Кульджа и Тянь-Шань: путевые заметки (2/3)
С. Н. Алфераки. Кульджа и Тянь-Шань. Путевые заметки // Записки Императорского Русского географического общества по общей географии. Том XXIII, № 2. 1891.
ЧАСТЬ 1. ЧАСТЬ 2. ЧАСТЬ 3
Пряжа шерсти таранчинками. («Этнографический альбом Кульджинского района и Семиреченской области»; художники Г. В. Глушков и Н. Г. Хлудов, 1879-1882.) starinariy.kz
Мы остановились этот раз на новой квартире, заранее нами нанятой в русской части города. Квартира эта была бо́льших размеров и представляла больше удобств для нас, но местность была несравненно монотоннее и менее красива, чем та, в сартовском квартале, где протекал арык, обсаженный деревьями, и где мы поместились при первом приезде в Кульджу. Мы занялись окончательным разбором и упаковкою собранного в устьях Хоргоса материала и приступили к приготовлениям для поездки в горы. На этот раз мы возложили заботы о найме людей, приискиваньи лошадей и заказе всего необходимого для трехмесячного пребывания в местности вполне безлюдной, на нашего проводника Тохта-ахуна, полагаясь на его опытность и честность и сознавая свое полнейшее незнакомство с условиями кочевой жизни в горах.
В Кульдже я нашел подарок от одного из любезнейших местных офицеров, М. Н. Кузмина, - небольшого медвежонка, Машку, имевшую от 3 до 3½ месяцев от роду.
Машка была сначала очень смирна, но раз ночью, подойдя к спящему моему товарищу, сильно укусила его за руку, так что мы стали привязывать ее на ночь. Машка, со своим более светлым ошейником, ничем не разнилась на вид от молодых Ursus arctos. Не таков был другой медвежонок, Мишка, купленный нами у киргиз в Кульдже и тоже привезенный из Алтын-Имельских гор, как и Машка, но из другого ущелья.
Мишка был, несомненно старше Машки и более светлой окраски, причем резко бросались в глаза его совершенно белые длинные когти. Не было сомнения, что мы имели перед собой медвежонка северцовского вида, Ursus leuconyx. Всем своим более массивным строением, более широкою головою и свирепостью, не поддававшейся никакому ни ласковому, ни суровому обращению, Мишка резко отличался и, на мой взгляд, различие между ними было гораздо большее, чем между взрослыми неделимыми Ursus arctos и Ursus leuconyx. Замечу здесь кстати, что, когда я впервые увидел живой экземпляр взрослого U. leuсоnух в Московском зоологическому саду, мне показалось, что общим своим строением он ближе подходил к американскому Ursus ferox, чем к нашему европейскому виду.
К сожалению, нам не удалось, как мы того хотели, привести этих медвежат в Россию, где я надеялся видеть их дальнейший рост. Поручивши их в Кульдже одной, как оказалось, неблагонадежной личности, мы их не застали по возвращении из гор. Куда они девались, мы не могли узнать, но не подлежит сомнению, что они были проданы кому-нибудь вне Кульджи.
Посетив наших немногих кульджинских знакомых, причем мы еще несколько раз имели удовольствие пользоваться радушным гостеприимством полковника фон Вартманна, мы решили съездить к озеру Сайраму (Сайрам-Нор), лежащему в хребте, ограничивающем с севера Илийскую долину.
[…]
Ученая дунганская девушка
19 апреля (1 марта) я был у д-ра А. Регеля, собиравшегося выехать на следующий день к озеру Эби-Нору. Мы же в этот самый день на вновь приобретенных лошадях доехали до Суйдуна, где провели вечер у М. Н. Кузмина, а наутро направились к Талкинскому ущелью, которым лежал наш путь к Сайрам-Hopy. Мы ехали верхом, вещи же наши шли на двух дунганских арбах.
Доро́гой маленький инцидент нас задержал часа на два и нисколько не увеличил нашей симпатии к дунганам вообще. Насколько из туземцев нам были симпатичны калмыки, торгоуты, киргизы и прочие жители Илийской долины, настолько нам были противны эти говорящие по-китайски магометане.
Дунган
Во всех случаях наших сношений с ними, мы все больше и больше убеждались в том, что, не обладая ни одним из качеств хороших магометан, дунгане позаимствовали у китайцев лишь одни их недостатки. Единственное качество, которое мы могли заметить у этого народа, и то только у части его, это трудолюбие в земледелии. Дунгане, которые ехали на арбах с нашими вещами, вдруг остановились посреди дороги и объявили нам, что намерены покурить. Не найдя в этом ничего предосудительного, я им сказал, что курить они могут. Но оказалось, что они закурили опью́н, и что после нескольких затяжек этим зельем пришли в такое одурение или, вернее, опьянение, что преспокойно заснули и продержали нас более двух часов в ожидании их отрезвления.
