На корабле и на бале. Приключения послов Бухары в Ташкенте
П. И. Пашино. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки. - СПб., 1868.
Караул-бек - так звали главного посланника - был человек лет восьмидесяти, но недавно женившийся и скучавший по своей молодой жене. Второй был Мулла Ирза-бек, молодой парень, большой фанатик и патриот эмировский; третий был ходжентец Наджмеддин-ходжа, который, вероятно, был приставлен к посольству в качестве соглядатая. При них было два человека прислуги: один - бадахшанец, невольник, а другой - сын персиянина, невольника. Двое последних не очень-то хвалили правление эмира и были бы готовы остаться у нас, если бы получили на это наше согласие. Палатка была разбита близ самого берега Сырдарьи, так что справа находилась пристань парохода «Сырдарья», а слева - парохода «Перовский». Бухарцы ходили совершать омовение на Сырдарью, и им чрезвычайно хотелось увидеть, как бегают пароходы. Нередко они подолгу стояли на берегу, вглядываясь в устройство неведомой для них силы, но ничего не могли ни сообразить, ни понять; нередко и я подходил к ним и заставал их, сидевшими на корточках, в этом глубочайшем умосозерцании.
- Ин атеш-кюмэ эст? (это пароход?) - спрашивали они меня.
- Да, пароход; а вон там другой, - отвечал я им, указывая налево.
- Аджаиб (удивительно), - продолжали они. - Правда ли, туря, мы слыхали, будто бы такой пароход бежит в час 100 верст?
- А вам хотелось бы видеть, как он бегает? - Я спрошу генерала [Романовского], может быть, он позволит вам показать.
- Спроси, пожалуйста; это чрезвычайно интересно, - закричали послы и начали между собою разговаривать о том, позволит он им прокатиться, или нет.
Пароход «Перовский», входивший в состав Аральской флотилии. Построен в 1851 г. компанией Motala Verkstad (Швеция). Длина корпуса 35,8 м, ширина 6,6 м. Водоизмещение 140 т. Мощность двигателя 160 и. л. с.
Я сказал об этом генералу, и он сделал распоряжение, чтобы пароход «Перовский», снабженный музыкантами, песенниками и разными лакомствами азиатскими, на другой день развел пары и прокатил посланников. На другой день я объявил это послам; те остались чрезвычайно довольны этим предложением. Мы вошли на пароход «Перовский», где было очень много офицеров. Посланники поздоровались со всеми офицерами и взошли на трап. Пароход тронулся; быстро мы ехали вниз по Сырдарье. Погода стояла чудесная, музыка гремела; когда переставала музыка, песенники орали во все горло. Вдруг тревога, и из люка выскакивает целая рота солдат.
- Что это такое, откуда это они? - закричали бухарцы.
Началась стрельба из ружей, из пушек; конечно, все было произведено холостыми зарядами. Потом мы спускались вниз рассматривать машину. Бухарцы были поражены - они никогда не видели такого дива; что мудреного, когда переводчик оренбургского генерал-губернатора увидал пароход в первый раз в форте № 1-й на Сырдарье и бегал тихонько осматривать его, чтобы штабные офицеры не узнали об этом и не подняли его на смех. Мы показывали послам, как пароход свистит; они спрашивали, отчего этот свист происходит. «Шайтан», - говорили они.
- Вот этой ручкой, - говорю я, - нажмут черту хвост, - он и свистит.
Они хохотали наивным ребяческим хохотом. Пора было возвращаться домой. Пароход вверх по Сырдарье шел гораздо тише; следовало бухарцев упрятать в каюту, и я пригласил их туда, предложил чаю и разных сластей.
- А кто это изобрел пароход? - спросил меня посланник.
- Один мужичок, - отвечал я, - которого звали Фультоном.
- Как? - заорал посол.
- Фультон, - крикнул я громче прежнего.
- Э, нет, ты ничего не знаешь, - сказал, с упреком качая головой, посланник. - Это Афлатун (Платон), греческий мудрец, выдумал его.
- Какой греческий мудрец?! Фультон, - говорил я, стараясь разубедить его в этой догадке.
- Афлатун, Афлатун, - кричал посланник.
