но кроме видимых перемен, бросающихся в глаза, были и перемены бытовые, сильно ломающие привычный уклад архангелогородцев.
Из статьи Михаила Лощилова, напечатанной в газете «Правда Севера» 27 июля 2006 года:
«Начиная с весны 1920 года, сразу после изгнания белых, в Архангельске приступили к муниципализации домов, владельцами которых были лица, сотрудничавшие с прежним режимом или просто считавшиеся богатыми. При этом домовладельцам разрешалось оставить в личном пользовании лишь один дом из числа ранее имевшихся. Изданное по этому поводу постановление Архгубревкома касалось и Писаховых, во владении которых после смерти главы семейства, купца Григория Михайловича, находилось два дома: первый - на Троицком проспекте, второй - на Поморской улице. Первый дом сразу же перешел в собственность города, а владельцами второго оставались брат и сестра: Степан Григорьевич и Серафима Григорьевна. Что, впрочем, не уберегло их от так называемого уплотнения - подселения в 1921 году квартирантов. Причем оно делалось без согласия хозяев, которых к тому же не устраивал установленный горсоветом крайне низкий размер платы за наем квартирантами жилья.
Нельзя сказать, что уплотнение производилось по чьему-то злому умыслу. Просто в Архангельске в ту пору был острейший жилищный кризис, ибо в годы Первой мировой и Гражданской войн при сокращающемся жилфонде численность населения постоянно увеличивалась и новым горожанам надо было где-то жить. Первые же подселения (в основном военных) начались еще при царском режиме и против воли владельцев, что допускали законы военного времени. Ими же воспользовались и новые власти, в том числе и для того, чтобы подселить жильцов в большой двухэтажный дом Писаховых. А в нем накануне уплотнения жили лишь четверо: брат, сестра, ее подруга Ерюхинская и прислуга Евфимия Федосеева.
Так получилось, что отношения между ними и жильцами Блохиными не стали добрососедскими. Поэтому летом 1921 года Писахов обратился с жалобой в Рабоче-Крестьянскую инспекцию (Рабкрин). Он просил выселить Блохиных, мотивируя тем, что не может работать в стесненных условиях. На жалобу отреагировали, о чем свидетельствует акт обследования, датированный 3 сентября: "Комиссия по обследованию спорных квартир, созванная при жилищном подотделе из представителей Рабкрин т. Ромадина, Губчека т. Веселкова, Архгубздрава т. Дорофеева, Охраны труда т. Настопко и жилищного подотдела т. Елизарова, обследовала по заявлению т. Писахова, проживающего по Поморской ул., д. 27, семейство, состоящее из 2-х человек. Тов. Писахов живет в своей мастерской, а рядом с его мастерской семейство т. Блохина из 2-х человек, и т. Писахов просит предоставить ему эту комнату для житья, так как жить в мастерской невозможно. Рядом с мастерской живет в комнате гр. Ерюхинская, а наверху над кухней живет его сестра т. Писахова, которая раньше жила вместе с гр. Ерюхинской. Рядом с комнатой Блохина столовая, где в углу живет прислуга т. Писахова. Комиссия, считаясь с работой т. Писахова как художника, постановила предоставить т. Писахову комнату, занимаемую т. Блохиным, а т. Блохина переселить в комнату, занимаемую т. Писаховой, а т. Писахову переселить в столовую". Понятно, что это решение комиссии не устроило домохозяев. Поэтому в адрес Рабкрина поступили еще два заявления. В первом прислуга Е. Федосеева выражала недовольство переселением из столовой в кухню. А во втором сам Писахов жаловался на члена комиссии Елизарова, считая его главным виновником всех бед: "Елизаров относится к нему (Блохину) непонятной заботливостью и, дабы "не беспокоить" Блохина - придумывает ряд отговорок. Мне кажется, что в своей заботе о Блохине (крупном спекулянте) Елизаров просто увлекся. Очень прошу о выселении гр. Блохина (спекулянта) и его жены, т. к. слишком много неприятностей от постоянных мелких хищений, делаемых его женой. Это можно объяснить болезненностью (клептоманией), ибо Блохина гораздо богаче тех, у кого похищает. Если будет назначена комиссия, то прошу не включать в нее гр. Елизарова, уже доказавшего свою заботу о спекулянте".
Инспекция ответила, что дело не в Елизарове, а в том, что выселить квартирантов пока некуда. Тогда Писахов обращается в губисполком. Заявляя, что помимо комнаты-мастерской и комнаты для проживания ему для творческой работы необходима еще одна, он напомнил о постановлении Совнаркома РСФСР об улучшении бытовых условий художников и писателей. И далее заметил: "Я же из-за "дружбы" Блохина с Елизаровым не мог написать ни одной картины к VI съезду и не мог ничего сделать в пользу голодающих, и не мог и думать о подготовке к выставке".
В ответ губисполком попросил еще немного потерпеть, "ибо жилищный вопрос так остр, что в некоторые комнаты приходится селить по две - три семьи"».