Дунган
Нам было и досадно, и смешно, да делать было нечего; нужно было вооружиться терпением. Вообще, среди таранчей и дунган, насколько мы имели случай с ними ознакомиться, очень много курильщиков опью́на, и поэтому наши наблюдения не сходятся с уверением г. Уйфальви [Le Kohistan, le Ferghanah et Kuldja. Par W. Ch. E de Ujfalvy (1878), р. 125.], что дунгане не курят. Не только это наблюдение г. Уйфальви, но и некоторые другие расходятся с нашими. Так, в другом месте своего сочинения (стр. 126), он утверждает, что калмыки, живущие в развалинах городов Аккента и Борохудзира, имеют домашним животным яка. Но нам лично яки не встречались, а из расспросов мы о них ничего не могли узнать.
Дунганка
Доехав до начала Талкинского ущелья, мы увидели казачий пикет, под начальством офицера г. Коротнева, к которому я имел рекомендательное письмо из Кульджи. Г. Коротнев дал нам проводников к озеру.
Быстро, бешено вырывалась река Талкинка из этого ущелья, которое очень красиво от самого своего начала.
Пройдя около двух верст вверх по реке, мы разбили свои юрты.
[…]
Дунганка
Тот, кому не приходилось подыматься ущельями, подобными Талкинскому, иногда расширяющимися значительно, иногда суживающимися до того, что путнику остается узенькая тропинка у самого русла реки, текущей между высоких отвесных стен, тот о красоте и дикости подобных ущелий едва ли может себе составить понятие.
Жарко и, главное, душно нам было подвигаться на следующий день этим ущельем. Через Талкинку, пенящуюся и несущуюся с ревом, несмотря на свою незначительную глубину и ширину, существовало когда-то, по китайским преданиям, 48 мостов между началом ущелья и перевалом к Сайраму.
Еще до занятия нами Кульджи число хорошо устроенных мостов превышало три десятка. Теперь же их почти не существовало, если не считать штук десять-двенадцать мостов, находившихся в плачевном состоянии. Но это не беда, - воды немного, и хотя не с особенным удобством, но вброд почти везде Талкинку переехать можно, рискуя, конечно, выкупаться, если лошадь оступится на круглых, неустойчивых камнях, коими устлано все русло реки.
[…]
Вскоре после того, как мы спустились к озеру, стало очень холодно, и мы, не захвативши с собой теплой одежды, порядком промерзли. Белые барашки все сгущались и стали подолгу закрывать от нас солнце, а северный ветер все усиливался. Только что мы сели на лошадей, я почувствовал такой сильный приступ лихорадки, что, доехав до перевала, должен был слезть с лошади и идти пешком.
Но и это оказалось для меня делом нелегким, так как я почувствовал упадок сил и с трудом мог стоять на ногах.
Меня, однако же, поддерживала мысль, что, может быть, арбы наши стоят недалеко, и действительно, через 2 часа ходьбы мы дошли до них и до наших юрт. Здесь я принял большую дозу хинина и, укрывшись всем теплым, что у меня было с собою, заснул.
На следующее утро, оправившись совершенно от пароксизма, при чудной, ясной и теплой погоде, мы стали спускаться по ущелью. […] У самой речки, протянув руку в куст, чтобы поймать какое-то насекомое, я чуть не схватил лежавших свернутыми на ветке двух весьма ядовитых змей - Trigonocephalus intermedius Strauch, принадлежащих к одному семейству с гремучими змеями. Змеи эти, гревшиеся на солнце, так походили своею окраскою на кору ветки, на которой лежали, что заметить их можно было только случайно. То были первые экземпляры, виденные нами, которые, конечно, и поступили в коллекцию; впоследствии мы их встречали во множестве в долине реки Кунгеса. […]
Дойдя до места нашей первой стоянки, в Талкинскому ущелье, мы решили провести здесь еще одну ночь и собрали много интересного. […]
Перед вечером киргиз из соседнего аула, расположенного в близлежащем разветвлении ущелья, прибежал к нам с просьбою дать лекарство для его лошади, только что укушенной змеей, принадлежащей к тому же виду, о котором я упомянул выше, обещая за излечение лошади барана и вечную признательность. Но чем могли мы помочь его горю? Я дал ему нашатырного спирту и немного карболовой кислоты для прикладывания к ранке, сознавая вполне, что это лошади не спасет.
Грустным вернулся киргиз, объявив, что лошадь пала во время его отсутствия, всего через несколько минут после укушения змеею. Это показывает страшную быстроту действия яда этого вида змей. Случаи укушения киргизской скотины змеями весьма часты и почти всегда кончаются быстрою смертью укушенного животного.
Киргиз вернулся к нам в сопровождении нескольких других киргиз, пришедших на нас поглазеть; но этому я был рад, так как они нам принесли тетерева-косача (Tetrao tetrix), пойманного охотничьим ястребом (Astur palumbarius), который, по словам киргиз, когда хорош, не уступает в своих ловчих качествах соколу. Косач был, конечно, куплен, и через несколько минут снабженная этикетом его кожа вошла в состав нашей коллекции. […]
Мы вышли из ущелья в семь часов утра, попрощавшись с офицером и казаками пикета, и снова очутились в Илийской долине. Дорогой было жарко, и при постоянном слезании и вскакивании на лошадь, в погоне за встречавшимися ящерицами и насекомыми, мы только к вечеру доехали, усталые, до Суйдуна.