Потом начальник парохода предложил нам свой стереоскоп; я вставлял картины и объяснял посланнику.
- Это Истамбул, - говорил я, показывая ему вид Константинополя.
- А где Ая-Суфия? - спрашивал он меня.
- Вот это, - сказал я, указывая на первую попавшуюся на глаза мечеть. Стереоскоп был чрезвычайно богат видами городов. Когда все города были ими рассмотрены, я вставил в стереоскоп раздетую женщину в соблазнительной позе.
- Вот этот город, - начал я говорить, - имя которого забыл.
Посланник стал всматриваться и улыбаться. - Ты говоришь, город, - обратился он ко мне, заглядывая за стереоскоп, - не спряталась ли там женщина?
- Да, город, - отвечал я. Картина была прозрачная, так что тело женщины имело натуральный цвет.
- Бибин че чиз эст? Шайтанийет (Посмотри, что это такое? Наваждение дьявольское), - сказал он, передавая стереоскоп первому после себя.
- Ха-ха-ха, да это голая женщина, - сказал тот, передавая стереоскоп послу.
- Скажи пожалуйста, Фитри Иваныч, разве у вас позволяют хорошие женщины срисовывать себя в голом теле и в таком виде?
- Нет, порядочные женщины не позволяют этого с собою делать.
- Как же, вот эта женщина кажется очень хорошей; - разве она развратна?
- Конечно, - отвечал я.
Осмотр стереоскопа продолжался вплоть до пристани. Были забыты и чай, и сладости. Потом я повел их на палубу, куда перенесли и угощение, чтобы они послушали песенников и музыкантов. Прислуга посольства, остававшаяся все время наверху, так подружилась с музыкантами, что перещупала все их трубы и рожки. Когда мы поднялись наверх, прислуга объявила нам, что она любовалась берегами, покрытыми сбежавшимися туда киргизами.
- Что, музыка хороша? - спрашивал я у посланника.
- Лучше не надо, - отвечал он с задушевным самодовольством.
Кой черт, подумал я, не надо; здесь еще нет полковой музыки, а только сигнальные рожки и множество барабанов. Я подвел бухарцев к песенникам и спросил их: хороши ли песенники?
- Очень хороши, - отвечали они.
Скажите, - спросил я их, - что, если бы эмир увидал наши пароходы, ведь он вернул бы черняевских посланников и перестал бы думать о войне с нами?
Посланник сам молчал, а другие отвечали: «бяли, бяли» (да, да). Наконец мы подъехали к пристани. Когда посланник выходил с парохода и прощался с командиром, то сказал только: «Хэйли разы эстом» (чрезвычайно доволен)!
На следующий день предстояло освящение новой крепости, названной генералом «Новый Чиназ», и бухарцы присутствовали при обходе священника и генерала вдоль крепостных стен с водосвятием. Из пушек с новой крепости, в отряде и с пароходов было произведено более двухсот выстрелов. Бухарцы все это видели и слышали, но им не верилось, чтобы эти выстрелы раздавались в отряде по случаю освящения крепости; они подозревали, не бухарцы ли там бушуют. Я им заметил на это, что если эмир не возвратит чиновников, то мы угостим его хорошим свинцовым пловом. Показывал им свой револьвер; «Подари», - запросили все у меня, но я не мог подарить этого револьвера, так как неприятелю оружие не дарится.
На другой день [после празднования взятия Ходжента] готовился обед в так называемой эмировской палатке и гулянье на Минурюке; гулянье это устраивалось по подписке в честь вернувшихся из Бухары наших офицеров. […]
С утра еще тянулся туда народ; я приехал туда перед закатом солнца. […] Когда смерклось, тогда тарантас г. Ч-ова сделал несколько туров в город, который находился от Минурюка в полуторых верстах, и привез к нам дам, по обыкновению, изящно одетых. Два бухарских посланника, кокандский посол и два кашмирца находились тут же в числе гостей; я занимал их разговором. Но вот приехал генерал; импровизированные люстры были зажжены, и начался бал. Сперва разносили чай, и азиатцы с удовольствием хлебнули этого, знакомого им напитка, кажется, чашки по три - по четыре. Желая ли сблизить азиатцев с русским обществом, или просто намереваясь дать обществу возможность поговорить с посланниками, генерал усадил у одного столика несколько ташкендских дам и подвел к ним послов. Те, ничего, сели себе и молчат, осматривая декольтированных дам. Вдруг бухарский посланник, бывший секретарем бухарского посольства, катавшегося на пароходе, закричал мне: «Фитри Иванович, помнишь пароход, - помнишь, там было того?»