«Уплотнения» продолжались и в последующие годы. В конце концов, за Писаховым осталась только одна комната на первом этаже. Правда, комната была большая.
То, что Писахов находился в Архангельске во время интервенции, и в газетных статьях описывал, как успешно воюют солдаты генерала Миллера с большевиками, новые власти, похоже, не смущало.
С белой контрразведкой не сотрудничал? Рабочих и подпольщиков не расстреливал? Ну и хорошо, пусть работает на благо Советской власти.
Писахов наводит порядок в музее Архангельска, ездит и зарисовывает места недавних боев с интервентами, отправляется на Пинегу и Мезень, чтобы зарисовывать тамошние памятники архитектуры.
Было бы очень интересно взглянуть на эти рисунки, но где они находятся, я не знаю. В книгах и альбомах я их тоже не встречал.
Писахов, несмотря на то, что говорил он невнятно, и слушателям, слушавшим его, приходилось напрягаться, был очень хорошим устным рассказчиком, и придуманные им сказки рассказывал уже давно.
Сказки на Севере издавна любили рассказывать, и не прочитанные, а свои, придуманные. На рыбных промыслах летом работы много, и работа тяжелая. Намашутся мужики веслами за день, навытягивают сети, вечером поужинают, да на боковую, чтобы дать роздых гудящим косточкам. Вот тут умеющий сказки складывать и начинает плести словесное кружево, чтобы товарищей развлечь. Особо умелым сказочникам даже лишний пай за сказки давали.
Помор. Фотография 1911 года.
Первый раз писаховская сказка была напечатана в 1924 году, в Архангельске, в сборнике «На Северной Двине». Это была сказка «Не любо-не слушай. Морожены песни».
«Про наш Архангельской край столько всякой неправды да напраслины говорят, что я придумал сказать все как есть у нас.
Всю сушшую правду. Что ни скажу, все - правда.
Кругом все свои - земляки, соврать не дадут.
К примеру, Двина - в узком месте тридцать пять верст, а в широком - шире моря. А ездим по ней на льдинах вечных. У нас и леденики есть. Таки люди, которы ледяным промыслом живут. Льдины с моря гонят да давают в прокат, кому желательно.
(…)
Белы медведи молоком торгуют (приучены). Белы медвежата семечками да папиросами промышляют. И птички всяки чирикают: полярны совы, чайки, гаги, гагарки, гуси, лебеди, северны орлы, пингвины.
Пингвины у нас хоша не водятся, но приезжают на заработки - с шарманкой ходят да с бубном.
(…)
А бурым медведям ход настрого запрешшен.
По зажилью столбы понаставлены и надписи на них: "Бурым медведям ходу нет".
Раз вез мужик муки мешок: это было вверху, выше Лявли. Вот мужик и обронил мешок в лесу.
Медведь нашел, в муке вывалялся весь и стал на манер белого. Сташшил лодку да приехал в город: его водой да поветерью несло; он рулем ворочал. До рынка доехал, на льдину пересел. Думал сначала промышлять семечками да квасом, аль кислыми штями, а потом, думат, разживется и самогоном торговать начнет. Да его узнали. Что смеху-то было! В воде выкупали! Мокрехонек, фыркат, а его с хохотом да с песнями робята за город погнали. За Уймой медведь заплакал. Ну, у нас народ добрый: ему вязку калачей, сахару полпуда да велели в праздники за шаньгами приходить».
Честно скажу, кто северного говора не слышал, удовольствия от чтения писаховских сказок намного меньше получает. Евгений Леонов в мультиках, да, хорош, но хорош своим актерским мастерством, а вот когда на леоновские интонации наложится ранее слышанный мезенский или лешуконский говорок, тут уж наступает настояшше благорастворение!
Поморская улица (1926 год)
Может быть, именно этих ребят Писахов начнет учить рисованию через два года в одной из архангельских школ. Рисование он будет преподавать с 1928 года, и на долгие годы это станет его основным заработком.
Двадцатые годы были неплохими для Писахова. Его сказки печатаются в местных газетах, он много занимается живописью. В 1927 году его картину «Памятник жертвам интервенции на острове Иоканьга» заметили и хвалили на московской выставке «10 лет Октября».
Северяне в двадцатые годы жили еще во многом так, как жили их деды и прадеды.
Рыбаки в Архангельске (1927 год).
Гиря, что на переднем плане, предназначалась не для занятий гиревым спортом. Ее использовали как гнет при засолке рыбы.
Стоит рыбацкое судно возле Красной, бывшей Соборной, пристани. Хорошо видна церковь Михаила Архангела и кирпичное здание, в котором находился домик Петра Первого. Церковь вскоре разрушат, а домик Петра Первого увезут в Москву, в Коломенское, где он и стоит по сей день.
Но жизнь менялась.
Лес! Больше леса! Беломорская доска должна дать стране валюту!
На долгие годы трескучие фразы о «зеленом золоте» стали неотъемлемой частью речей архангельских партийных функционеров.
Погрузка досок на иностранное судно (1929 год).