Отдохнув несколько часов на почтовой станции, вернулись мы в Кульджу на почтовой повозке; лошадей же своих отправили туда под наблюдением Манджи и Яковлева.
Приготовления к отъезду в горы мы нашли весьма мало подвинутыми, и я убедился, что на Тохта-ахуна можно расчитывать не более, как и на других туземцев-азиатов, не имеющих понятия о значении и цене времени.
Ввиду такой задержки Скараманга решился еще раз побывать на Хоргосе с специальною целью поохотиться на тигров. Утром 29 апреля (11 мая) он направился, в сопровождении Яковлева и торгоута Дорджа, к нашей бывшей стоянке у Хоргоса. Я же на следующий день переправился на пароме на левый берег Или, в селение Кайнак, с целью повидаться с начальником Южного участка г. Изразцовым и с жившим в Кайнаке Тохта-ахуном, которого его табун видимо интересовал более, чем заботы о приготовлениях к нашей поездке в Тянь-Шань.
Таранчинец
Кайнак (на картах: Кайнук) - большое селение, населенное таранчами и сартами, в котором имеет свое пребывание начальник Южного участка, отстоит от Кульджи верстах в восемнадцати. Я отправился туда верхом, в сопровождении Манджи.
Паромы, переправляющие путников через Или, крайне здесь быструю и имеющую до 85 сажень ширины, ходят свободно, т. е. не на канатах. Поэтому, уносимые течением, они причаливают к противоположному берегу без малого на версту ниже по реке. Отсюда быками или лошадьми паром перетаскивается вверх по реке другим берегом до такого места, от которого, при обратной переправе, течением его причалило бы к месту отправления. Нужно отдать справедливость, что, несмотря на сложность этой операций, паром очень исправно совершает свои рейсы, что делает честь аккуратности его хозяев сартов.
Левый низменный и глинистый берег Или прорезывается двумя или тремя мелкими ее рукавами, через которые можно совершенно удобно и безопасно переезжать вброд во время низкого уровня воды, но которые во время половодья превращаются в глубокие реки. Нередко вода выступает из берегов этих рукавов и затопляет весь левый берег Или на значительное пространство, т. е. в ширину верст на семь или более.
Сибо
Проехав подверженную таким наводнениям местность, мы очутились возле сибинского поселка (городка) Хайр-Суймун. Въезжать в Хайр-Суймун приходится невысокими деревянными воротами, над которыми выстроена колокольня с деревянными колоколами.
Домики расположены по сторонам улицы правильно, но сама улица грязна донельзя. Много свиней разгуливает по ней и копаются в жидкой грязи или же лежат, растянувшись, в более глубоких лужах. Свиньи, виденные нами здесь, были все черные, малорослые и, по складкам на морде, напоминали одну из японских пород домашних свиней.
Женщины носили китайский костюм и все без исключения курили табак из небольших трубочек. Часто можно было видеть, как, куря такую трубочку, курильщица в то же время набивала табаком такую же другую трубочку, чтобы тотчас же заменить ею выкуренную. Кисеты, в которых хранится табак, сделаны из кожи и все своеобразной, но одинаковой формы. Еще страннее было видеть детей, в особенности 5-6-летних девочек, куривших с большою серьезностью такие же трубки.
Сибо, женщина
Ближайшие окрестности селения заняты были табачными плантациями. Часть табаку была уже посажена, часть же рассады садилась при нас, причем большая часть населения Хайр-Суймуна была занята этой работой.
Обработка плантаций была образцовая. За табачными плантациями тянулись поля, засеянные злаками. Тут между прочим росло четыре сорта проса, один из которых служит кормом для лошадей, заменяя собою овес.
Нам говорили, что просо придает много силы и энергии лошадям и что оно обходится раза в четыре дешевле, чем овес.
Оросительная система доведена здесь до совершенства.
Переезжая по мостику, через главный оросительный арык, мы заметили нескольких переплывавших его гадюк (Vipera berus).
Проехав пашни сибинцев, мы скоро взобрались на подъем в 60 или 70 фут и очутились на глинистой ровной степи, усеянной солончаками, поросшими солянкою (Salsola). Подъем этот служит пределом разлива Или в половодье. Глинистая почва этой более возвышенной плоскости, там, где она была свободна от солончаков, была покрыта сорными травами (бурьяном) и чием.
Широкая, покатая дорога, ведшая отсюда в Кайнак, свидетельствовала о том, что движение на арбах здесь довольно значительно. […]
Приехав в Кайнак, где я г. Изразцова не застал, равно как не застал и Тохта-ахуна, уехавшего к своему табуну, я отдохнул в доме последнего и был угощен пловом и разными сластями его довольно миловидной женой, таранчинкой.
