Эрих Мария Ремарк. Триумфальная арка (фрагмент)
Эрих Мария Ремарк
Триумфальная арка (фрагмент)
На улицах было полно народу. Сбившись в кучки, люди жадно следили за
быстро бегущими буквами световых газет. Равик поехал в Люксембургский сад.
До ареста хотелось побыть несколько часов наедине с собой.
В саду было пусто. Первое дыхание осени уже коснулось деревьев, но это
напоминало не увядание, а пору зрелости. Свет был словно соткан из золота и
синевы - прощальный шелковый флаг лета.
Равик долго сидел в саду. Он смотрел, как меняется освещение, как
удлиняются тени. Он знал - это его последние часы на свободе. Если объявят
войну, хозяйка "Энтернасьоналя" не сможет больше укрывать эмигрантов. Он
вспомнил о приглашении Роланды. Теперь и Роланда ему не поможет. Никто не
поможет. Попытаешься бежать - арестуют как шпиона.
Он просидел так до вечера, не чувствуя ни грусти, ни сожаления. В
памяти всплывали лица. Лица и годы. И наконец - это последнее, застывшее
лицо.
В семь часов Равик поднялся. Он знал, что, уходя из темнеющего парка,
он покидает последний уголок мирной жизни. Тут же на улице он купил
экстренный выпуск газеты. Война была уже объявлена.
Перевод с немецкого Бориса Кремнёва и Исидора Шрайбера
Триумфальная арка (фрагмент)
На улицах было полно народу. Сбившись в кучки, люди жадно следили за
быстро бегущими буквами световых газет. Равик поехал в Люксембургский сад.
До ареста хотелось побыть несколько часов наедине с собой.
В саду было пусто. Первое дыхание осени уже коснулось деревьев, но это
напоминало не увядание, а пору зрелости. Свет был словно соткан из золота и
синевы - прощальный шелковый флаг лета.
Равик долго сидел в саду. Он смотрел, как меняется освещение, как
удлиняются тени. Он знал - это его последние часы на свободе. Если объявят
войну, хозяйка "Энтернасьоналя" не сможет больше укрывать эмигрантов. Он
вспомнил о приглашении Роланды. Теперь и Роланда ему не поможет. Никто не
поможет. Попытаешься бежать - арестуют как шпиона.
Он просидел так до вечера, не чувствуя ни грусти, ни сожаления. В
памяти всплывали лица. Лица и годы. И наконец - это последнее, застывшее
лицо.
В семь часов Равик поднялся. Он знал, что, уходя из темнеющего парка,
он покидает последний уголок мирной жизни. Тут же на улице он купил
экстренный выпуск газеты. Война была уже объявлена.
Перевод с немецкого Бориса Кремнёва и Исидора Шрайбера