В конце двадцатых ломка старого уклада жизни пошла еще быстрее. В эти годы Архангельск потерял почти все свои храмы, купола которых приводили в восторг всех, кто видел панораму города с реки.
Разрушили собор и колокольню Михайло-Архангельского монастыря.
В 1929 году разрушили Свято-Троицкий собор.
Рядом с тем местом, где стоял собор, построили здание драматического театра.
Скамейка, на которой сидят делегаты учительского съезда, стоит как раз на том месте, где еще недавно стоял собор.
В 1929 году на углу Поморской улицы и Троицкого проспекта, переименованного в проспект Павлина Виноградова, начали строить большую гостиницу.
Быт в те годы был суровым, да и уровень культуры сильно понизился.
Это одно из молодежных общежитий Архангельска конца двадцатых годов. Фотография явно постановочная, но, ни парню, полулежащему на кровати, ни фотографу, не приходит в голову мысль, что на кровати в обуви лежать нельзя.
Зато наглядная агитация на высоте. И портрет Володи Ульянова на стене, и Стенька Разин, все, как положено!
В 1930 году памятник Ломоносову с Ломоносовской площади, стоявший перед зданием Севкрайисполкома убрали и стали сооружать там обелиск Севера. Вскоре, после того, как обелиск был установлен, начали сооружать и новое здание Севкрайисполкома.
Здание присутственных мест и губернаторский дом исчезли внутри огромного нового здания.
Архангельск, который Писахов знал и любил, в котором он прожил сорок лет, исчезал, правда, не так стремительно, как он начнет исчезать позже, в 70-е и 80-е годы.
Жить было трудно, но надо было жить. Проведя уроки в школе, Писахов приходил домой, и писал картины. Сказки писал ночью. Сказки его читаются легко, но писались они трудно и долго.
Сказка «Северно сияние»
«Летом у нас круглы сутки светло, мы и не спим. День работам, а ночь гулям да с оленями вперегонки бегам. А с осени к зиме готовимся. Северно сияние сушим. Спервоначалу-то оно не сколь высоко светит. Бабы да девки с бани дергают, а робята с заборов. Надергают эки охапки! Оно что - дернешь, вниз головой опрокинешь - потухнет, мы пучками свяжем, на подволоку повесим и висит на подволоке, не сохнет, не дохнет. Только летом свет терят. Да летом и не под нужду. А к темному времени опять отживается.
А зимой другой раз в избе жарко, душно - не продохнуть, носом не проворотить, а дверь открыть нельзя: мороз градусов триста! А возьмешь северно сияние, теплой водичкой смочишь и зажгешь. И светло так горит, и воздух очишшат, и пахнет хорошо, как бы сосной, похоже на ландыш. Девки у нас модницы, маловодны, северно сияние в косы носят-как месяц светит. Да ишшо из сияния звезд наплетут, на лоб налепят. Страсть сколь красиво! Просто андели!
(...)
Девки по деревне пойдут - вся деревня вызвездит».
У Распэ фантастические истории рассказывал барон Мюнхгаузен, а у Писахова сказки складывал Сеня Малина из деревни Уйма, что под Архангельском.
Деревня Уйма и сейчас стоит, ничего ей не сделалось, только дорогу, что идет вдоль Двины асфальтом покрыли. А дорогу перейдешь, на берег выйдешь, вот они просторы двинские. Ничего с писаховских времен не изменилось. Та же протока, те же луга… Только не пасется сейчас скот на этих лугах, да дымит вдалеке, на другом берегу Двины, целлюлозно-бумажный комбинат в Новодвинске.
Времена становились все более суровыми. Именно в тридцатые годы Писахов отрастил бороду и усы, и приобрел облик странного старичка-лесовичка, которым и запомнился всем в последний период своей жизни. Я думаю, дело тут не в возрасте. Скорее всего, это была своего рода маскировка. Видимо, Писахов понимал, что некоторые факты его биографии, на которые власти не обращали внимания в двадцатые годы, в тридцатые годы могли очень осложнить ему жизнь. Припомнили бы и знамя Дайеровского батальона, и снаряд, который он выпустил из орудия в сторону большевиков на Железнодорожном фронте в ноябре 1919 года, и многое другое.
Как уцелел Степан Григорьевич в конце тридцатых, я и сам удивляюсь. То ли возраст был тому причиной, то ли образ старого чудака помог, то ли нашелся в доме УНКВД на Троицком человек, который просто пожалел старика.
В 1935 году сказки Писахова были опубликованы в московском журнале Союза писателей «30 дней». В течение трех лет в этом журнале было напечатано около 30 сказок. Благодаря этим публикациям, в архангельском издательстве были выпущены две книги Писахова (в 1938 и в 1940 году).
Гонорары для небогатого Писахова в то время были совсем не лишними.
В 1939 году он был принят в Союз писателей.