Было темно, когда мы подъехали к парому, но нас все-таки согласились перевезти на кульджинский берег. […]
Дома мы застали наших охотников, вернувшихся с Xopгоса. Успеха они не имели. Опять видели следы повсюду, но со зверем встретиться им не удалось. […]
Приготовления к отъезду подвигались к концу. Мы только поджидали партию верблюдов, из которых предстояло выбрать и купить под вьюки десять штук, так как в Кульдже хороших верблюдов для продажи не имелось.
4 (16) мая мы простились с полковником Б. Ф. фон Вартманном, который на следующий день уезжал в Верный, покидая свой пост в Кульдже.
[…]
7 (19) мая нам наконец удалось купить десять хороших верблюдов (Camelus bactrianus). Одногорбый верблюд в этом крае совершенно неизвестен, и киргизы, которым говорил я про дромадеров, с большим недоверием относились к моим словам.
Купленные верблюды были невелики, но крепкого сложения и вообще молодые, здоровые животные. Они обошлись нам круглым счетом по 55 рублей штука.
Пока Тохта-ахун выторговывал верблюдов, мы купили несколько превосходных лошадей, по 25 рублей за штуку. Этими двумя покупками и закончились наши приготовления к поездке в горы.
Таким образом, у нас было 10 верблюдов и 10 лошадей. Тохта-ахун должен был ехать на своих лошадях, да, кроме того, захватить с собою весь свой табун из Кайнака, что я ему разрешил сделать под условием, чтобы, в случае надобности, мы могли пользоваться лошадьми из его табуна по нашему усмотрению.
Сделав кому следовало прощальные визиты и заручившись любезным предложением д-ра Мацеевского быть хранителем наших денег и заведывать доставкой нам и отправкой нашей корреспонденции, нам оставалось лишь навьючить верблюдов и двинуться в путь. Любезности д-ра Мацеевского я был обязан также и новому запасу спирта для коллекции, взамен нами уже израсходованного.
Вечером 9 (21) мая все было готово к выезду из Кульджи. Все было размещено по деревянным ящикам, по возможности равномерно и удобно. Ящики были обиты полосами из листового железа, придававшими им большую прочность, не увеличивая заметно их веса. Два таких ящика одинакового веса составляли ношу одного верблюда, которая не должна была превышать 8 или 9 пудов, так как в горах верблюд и такую тяжесть выносит с трудом. Более всего пришлось похлопотать над размещением боевых снарядов, которых было около восемнадцати пудов. […]
10 (22) мая с утра было пасмурно, и несколько раз принимался накрапывать дождь. Невообразимая пыль стояла неподвижно в воздухе, стесняя дыхание.
К полудню животные были навьючены, и мы выступили. Нас было всех двенадцать человек при десяти верблюдах, десяти лошадях и двух собаках. […]
Тохта-ахун с своим служителем ехали на собственных лошадях.
Только что мы выехали за ворота дома, пошел проливной дождь с сильным градом, при резких порывах ветра. Но пока мы доехали до паромов на Или, т. е. сделали две версты, погода утихла и небо прояснилось. Благодаря любезности властей, паромы нас ожидали к назначенному часу, и переправа, весьма сложная, совершались благополучно и сравнительно скоро. Пришлось, конечно, верблюдов развьючить, чтобы на той стороне их снова навьючить. Верблюдов можно было переправить через Или, только привязав их к парому по несколько штук сразу. Раз верблюд потерял под собою дно, он и не пробует плыть, а ложится беспомощно на бок и в таком виде перетаскивается до следующего берега. Паромщики-сарты нам много помогли в развьючивании и нaвьючивании верблюдов и получили щедрое вознаграждение. Так как мы в этот день не успели бы дойти до Кайнака, как было предположено, то и решили переночевать на берегу Или; для этого поднялись вверх по ее левому берегу версты на две. Ночь выдалась холодная, и мы как-то тревожно ее провели. На утро погода была ясная, теплая и веселая, так что мы выкупались на отмели Или и двинулись к Кайнаку.
[…]
Меня очень удивило то обстоятельство, что на этой глинистой степи мы не встречали фаланг (Solрuga), обилием которых славится эта местность. Ни в Кульдже, ни на Хоргосе мы не встречали этой малопривлекательной твари, а между тем фаланги очень меня интересовали. Расскажу довольно забавный эпизод, случившийся с нами в Кульдже по поводу фаланг. Солдат Яковлев, проживший несколько лет в Кульдже и рассказывавший мне неоднократно об обилии фаланг в летнем их лагере, сообщил мне как-то, что партия солдат послана была начальством к месту стоянки лагеря, отстоящего от Кульджи в двух или трех верстах, чтобы истребить массу фаланг, водящихся там, прежде чем туда выступят солдаты. Яковлев обещал солдатам вознаграждение за принесенных мне фаланг и снабдил их банкою. Действительно, на следующий день явилось ко мне несколько человек солдат с баночкою, наполненною медведками (Grylotalpa). Едва ли мне, однако, удалось разубедить солдат в их заблуждении, несмотря на то, что я брал этих медведок в руки, показывал им их крылья и проч. Это мне показалось тем более странным заблуждением со стороны солдат, что фаланги действительно существуют во всем этом крае далеко не в малом числе.