- Помню, помню, - отвечал я, сообразивши, что, глядя на голые плеча наших дам, он вспомнил женщин, виденных им в стереоскопе начальника парохода.
Второй посланник дотронулся до тюля, покрывавшего плечи одной хорошенькой дамы. Она спросила, чего это он хочет. Я перевел ему, полагая, что он скажет что-нибудь дельное.
- Скажи ей, что, должно быть, муж ее очень доволен ею.
Я начал убеждать его, что подобные глупости у нас передавать нельзя.
- Что же, что он говорит? - отчего вы не переводите нам? это чрезвычайно интересно, - обратилась ко мне г-жа Ф-цкая.
- Он спрашивает, замужем ли вы, - сказал я; я ему и отвечал, что да. Потом он спросил, есть ли у вас дети; я ему сообщил, что есть дети. Затем уже он начал говорить вам свой комплимент…
- Какой комплимент? - перебила она меня.
- Он сказал, что вы должны быть мудрою матерью, приятною женою и прелестною собеседницею, - добавил я.
В это время начинался кадриль, и общество наше расстроилось. Азиаты мои с разгоревшимися, как уголь, глазами расползлись по сторонам и стали глазеть, как танцевал генерал.
- Смотри-ка, смотри-ка, - говорил один азиатец другому. - Он и сражаться, и плясать мастер. Ах, Аллах, что мы видим?! он с двумя женщинами под ручку бегает. Вот, смотри: тот джигит взял у него свою-то девку и ушел с ней разговаривать…
- Смотри, смотри, как обнялись, - кричали другие. - Ух, черт побери; ведь у них груди-то голые, а так и прижались… вон запрыгали… Дьявольское наваждение!..
Караул-бек - так звали главного посланника - был человек лет восьмидесяти, но недавно женившийся и скучавший по своей молодой жене. Второй был Мулла Ирза-бек, молодой парень, большой фанатик и патриот эмировский; третий был ходжентец Наджмеддин-ходжа, который, вероятно, был приставлен к посольству в качестве соглядатая. При них было два человека прислуги: один - бадахшанец, невольник, а другой - сын персиянина, невольника. Двое последних не очень-то хвалили правление эмира и были бы готовы остаться у нас, если бы получили на это наше согласие. Палатка была разбита близ самого берега Сырдарьи, так что справа находилась пристань парохода «Сырдарья», а слева - парохода «Перовский». Бухарцы ходили совершать омовение на Сырдарью, и им чрезвычайно хотелось увидеть, как бегают пароходы. Нередко они подолгу стояли на берегу, вглядываясь в устройство неведомой для них силы, но ничего не могли ни сообразить, ни понять; нередко и я подходил к ним и заставал их, сидевшими на корточках, в этом глубочайшем умосозерцании.
- Ин атеш-кюмэ эст? (это пароход?) - спрашивали они меня.
- Да, пароход; а вон там другой, - отвечал я им, указывая налево.
- Аджаиб (удивительно), - продолжали они. - Правда ли, туря, мы слыхали, будто бы такой пароход бежит в час 100 верст?
- А вам хотелось бы видеть, как он бегает? - Я спрошу генерала [Романовского], может быть, он позволит вам показать.
- Спроси, пожалуйста; это чрезвычайно интересно, - закричали послы и начали между собою разговаривать о том, позволит он им прокатиться, или нет.
Пароход «Перовский», входивший в состав Аральской флотилии. Построен в 1851 г. компанией Motala Verkstad (Швеция). Длина корпуса 35,8 м, ширина 6,6 м. Водоизмещение 140 т. Мощность двигателя 160 и. л. с.