Видимо, тогда, в конце тридцатых, Писаховым была написана эта биография:
«В одной из моих предыдущих биографий я написал: «Родился в той комнате, в которой живу». За это получил резкий окрик. Кто-то, разбирающий почту в ССП, подшивающий анкеты, крикнул из Москвы: «Писать надо кратко и без лишних слов!» До сего дня не понимаю, что вызвало такой окрик.
Снова анкета. Уполномоченный ССП в Архангельске говорит: «Подробнее напиши».
Подробнее и ни одного лишнего слова.
Сначала напишу для избежания нового строгого окрика без лишних слов.
БИОГРАФИЯ № 1, КРАТКО ИЗЛАГАЕМАЯ.
Жить начал в 1879 году 12 октября по ст. ст., 25 октября по н. ст. Живу до сих пор. Подумывал перестать жить. Кое-как удалось перетерпеть и - живу. Вырастая, стал грамотным, стал писать сказки. Печатали - писал и много. Перестали печатать - писать стало трудно. Все.
БИОГРАФИЯ БЕЗ ОПАСЕНИЯ ОКРИКА.
Родился в г. Архангельске, Поморская, 27, в той комнате, в которой живу. Родился в 1879 году 12 октября по ст. ст., 25 окт. по н. ст. Назвать меня хотели Сергеем, но бабушка запротестовала. В честь деда моего деда назвали Степаном. С детства жил среди богатого словотворчества. Язык моих сказок мне более близок, нежели обычный литературный язык. Говоря северян не захломощена иностранными словами и более четко показывает, что говорящий хочет выразить. Творчество сказок наследственное. Мой дед был сказочник. Часто сказка слагалась на ходу, к делу, к месту, к слову. Лет четырнадцати стал записывать свои сказки. Сказки слагались про окружающих, про людей знаемых и не были безобидными. По этой причине авторство скрывалось.
С детства я тянулся к живописи, хотел быть художником. Это не нравилось отцу: «Будь сапожником, доктором, учителем, будь человеком нужным, а без художника люди проживут».
Чтобы попасть в Петербург, нужны были деньги на дорогу. Я поступил рабочим на лесопильный завод Я.Макарова, убирал хлам на бирже. К концу лета в руках были деньги на дорогу. Из дому получал по 10 р. в месяц. На питание оставалось по 4 к. в день. Надо было, оплатить квартиру, купить материал для работы. Так прожил полтора года. В 1905 г. за протест против самодержавия я был лишен права продолжать образование. Летом был на Новой Земле. На зиму решил ехать за границу. Западная Европа не влекла. Хотел посмотреть Восток - яркий, красочный.
Турция, Палестина, Египет. Шумно, душно, жарко и аляповато-ярко. Через год-полтора побывал в Италии, Греции. Возвращаясь домой, я полнее и глубже почувствовал чистую красоту Севера. Богатство более широкого спектра солнечных лучей. Солнечные ночи.
Был также в Париже.
За работу в школе (с 1928 года стал преподавать в средней школе) меня премировали путевкой на курорт. Это почти испугало! Лишить себя солнечного лета, уехать от солнечных ночей! От подобной «награды» я отказался.
В 1924 году в сб. «На Северной Двине» напечатана сказка «Не любо - не слушай» («Морожены песни»). Сказка пошла в ход. Ее передавали по радио. Не раз рассказчики пытались присвоить авторство. По этой причине я настаиваю на названии сборников сказок «Сказки Писахова». Проведя почти всю жизнь впроголодь, я хочу хотя бы авторство своих сказок за собой уберечь. Сказки попали в «30 дней», редактор Безруких П. Е. Внимание «30 дней» дало толчок моим сказкам. Днем занимался в школе или живописью, а ночи отдавал сказкам.
В прошлой анкете я говорил: нас, детей, в семье было четырнадцать человек. Осталось двое: сестра Серафима Григорьевна Писахова, работник областной библиотеки, и я. Так и досуществовываем».
В провинции билет члена Союза писателей СССР имел совсем другой вес, нежели в Москве. Он давал право на определенные льготы, которые в то время не были лишними, и давал определенную защиту от местных чиновников.
Но поздно, поздно…
Хоть и говорится, что лучше поздно, чем никогда, но в 1939 году Писахову было уже шестьдесят лет.
Впереди была война, старость, пятидесятые годы, бедность, граничащая с нищетой, письма завистников…
Но об этом в четвертой, последней части.
Часть фотографий Архангельска 20-30-х годов взята из фотоальбома "Мое имя Архангельск. Страницы фотобиографии" (Архангельск, 2004 год)
Люди, они ведь разные. Кому-то в любом месте хорошо, а другого сдерни с насиженного места, заскучает, загрустит человек, и все ему будет не в радость.
Видимо, и Писахов был таким человеком, поэтому, и не уехал из Архангельска.
Перемены при новой власти почувствовались сразу. Коммунисты, вернувшись в Архангельск, убрали вместе с постаментом стоявший возле Соборной пристани памятник Петру работы Марка Антокольского.
Памятник Ломоносову работы Мартоса, стоявший на Ломоносовской площади, не тронули. Все-таки, не царь и не генерал, а ученый, да еще из мужиков.