Мы нашли в Кайнаке приготовленную для нас роскошную юрту, раскинутую в саду, по распоряжению Тохта-ахуна.
Мы завтракали и обедали в этот день у гостеприимнейших супругов Изразцовых, которые отнеслись к нам крайне любезно и радушный прием которых мы всегда будем помнить.
Несмотря, однако же, на то, что мы были вполне сыты, вечером появилось гигантское блюдо отлично приготовленного плова, предложенного нам Тохта-ахуном. Хоть и через силу, но нужно было проглотить немного этого азиатского блюда, которое вообще приготовлялось в Кульджинском крае чрезвычайно вкусно, чему главным образом способствовала баранина такого высокого качества, какой мне в других местах пробовать не приходилось. Действительно, трудно поверить, лично в том не убедившись, что рыба, жаренная на сале тамошних баранов, очень вкусна, напоминая вкусом самую лучшую итальянскую фритуру.
Качество мяса и жира баранов зависит главным образом от изобилия соли на пастбищах Илийской долины.
Вечером я почувствовал легкий озноб и сейчас же принял дозу хинина, после чего и лег спать. 13 (25) числа мы двинулись дальше на восток. Наш караван здесь увеличился целым табуном, состоящем из 48 лошадей Тохта-ахуна, который, как сказано выше, я разрешил ему взять с собою, и пятнадцатью провиантными баранами, взятыми на случай неудачных охот на зверей. Долго шли мы в этот день, чтобы достигнуть уже после заката солнца таранчинского селения Мазар, за которым и остановились на ночлег.
[…]
15 (27) мая спустились из возвышенной местности в долину речки Шарбугчи, незначительного притока Или, и здесь остановились у таранчинского селения того же имени. Местность была довольно красива и оживлялась значительным количеством, птиц, из которых в особенности журавли (Grus cinerea) и отайки (Casarca rutila) оглашали окрестность своими зычными голосами.
На юг от нашей стоянки находилась довольно высокая горная глыба, прорезанная ущельем, из которого через узкий проход вытекала речка Шарбугчи. У самого прохода была устроена таранчами водяная мельница.
[…]
Яковлев ездил в этот день выше в горы попытать счастия с ружьем и почти одновременно с нами вернулся к нашей стоянке. Он привез из одного ущелья, лежавшего несколько западнее Шарбугчи, интересные образцы им виденных бабочек, говоря, что их там летало великое множество. Это побудило меня на следующий день чуть свет направиться в это ущелье в сопровождении Мищенки и Яковлева.
Караван же, под начальством моего товарища, двинулся далее на восток и должен был остановиться вблизи реки Текеса, у селения Хайр-Мудун. Насколько мне помнится, селение это сибинское, но в моем дневнике пропущено указание его народности.
[…]
Доехав до места последнего нашего ночлега, мы в селении Шарбугчи встретили г. Изразцова, объезжавшего вверенный ему Южный участок. Закусивши здесь еще раз и напившись чаю, мы пустились догонять наш караван. После блуждания по незнакомой местности, и то только благодаря калмыку, взятому нами в проводники из калмыцкого стана, на который мы нечаянно набрели в темноте, удалось нам в час ночи отыскать своих спутников. […]
Доурджи-Мигмыр, калмык
Оказалось, однако, что наш караван не доехал до Текеса, и только проехав еще верст двенадцать на следующее утро, мы очутились у этой большой реки, через которую нам предстояло перебраться вброд. […]
Мы находились теперь приблизительно в версте от ущелья, из которого вытекает Текес, и приблизительно в пяти верстах от слияния его с Кунгесом. Вблизи ущелья находились паромы, перевозившие прежде путников не подобно тому, как устроены паромы на Или, но по канату, как обыкновенные русские паромы. Какой народности принадлежало устройство этого парома, мы добиться не могли. Теперь он был в бездействии, и нам приходилось перейти Текес вброд. […]
Мне надолго остался памятен этот переход. Переправа чрез главное русло производилась нами таким образом, что один верховой вел навьюченного верблюда, тогда как двое верховых поддерживали животное с обеих сторон, ухватившись за вьюки. Хотя верблюды и не теряли дна под ногами, все же, будь они без поддержки, быстрота течения их неминуемо сшибла бы с ноги. Лошади, на которых ехали верховые, должны были плыть в середине реки. Нужны были весь навык и ловкость туземных наездников, чтобы суметь управлять и лошадью, и поддерживать верблюдов в таком бешеном течении.
Я же, пустившийся на своей лошади один, очутился в весьма неприятном положении, как только последняя пошла вплавь. Быстро мелькавшая пред глазами вода, впервые испытываемое чувство сидеть на плывущем животном, внезапное ощущение холода при моем погружении в ледяную воду выше пояса, все это меня так озадачило, что я не мог понять, плывет ли лошадь вперед или уносит ее течением. У меня настолько закружилась голова, что я чувствовал, что не удержу равновесия и неминуемо приму полную ванну; но тут один из джигитов наших, киргиз, бросился ко мне на помощь и, схватив лошадь за повод, скоро вывел ее на отмель. Таким образом я очутился на правом берегу Текеса, а вскоре и весь наш караван благополучно сюда перебрался. Бедные собаки, да и некоторые из баранов, совершили более длинное плавание, так как течением их унесло по крайней мере на версту ниже того места, где мы вышли на берег.