Я сказал об этом генералу, и он сделал распоряжение, чтобы пароход «Перовский», снабженный музыкантами, песенниками и разными лакомствами азиатскими, на другой день развел пары и прокатил посланников. На другой день я объявил это послам; те остались чрезвычайно довольны этим предложением. Мы вошли на пароход «Перовский», где было очень много офицеров. Посланники поздоровались со всеми офицерами и взошли на трап. Пароход тронулся; быстро мы ехали вниз по Сырдарье. Погода стояла чудесная, музыка гремела; когда переставала музыка, песенники орали во все горло. Вдруг тревога, и из люка выскакивает целая рота солдат.
- Что это такое, откуда это они? - закричали бухарцы.
Началась стрельба из ружей, из пушек; конечно, все было произведено холостыми зарядами. Потом мы спускались вниз рассматривать машину. Бухарцы были поражены - они никогда не видели такого дива; что мудреного, когда переводчик оренбургского генерал-губернатора увидал пароход в первый раз в форте № 1-й на Сырдарье и бегал тихонько осматривать его, чтобы штабные офицеры не узнали об этом и не подняли его на смех. Мы показывали послам, как пароход свистит; они спрашивали, отчего этот свист происходит. «Шайтан», - говорили они.
- Вот этой ручкой, - говорю я, - нажмут черту хвост, - он и свистит.
Они хохотали наивным ребяческим хохотом. Пора было возвращаться домой. Пароход вверх по Сырдарье шел гораздо тише; следовало бухарцев упрятать в каюту, и я пригласил их туда, предложил чаю и разных сластей.
- А кто это изобрел пароход? - спросил меня посланник.
- Один мужичок, - отвечал я, - которого звали Фультоном.
- Как? - заорал посол.
- Фультон, - крикнул я громче прежнего.
- Э, нет, ты ничего не знаешь, - сказал, с упреком качая головой, посланник. - Это Афлатун (Платон), греческий мудрец, выдумал его.
- Какой греческий мудрец?! Фультон, - говорил я, стараясь разубедить его в этой догадке.
- Афлатун, Афлатун, - кричал посланник.
Потом начальник парохода предложил нам свой стереоскоп; я вставлял картины и объяснял посланнику.
- Это Истамбул, - говорил я, показывая ему вид Константинополя.
- А где Ая-Суфия? - спрашивал он меня.
- Вот это, - сказал я, указывая на первую попавшуюся на глаза мечеть. Стереоскоп был чрезвычайно богат видами городов. Когда все города были ими рассмотрены, я вставил в стереоскоп раздетую женщину в соблазнительной позе.
- Вот этот город, - начал я говорить, - имя которого забыл.
Посланник стал всматриваться и улыбаться. - Ты говоришь, город, - обратился он ко мне, заглядывая за стереоскоп, - не спряталась ли там женщина?
- Да, город, - отвечал я. Картина была прозрачная, так что тело женщины имело натуральный цвет.
- Бибин че чиз эст? Шайтанийет (Посмотри, что это такое? Наваждение дьявольское), - сказал он, передавая стереоскоп первому после себя.
- Ха-ха-ха, да это голая женщина, - сказал тот, передавая стереоскоп послу.
- Скажи пожалуйста, Фитри Иваныч, разве у вас позволяют хорошие женщины срисовывать себя в голом теле и в таком виде?
- Нет, порядочные женщины не позволяют этого с собою делать.
- Как же, вот эта женщина кажется очень хорошей; - разве она развратна?
- Конечно, - отвечал я.
Осмотр стереоскопа продолжался вплоть до пристани. Были забыты и чай, и сладости. Потом я повел их на палубу, куда перенесли и угощение, чтобы они послушали песенников и музыкантов. Прислуга посольства, остававшаяся все время наверху, так подружилась с музыкантами, что перещупала все их трубы и рожки. Когда мы поднялись наверх, прислуга объявила нам, что она любовалась берегами, покрытыми сбежавшимися туда киргизами.
- Что, музыка хороша? - спрашивал я у посланника.
- Лучше не надо, - отвечал он с задушевным самодовольством.
Кой черт, подумал я, не надо; здесь еще нет полковой музыки, а только сигнальные рожки и множество барабанов. Я подвел бухарцев к песенникам и спросил их: хороши ли песенники?