Новые революционные праздники праздновали широко, с размахом. Развевались красные флаги, гремели духовые оркестры, а то, что были проблемы с едой и с одеждой, и мало кто мог жил в отдельных квартирах, так ведь многие верили, что это ненадолго. Человеку свойственно верить, что рано или поздно все будет хорошо.
1 мая 1925 года на углу Троицкого проспекта и Поморской. На заднем плане хорошо видна ограда Рождественской церкви, в которой крестили Писахова.
Первомайская демонстрация 1925 года на рабочей окраине Архангельска, в Маймаксе (27-й лесозавод).
Но кроме видимых перемен, бросающихся в глаза, были и перемены бытовые, сильно ломающие привычный уклад архангелогородцев.
Из статьи Михаила Лощилова, напечатанной в газете «Правда Севера» 27 июля 2006 года:
«Начиная с весны 1920 года, сразу после изгнания белых, в Архангельске приступили к муниципализации домов, владельцами которых были лица, сотрудничавшие с прежним режимом или просто считавшиеся богатыми. При этом домовладельцам разрешалось оставить в личном пользовании лишь один дом из числа ранее имевшихся. Изданное по этому поводу постановление Архгубревкома касалось и Писаховых, во владении которых после смерти главы семейства, купца Григория Михайловича, находилось два дома: первый - на Троицком проспекте, второй - на Поморской улице. Первый дом сразу же перешел в собственность города, а владельцами второго оставались брат и сестра: Степан Григорьевич и Серафима Григорьевна. Что, впрочем, не уберегло их от так называемого уплотнения - подселения в 1921 году квартирантов. Причем оно делалось без согласия хозяев, которых к тому же не устраивал установленный горсоветом крайне низкий размер платы за наем квартирантами жилья.
Нельзя сказать, что уплотнение производилось по чьему-то злому умыслу. Просто в Архангельске в ту пору был острейший жилищный кризис, ибо в годы Первой мировой и Гражданской войн при сокращающемся жилфонде численность населения постоянно увеличивалась и новым горожанам надо было где-то жить. Первые же подселения (в основном военных) начались еще при царском режиме и против воли владельцев, что допускали законы военного времени. Ими же воспользовались и новые власти, в том числе и для того, чтобы подселить жильцов в большой двухэтажный дом Писаховых. А в нем накануне уплотнения жили лишь четверо: брат, сестра, ее подруга Ерюхинская и прислуга Евфимия Федосеева.
Так получилось, что отношения между ними и жильцами Блохиными не стали добрососедскими. Поэтому летом 1921 года Писахов обратился с жалобой в Рабоче-Крестьянскую инспекцию (Рабкрин). Он просил выселить Блохиных, мотивируя тем, что не может работать в стесненных условиях. На жалобу отреагировали, о чем свидетельствует акт обследования, датированный 3 сентября: "Комиссия по обследованию спорных квартир, созванная при жилищном подотделе из представителей Рабкрин т. Ромадина, Губчека т. Веселкова, Архгубздрава т. Дорофеева, Охраны труда т. Настопко и жилищного подотдела т. Елизарова, обследовала по заявлению т. Писахова, проживающего по Поморской ул., д. 27, семейство, состоящее из 2-х человек. Тов. Писахов живет в своей мастерской, а рядом с его мастерской семейство т. Блохина из 2-х человек, и т. Писахов просит предоставить ему эту комнату для житья, так как жить в мастерской невозможно. Рядом с мастерской живет в комнате гр. Ерюхинская, а наверху над кухней живет его сестра т. Писахова, которая раньше жила вместе с гр. Ерюхинской. Рядом с комнатой Блохина столовая, где в углу живет прислуга т. Писахова. Комиссия, считаясь с работой т. Писахова как художника, постановила предоставить т. Писахову комнату, занимаемую т. Блохиным, а т. Блохина переселить в комнату, занимаемую т. Писаховой, а т. Писахову переселить в столовую". Понятно, что это решение комиссии не устроило домохозяев. Поэтому в адрес Рабкрина поступили еще два заявления. В первом прислуга Е. Федосеева выражала недовольство переселением из столовой в кухню. А во втором сам Писахов жаловался на члена комиссии Елизарова, считая его главным виновником всех бед: "Елизаров относится к нему (Блохину) непонятной заботливостью и, дабы "не беспокоить" Блохина - придумывает ряд отговорок. Мне кажется, что в своей заботе о Блохине (крупном спекулянте) Елизаров просто увлекся. Очень прошу о выселении гр. Блохина (спекулянта) и его жены, т. к. слишком много неприятностей от постоянных мелких хищений, делаемых его женой. Это можно объяснить болезненностью (клептоманией), ибо Блохина гораздо богаче тех, у кого похищает. Если будет назначена комиссия, то прошу не включать в нее гр. Елизарова, уже доказавшего свою заботу о спекулянте".