Мы находились теперь уже в Кунгесской долине, и сначала ею, а потом горным ущельем должны были дойти до самого верховья Кунгеса. Тотчас за Текесом местность сразу подымается футов на сто. Тут мы нашли стоянку небольшого калмыцкого племени, именовавшего себя шами́. Мы не сумели от них добиться, чем именно они отличаются от калмыков вообще, но они говорили нам, что их племя с незапамятных времен кочует по течению Текеса, и что оно было прежде многочисленно, теперь же всех шами́ вообще оставалось не более пятисот кибиток, т. е. около двух тысяч человек, мужчин и женщин. Калмыки эти были чрезвычайно бедны и почти не имели скота.
Тюря-Монца-Авылыщпарца, калмык
К нам подошел один совершенно голый представитель этого племени, помогавший переправе нашего каравана через Текес, и настоятельно стал нас упрашивать взять его с собою в дальнейшее наше странствование, хотя бы из-за одного пропитания. Наружность этого человека мне понравилась, а так как один из туземцев нашей экспедиций нам не годился и я чувствовал, что придется его рассчитать, то я и решился принять Церинджапа (так звали его) в состав наших служителей. Лошадь для него нашлась в табуне Тохта-ахуна. Как оказалось впоследствии, Церинджап был способный человек, опытный проводник, знавший отлично ту часть гор, которыми шла наша экспедиция, и, благодаря некоторым познаниям кулинарного искусства, скоро занял должность нашего повара. Преданность нам этого человека была безгранична, и более верного и трудолюбивого человека нам нельзя было бы найти. Бедный, голодный поступил к нам этот человек, и надо было видеть, несколько месяцев спустя, его недоумение и радость, когда он получил при расчете жалованье наравне с другими туземцами, значительную денежную награду кроме того, верховую лошадь и карабин Бердана с запасом патронов. Уехавши из своего стана нищим, он к нему возвращался богачом.
Часто, по возвращении в Россию, приходили мне в голову вопросы: послужили ли в пользу Церинджапу наши подарки? Стал ли он от них счастливее?
Тюря-Монца-Авылыщпарца, калмык
Местность, где мы теперь находились, была глинистая площадь, поросшая весьма скудною растительностью, состоявшею из Alhagi и какого-то вида Caragana. Но этих растений было так мало, что нашим животным было нелегко ими насытиться. Здесь было очень много фаланг (Solpuga intrepida), очень крупных, не уступавших по величине Galeodes araneoides, и гигантских тарантулов, Trochosa singoriensis. Вечером сбегались к костру эти непрошеные гости, причем фаланги подвигались весьма своеобразными прыжками. Несмотря на все написанное за и против ядовитости укушения фаланги, вопрос этот остается для меня темным. Калмыки-шами́, жившие тут, говорили нам, что им приходилось много страдать от фаланг. Боль, говорили они, от их укушения бывает нестерпима и вызывает сильные лихорадочные припадки. Но многое зависит, конечно, от того, в какое место она укусит.
[…]
Вскоре по установке палаток мы направились к устью Текеса, желая посмотреть на место слияния его с Кунгесом. […]
Тигры и кабаны живут в камышах нижнего течения Кунгеса; сюда же заходят иногда и ирбисы из лесов, окаймляющих Кунгес на несколько десятков верст выше.
На следующий день, 19 (31) мая, мы предприняли экскурсию к ущелью Текеса. […]
20 мая (1 апреля) было очень жарко, и мы должны были совершить в два приема переход до местечка Гюнзуухо, где предполагалась ночевка, чтобы дать отдохнуть верблюдам. […]
Караван наш перешел в этот день через значительный приток Кунгеса, реку Цангму. Благодаря тогдашнему мелководью, переход никаких затруднений не представлял. Вода, в самом глубоком месте, доходила лишь до колен верблюдам. Нижнее течение Цангмы богато камышами; с верхним же течением ее мы познакомились на возвратном пути, в августе, при спуске с Юлдуса.
После переправы мы остановились у заброшенного арыка, верстах в шести дальше, и здесь встретили восемь человек торгоут, при 21 лошади, вооруженных тремя фитильными ружьями. Шли они из Карашара в Илийскую долину, за оставшимися там торгоутами, которым было предписано выселиться из наших пределов за китайскую границу, так как торгоуты эти отказывались платить установленные с них налоги. От них узнали, что в урочище Шарходзи, по нижнему течению Кунгеса, куда мы теперь направлялись, много маральих следов, а что на Юлдусе, которыми они теперь прошли, природа только что пробуждалась от зимней спячки, и трава едва стала пробиваться.
Торгоут
22 мая (4 июня), после тридцативерстного перехода, мы достигли ручья Ханчибулук, где решили простоять дня два.