- Очень хороши, - отвечали они.
Скажите, - спросил я их, - что, если бы эмир увидал наши пароходы, ведь он вернул бы черняевских посланников и перестал бы думать о войне с нами?
Посланник сам молчал, а другие отвечали: «бяли, бяли» (да, да). Наконец мы подъехали к пристани. Когда посланник выходил с парохода и прощался с командиром, то сказал только: «Хэйли разы эстом» (чрезвычайно доволен)!
На следующий день предстояло освящение новой крепости, названной генералом «Новый Чиназ», и бухарцы присутствовали при обходе священника и генерала вдоль крепостных стен с водосвятием. Из пушек с новой крепости, в отряде и с пароходов было произведено более двухсот выстрелов. Бухарцы все это видели и слышали, но им не верилось, чтобы эти выстрелы раздавались в отряде по случаю освящения крепости; они подозревали, не бухарцы ли там бушуют. Я им заметил на это, что если эмир не возвратит чиновников, то мы угостим его хорошим свинцовым пловом. Показывал им свой револьвер; «Подари», - запросили все у меня, но я не мог подарить этого револьвера, так как неприятелю оружие не дарится.
На другой день [после празднования взятия Ходжента] готовился обед в так называемой эмировской палатке и гулянье на Минурюке; гулянье это устраивалось по подписке в честь вернувшихся из Бухары наших офицеров. […]
С утра еще тянулся туда народ; я приехал туда перед закатом солнца. […] Когда смерклось, тогда тарантас г. Ч-ова сделал несколько туров в город, который находился от Минурюка в полуторых верстах, и привез к нам дам, по обыкновению, изящно одетых. Два бухарских посланника, кокандский посол и два кашмирца находились тут же в числе гостей; я занимал их разговором. Но вот приехал генерал; импровизированные люстры были зажжены, и начался бал. Сперва разносили чай, и азиатцы с удовольствием хлебнули этого, знакомого им напитка, кажется, чашки по три - по четыре. Желая ли сблизить азиатцев с русским обществом, или просто намереваясь дать обществу возможность поговорить с посланниками, генерал усадил у одного столика несколько ташкендских дам и подвел к ним послов. Те, ничего, сели себе и молчат, осматривая декольтированных дам. Вдруг бухарский посланник, бывший секретарем бухарского посольства, катавшегося на пароходе, закричал мне: «Фитри Иванович, помнишь пароход, - помнишь, там было того?»
- Помню, помню, - отвечал я, сообразивши, что, глядя на голые плеча наших дам, он вспомнил женщин, виденных им в стереоскопе начальника парохода.
Второй посланник дотронулся до тюля, покрывавшего плечи одной хорошенькой дамы. Она спросила, чего это он хочет. Я перевел ему, полагая, что он скажет что-нибудь дельное.
- Скажи ей, что, должно быть, муж ее очень доволен ею.
Я начал убеждать его, что подобные глупости у нас передавать нельзя.
- Что же, что он говорит? - отчего вы не переводите нам? это чрезвычайно интересно, - обратилась ко мне г-жа Ф-цкая.
- Он спрашивает, замужем ли вы, - сказал я; я ему и отвечал, что да. Потом он спросил, есть ли у вас дети; я ему сообщил, что есть дети. Затем уже он начал говорить вам свой комплимент…
- Какой комплимент? - перебила она меня.
- Он сказал, что вы должны быть мудрою матерью, приятною женою и прелестною собеседницею, - добавил я.
В это время начинался кадриль, и общество наше расстроилось. Азиаты мои с разгоревшимися, как уголь, глазами расползлись по сторонам и стали глазеть, как танцевал генерал.
- Смотри-ка, смотри-ка, - говорил один азиатец другому. - Он и сражаться, и плясать мастер. Ах, Аллах, что мы видим?! он с двумя женщинами под ручку бегает. Вот, смотри: тот джигит взял у него свою-то девку и ушел с ней разговаривать…
- Смотри, смотри, как обнялись, - кричали другие. - Ух, черт побери; ведь у них груди-то голые, а так и прижались… вон запрыгали… Дьявольское наваждение!..