Инспекция ответила, что дело не в Елизарове, а в том, что выселить квартирантов пока некуда. Тогда Писахов обращается в губисполком. Заявляя, что помимо комнаты-мастерской и комнаты для проживания ему для творческой работы необходима еще одна, он напомнил о постановлении Совнаркома РСФСР об улучшении бытовых условий художников и писателей. И далее заметил: "Я же из-за "дружбы" Блохина с Елизаровым не мог написать ни одной картины к VI съезду и не мог ничего сделать в пользу голодающих, и не мог и думать о подготовке к выставке".
В ответ губисполком попросил еще немного потерпеть, "ибо жилищный вопрос так остр, что в некоторые комнаты приходится селить по две - три семьи"».
«Уплотнения» продолжались и в последующие годы. В конце концов, за Писаховым осталась только одна комната на первом этаже. Правда, комната была большая.
То, что Писахов находился в Архангельске во время интервенции, и в газетных статьях описывал, как успешно воюют солдаты генерала Миллера с большевиками, новые власти, похоже, не смущало.
С белой контрразведкой не сотрудничал? Рабочих и подпольщиков не расстреливал? Ну и хорошо, пусть работает на благо Советской власти.
Писахов наводит порядок в музее Архангельска, ездит и зарисовывает места недавних боев с интервентами, отправляется на Пинегу и Мезень, чтобы зарисовывать тамошние памятники архитектуры.
Было бы очень интересно взглянуть на эти рисунки, но где они находятся, я не знаю. В книгах и альбомах я их тоже не встречал.
Писахов, несмотря на то, что говорил он невнятно, и слушателям, слушавшим его, приходилось напрягаться, был очень хорошим устным рассказчиком, и придуманные им сказки рассказывал уже давно.
Сказки на Севере издавна любили рассказывать, и не прочитанные, а свои, придуманные. На рыбных промыслах летом работы много, и работа тяжелая. Намашутся мужики веслами за день, навытягивают сети, вечером поужинают, да на боковую, чтобы дать роздых гудящим косточкам. Вот тут умеющий сказки складывать и начинает плести словесное кружево, чтобы товарищей развлечь. Особо умелым сказочникам даже лишний пай за сказки давали.
Помор. Фотография 1911 года.
Первый раз писаховская сказка была напечатана в 1924 году, в Архангельске, в сборнике «На Северной Двине». Это была сказка «Не любо-не слушай. Морожены песни».
«Про наш Архангельской край столько всякой неправды да напраслины говорят, что я придумал сказать все как есть у нас.
Всю сушшую правду. Что ни скажу, все - правда.
Кругом все свои - земляки, соврать не дадут.
К примеру, Двина - в узком месте тридцать пять верст, а в широком - шире моря. А ездим по ней на льдинах вечных. У нас и леденики есть. Таки люди, которы ледяным промыслом живут. Льдины с моря гонят да давают в прокат, кому желательно.
(…)
Белы медведи молоком торгуют (приучены). Белы медвежата семечками да папиросами промышляют. И птички всяки чирикают: полярны совы, чайки, гаги, гагарки, гуси, лебеди, северны орлы, пингвины.
Пингвины у нас хоша не водятся, но приезжают на заработки - с шарманкой ходят да с бубном.
(…)
А бурым медведям ход настрого запрешшен.
По зажилью столбы понаставлены и надписи на них: "Бурым медведям ходу нет".
Раз вез мужик муки мешок: это было вверху, выше Лявли. Вот мужик и обронил мешок в лесу.
Медведь нашел, в муке вывалялся весь и стал на манер белого. Сташшил лодку да приехал в город: его водой да поветерью несло; он рулем ворочал. До рынка доехал, на льдину пересел. Думал сначала промышлять семечками да квасом, аль кислыми штями, а потом, думат, разживется и самогоном торговать начнет. Да его узнали. Что смеху-то было! В воде выкупали! Мокрехонек, фыркат, а его с хохотом да с песнями робята за город погнали. За Уймой медведь заплакал. Ну, у нас народ добрый: ему вязку калачей, сахару полпуда да велели в праздники за шаньгами приходить».
Честно скажу, кто северного говора не слышал, удовольствия от чтения писаховских сказок намного меньше получает. Евгений Леонов в мультиках, да, хорош, но хорош своим актерским мастерством, а вот когда на леоновские интонации наложится ранее слышанный мезенский или лешуконский говорок, тут уж наступает настояшше благорастворение!
Поморская улица (1926 год)
Может быть, именно этих ребят Писахов начнет учить рисованию через два года в одной из архангельских школ. Рисование он будет преподавать с 1928 года, и на долгие годы это станет его основным заработком.
Двадцатые годы были неплохими для Писахова. Его сказки печатаются в местных газетах, он много занимается живописью. В 1927 году его картину «Памятник жертвам интервенции на острове Иоканьга» заметили и хвалили на московской выставке «10 лет Октября».
Северяне в двадцатые годы жили еще во многом так, как жили их деды и прадеды.
Рыбаки в Архангельске (1927 год).
Гиря, что на переднем плане, предназначалась не для занятий гиревым спортом. Ее использовали как гнет при засолке рыбы.