[…]
24 мая (5 июня) прошли верст двенадцать и подошли к Кунгесу в том месте, где нам нужно было переходить его вброд. Брод был неглубок, и мы вскоре подымались уже правым берегом, и дошли до густого леса, у которого и остановились. Леса, окаймляющие Кунгес с обеих сторон, тянутся с небольшими перерывами почти до самых истоков этой реки или, вернее, до пределов лесного пояса той части Тянь-Шаня, где Кунгес берет свое начало.
В нижнем течении Кунгеса леса эти отличаются большим разнообразием древесных пород, перемешанных с ягодниками и камышами. К осени, когда здесь разрастается дикий хмель и разные ползучие растения, местами нет возможности пробраться через гущину. Здесь изобилуют дикий абрикос (урюк) и дикие яблони двух или трех разновидностей.
Эти леса описаны очень верно мастерскою рукою покойного Пржевальского в его первом путешествии на Лоб-Нор. В этих-то лесах и начинается оседлая жизнь оленя-марала.
Так как марал является предметом усердного преследования в большей части Северной и Центральной Азии, а также и в описываемой здесь местности как самое ценное промысловое животное, то я хочу сообщить об нем все то, что мне удалось узнать [Таранчи, киргизы, калмыки и монголы вообще называют самца марала - буга или бугу; самку же - марал. Тунгусы, по словам А. Черкасова, в его превосходной книге «Записки охотника Восточной Сибири», зовут самца изюбра бого или бугуй. Все эти наименования самца азиатского оленя совпадают, конечно, и с южнорусским словом бугай, т. е. бык.].
Таранчи, калмыки, торгоуты и отчасти киргизы так же ревностно преследуют здесь весною марала, из-за его молодых рогов - мюнгёс, как и промышленники сибирской тайги из-за тех же рогов - пантов преследуют изюбра. Цель преследования марала-самца - добыча его рогов, когда они еще мягки и покрыты молодою кожею, которая, в свою очередь, покрыта бархатистою, короткою и нежною шерстью. Самый разгар маральего промысла поэтому совпадает с тем временем, когда молодые рога в описанном выше виде достигли уже своего полного роста, но не начали еще усыхать. Вскоре же, по достижении полного роста, кожа на них начинает морщиться, присыхая все более и более к утончающемуся и твердеющему стволу рога, затем кожа эта лопается, отделяется лохмотьями и постепенно совсем отпадает от вполне затвердевшего рога.
Поэтому лучшим временем для маральего промысла есть май и начало июня, когда рога уже достигли своего полного роста и когда кожа еще цела, а находящиеся под нею кровные сосуды еще не начали атрофироваться. Рога, добытые в это время и приготовленные известным способом, представляют большую ценность. Но как только рога на звере вполне отвердеют и потеряют свою бархатность, они в тоже время теряют и свою стоимость. Тогда прекращается и самый маралий промысел.
Охота на марала в другое время года, из-за мяса, как, например, охота осенью на рев, уже не имеет здесь промыслового характера, а чисто случайный.
Впрочем, туземцы, как нам говорили, умеют очень хорошо подражать голосу ревущего марала, употребляя для этого ствол какого-то зонтичного растения.
Китайцы приписывают приготовленным известным способом маральим рогам некоторые особые свойства, и поэтому цена на них очень высока: сто, сто двадцать и даже до ста восьмидесяти рублей платят китайцы за пару рогов, смотря по их величине, весу и достоинству. Светлые рога ценятся при этом дороже темных. Для маральего промысла здесь собираются партии туземцев и образуют из себя охотничьи артели, разделяя между собою добычу или поровну, или в заранее условленной части.
Область распространения марала в Тянь-Шане весьма обширна, а потому и количество рогов, привозимых на продажу в Кульджу по окончании промысла, значительно. Здесь скупщики этого товара, китайцы и сарты, закупают его, перебивая друг перед другом цену, и отправляют его по почте в Кяхту, чрез Сибирь.
Только очень небольшое количество рогов остается Кульдже.
По приблизительному нашему расчету, в конце семидесятых годов вывоз рогов из Кульджи равнялся приблизительно двум тысячам пар. О том, что делают китайцы с маральими рогами, писалось довольно много, но, видимо, существует разногласие насчет этого вопроса, что понятно, если, как говорит в одном из своих путешествий Пржевальский, китайцы держат в секрете от европейцев употребление ими этого продукта. Насколько нам удалось узнать, куски маральих рогов составляют между прочим непременную принадлежность приданого всякой невесты, и чем невеста богаче, тем больше маральих рогов в ее приданом. Небольшое кусочки рога опускаются обыкновенно в водохранилища, так как употребление такой воды должно обеспечить женщин от бесплодия. Но нет сомнения, что рога имеют и иное назначение, так как мне пришлось видеть кусочки маральих рогов в китайской аптеке в Кульдже. Там же видел я высушенные ступни медведя, лапы орлов и филинов, зубы разных хищных животных и знаменитый корень чжинь-шень.