Стоит рыбацкое судно возле Красной, бывшей Соборной, пристани. Хорошо видна церковь Михаила Архангела и кирпичное здание, в котором находился домик Петра Первого. Церковь вскоре разрушат, а домик Петра Первого увезут в Москву, в Коломенское, где он и стоит по сей день.
Но жизнь менялась.
Лес! Больше леса! Беломорская доска должна дать стране валюту!
На долгие годы трескучие фразы о «зеленом золоте» стали неотъемлемой частью речей архангельских партийных функционеров.
Погрузка досок на иностранное судно (1929 год).
В конце двадцатых ломка старого уклада жизни пошла еще быстрее. В эти годы Архангельск потерял почти все свои храмы, купола которых приводили в восторг всех, кто видел панораму города с реки.
Разрушили собор и колокольню Михайло-Архангельского монастыря.
В 1929 году разрушили Свято-Троицкий собор.
Рядом с тем местом, где стоял собор, построили здание драматического театра.
Скамейка, на которой сидят делегаты учительского съезда, стоит как раз на том месте, где еще недавно стоял собор.
В 1929 году на углу Поморской улицы и Троицкого проспекта, переименованного в проспект Павлина Виноградова, начали строить большую гостиницу.
Быт в те годы был суровым, да и уровень культуры сильно понизился.
Это одно из молодежных общежитий Архангельска конца двадцатых годов. Фотография явно постановочная, но, ни парню, полулежащему на кровати, ни фотографу, не приходит в голову мысль, что на кровати в обуви лежать нельзя.
Зато наглядная агитация на высоте. И портрет Володи Ульянова на стене, и Стенька Разин, все, как положено!
В 1930 году памятник Ломоносову с Ломоносовской площади, стоявший перед зданием Севкрайисполкома убрали и стали сооружать там обелиск Севера. Вскоре, после того, как обелиск был установлен, начали сооружать и новое здание Севкрайисполкома.
Здание присутственных мест и губернаторский дом исчезли внутри огромного нового здания.
Архангельск, который Писахов знал и любил, в котором он прожил сорок лет, исчезал, правда, не так стремительно, как он начнет исчезать позже, в 70-е и 80-е годы.
Жить было трудно, но надо было жить. Проведя уроки в школе, Писахов приходил домой, и писал картины. Сказки писал ночью. Сказки его читаются легко, но писались они трудно и долго.
Сказка «Северно сияние»
«Летом у нас круглы сутки светло, мы и не спим. День работам, а ночь гулям да с оленями вперегонки бегам. А с осени к зиме готовимся. Северно сияние сушим. Спервоначалу-то оно не сколь высоко светит. Бабы да девки с бани дергают, а робята с заборов. Надергают эки охапки! Оно что - дернешь, вниз головой опрокинешь - потухнет, мы пучками свяжем, на подволоку повесим и висит на подволоке, не сохнет, не дохнет. Только летом свет терят. Да летом и не под нужду. А к темному времени опять отживается.
А зимой другой раз в избе жарко, душно - не продохнуть, носом не проворотить, а дверь открыть нельзя: мороз градусов триста! А возьмешь северно сияние, теплой водичкой смочишь и зажгешь. И светло так горит, и воздух очишшат, и пахнет хорошо, как бы сосной, похоже на ландыш. Девки у нас модницы, маловодны, северно сияние в косы носят-как месяц светит. Да ишшо из сияния звезд наплетут, на лоб налепят. Страсть сколь красиво! Просто андели!
(...)
Девки по деревне пойдут - вся деревня вызвездит».
У Распэ фантастические истории рассказывал барон Мюнхгаузен, а у Писахова сказки складывал Сеня Малина из деревни Уйма, что под Архангельском.
Деревня Уйма и сейчас стоит, ничего ей не сделалось, только дорогу, что идет вдоль Двины асфальтом покрыли. А дорогу перейдешь, на берег выйдешь, вот они просторы двинские. Ничего с писаховских времен не изменилось. Та же протока, те же луга… Только не пасется сейчас скот на этих лугах, да дымит вдалеке, на другом берегу Двины, целлюлозно-бумажный комбинат в Новодвинске.
Времена становились все более суровыми. Именно в тридцатые годы Писахов отрастил бороду и усы, и приобрел облик странного старичка-лесовичка, которым и запомнился всем в последний период своей жизни. Я думаю, дело тут не в возрасте. Скорее всего, это была своего рода маскировка. Видимо, Писахов понимал, что некоторые факты его биографии, на которые власти не обращали внимания в двадцатые годы, в тридцатые годы могли очень осложнить ему жизнь. Припомнили бы и знамя Дайеровского батальона, и снаряд, который он выпустил из орудия в сторону большевиков на Железнодорожном фронте в ноябре 1919 года, и многое другое.
Как уцелел Степан Григорьевич в конце тридцатых, я и сам удивляюсь. То ли возраст был тому причиной, то ли образ старого чудака помог, то ли нашелся в доме УНКВД на Троицком человек, который просто пожалел старика.
В 1935 году сказки Писахова были опубликованы в московском журнале Союза писателей «30 дней». В течение трех лет в этом журнале было напечатано около 30 сказок. Благодаря этим публикациям, в архангельском издательстве были выпущены две книги Писахова (в 1938 и в 1940 году).
Гонорары для небогатого Писахова в то время были совсем не лишними.
В 1939 году он был принят в Союз писателей.
Видимо, тогда, в конце тридцатых, Писаховым была написана эта биография:
«В одной из моих предыдущих биографий я написал: «Родился в той комнате, в которой живу». За это получил резкий окрик. Кто-то, разбирающий почту в ССП, подшивающий анкеты, крикнул из Москвы: «Писать надо кратко и без лишних слов!» До сего дня не понимаю, что вызвало такой окрик.
Снова анкета. Уполномоченный ССП в Архангельске говорит: «Подробнее напиши».
Подробнее и ни одного лишнего слова.
Сначала напишу для избежания нового строгого окрика без лишних слов.
БИОГРАФИЯ № 1, КРАТКО ИЗЛАГАЕМАЯ.
Жить начал в 1879 году 12 октября по ст. ст., 25 октября по н. ст. Живу до сих пор. Подумывал перестать жить. Кое-как удалось перетерпеть и - живу. Вырастая, стал грамотным, стал писать сказки. Печатали - писал и много. Перестали печатать - писать стало трудно. Все.
БИОГРАФИЯ БЕЗ ОПАСЕНИЯ ОКРИКА.
Родился в г. Архангельске, Поморская, 27, в той комнате, в которой живу. Родился в 1879 году 12 октября по ст. ст., 25 окт. по н. ст. Назвать меня хотели Сергеем, но бабушка запротестовала. В честь деда моего деда назвали Степаном. С детства жил среди богатого словотворчества. Язык моих сказок мне более близок, нежели обычный литературный язык. Говоря северян не захломощена иностранными словами и более четко показывает, что говорящий хочет выразить. Творчество сказок наследственное. Мой дед был сказочник. Часто сказка слагалась на ходу, к делу, к месту, к слову. Лет четырнадцати стал записывать свои сказки. Сказки слагались про окружающих, про людей знаемых и не были безобидными. По этой причине авторство скрывалось.
С детства я тянулся к живописи, хотел быть художником. Это не нравилось отцу: «Будь сапожником, доктором, учителем, будь человеком нужным, а без художника люди проживут».
Чтобы попасть в Петербург, нужны были деньги на дорогу. Я поступил рабочим на лесопильный завод Я.Макарова, убирал хлам на бирже. К концу лета в руках были деньги на дорогу. Из дому получал по 10 р. в месяц. На питание оставалось по 4 к. в день. Надо было, оплатить квартиру, купить материал для работы. Так прожил полтора года. В 1905 г. за протест против самодержавия я был лишен права продолжать образование. Летом был на Новой Земле. На зиму решил ехать за границу. Западная Европа не влекла. Хотел посмотреть Восток - яркий, красочный.
Турция, Палестина, Египет. Шумно, душно, жарко и аляповато-ярко. Через год-полтора побывал в Италии, Греции. Возвращаясь домой, я полнее и глубже почувствовал чистую красоту Севера. Богатство более широкого спектра солнечных лучей. Солнечные ночи.
Был также в Париже.
За работу в школе (с 1928 года стал преподавать в средней школе) меня премировали путевкой на курорт. Это почти испугало! Лишить себя солнечного лета, уехать от солнечных ночей! От подобной «награды» я отказался.
В 1924 году в сб. «На Северной Двине» напечатана сказка «Не любо - не слушай» («Морожены песни»). Сказка пошла в ход. Ее передавали по радио. Не раз рассказчики пытались присвоить авторство. По этой причине я настаиваю на названии сборников сказок «Сказки Писахова». Проведя почти всю жизнь впроголодь, я хочу хотя бы авторство своих сказок за собой уберечь. Сказки попали в «30 дней», редактор Безруких П. Е. Внимание «30 дней» дало толчок моим сказкам. Днем занимался в школе или живописью, а ночи отдавал сказкам.
В прошлой анкете я говорил: нас, детей, в семье было четырнадцать человек. Осталось двое: сестра Серафима Григорьевна Писахова, работник областной библиотеки, и я. Так и досуществовываем».
В провинции билет члена Союза писателей СССР имел совсем другой вес, нежели в Москве. Он давал право на определенные льготы, которые в то время не были лишними, и давал определенную защиту от местных чиновников.
Но поздно, поздно…
Хоть и говорится, что лучше поздно, чем никогда, но в 1939 году Писахову было уже шестьдесят лет.
Впереди была война, старость, пятидесятые годы, бедность, граничащая с нищетой, письма завистников…
Но об этом в четвертой, последней части.
Часть фотографий Архангельска 20-30-х годов взята из фотоальбома "Мое имя Архангельск. Страницы фотобиографии" (Архангельск, 2004 год)