[…]
26 мая (7 июня). […] Пройдя весь путь до Шарходзи опушкою леса, мы вечером остановились у этого урочища. Против нас, на левой стороне реки, находились кой-какие постройки, служащие летом службами во время стоянки здесь нашего пикета, состоящего, кажется, из сотни казаков. […]
Поздно вечером подошла к нам партия охотников таранчей, тщетно искавших в горах маралов с рогами. Они убили трех маралух, которыми и питались во все время охоты. Теперь недовольные возвращались они в Кульджу.
Мы простояли здесь до 29 мая (10 июня), так как местность представляла своим разнообразием много удобств для экскурсий. […]
ОКОНЧАНИЕ
ЧАСТЬ 1. ЧАСТЬ 2. ЧАСТЬ 3
Пряжа шерсти таранчинками. («Этнографический альбом Кульджинского района и Семиреченской области»; художники Г. В. Глушков и Н. Г. Хлудов, 1879-1882.) starinariy.kz
Мы остановились этот раз на новой квартире, заранее нами нанятой в русской части города. Квартира эта была бо́льших размеров и представляла больше удобств для нас, но местность была несравненно монотоннее и менее красива, чем та, в сартовском квартале, где протекал арык, обсаженный деревьями, и где мы поместились при первом приезде в Кульджу. Мы занялись окончательным разбором и упаковкою собранного в устьях Хоргоса материала и приступили к приготовлениям для поездки в горы. На этот раз мы возложили заботы о найме людей, приискиваньи лошадей и заказе всего необходимого для трехмесячного пребывания в местности вполне безлюдной, на нашего проводника Тохта-ахуна, полагаясь на его опытность и честность и сознавая свое полнейшее незнакомство с условиями кочевой жизни в горах.
В Кульдже я нашел подарок от одного из любезнейших местных офицеров, М. Н. Кузмина, - небольшого медвежонка, Машку, имевшую от 3 до 3½ месяцев от роду.
Машка была сначала очень смирна, но раз ночью, подойдя к спящему моему товарищу, сильно укусила его за руку, так что мы стали привязывать ее на ночь. Машка, со своим более светлым ошейником, ничем не разнилась на вид от молодых Ursus arctos. Не таков был другой медвежонок, Мишка, купленный нами у киргиз в Кульдже и тоже привезенный из Алтын-Имельских гор, как и Машка, но из другого ущелья.
Мишка был, несомненно старше Машки и более светлой окраски, причем резко бросались в глаза его совершенно белые длинные когти. Не было сомнения, что мы имели перед собой медвежонка северцовского вида, Ursus leuconyx. Всем своим более массивным строением, более широкою головою и свирепостью, не поддававшейся никакому ни ласковому, ни суровому обращению, Мишка резко отличался и, на мой взгляд, различие между ними было гораздо большее, чем между взрослыми неделимыми Ursus arctos и Ursus leuconyx. Замечу здесь кстати, что, когда я впервые увидел живой экземпляр взрослого U. leuсоnух в Московском зоологическому саду, мне показалось, что общим своим строением он ближе подходил к американскому Ursus ferox, чем к нашему европейскому виду.
К сожалению, нам не удалось, как мы того хотели, привести этих медвежат в Россию, где я надеялся видеть их дальнейший рост. Поручивши их в Кульдже одной, как оказалось, неблагонадежной личности, мы их не застали по возвращении из гор. Куда они девались, мы не могли узнать, но не подлежит сомнению, что они были проданы кому-нибудь вне Кульджи.
Посетив наших немногих кульджинских знакомых, причем мы еще несколько раз имели удовольствие пользоваться радушным гостеприимством полковника фон Вартманна, мы решили съездить к озеру Сайраму (Сайрам-Нор), лежащему в хребте, ограничивающем с севера Илийскую долину.
[…]
Ученая дунганская девушка
19 апреля (1 марта) я был у д-ра А. Регеля, собиравшегося выехать на следующий день к озеру Эби-Нору. Мы же в этот самый день на вновь приобретенных лошадях доехали до Суйдуна, где провели вечер у М. Н. Кузмина, а наутро направились к Талкинскому ущелью, которым лежал наш путь к Сайрам-Hopy. Мы ехали верхом, вещи же наши шли на двух дунганских арбах.
Доро́гой маленький инцидент нас задержал часа на два и нисколько не увеличил нашей симпатии к дунганам вообще. Насколько из туземцев нам были симпатичны калмыки, торгоуты, киргизы и прочие жители Илийской долины, настолько нам были противны эти говорящие по-китайски магометане.
Дунган
Во всех случаях наших сношений с ними, мы все больше и больше убеждались в том, что, не обладая ни одним из качеств хороших магометан, дунгане позаимствовали у китайцев лишь одни их недостатки. Единственное качество, которое мы могли заметить у этого народа, и то только у части его, это трудолюбие в земледелии. Дунгане, которые ехали на арбах с нашими вещами, вдруг остановились посреди дороги и объявили нам, что намерены покурить. Не найдя в этом ничего предосудительного, я им сказал, что курить они могут. Но оказалось, что они закурили опью́н, и что после нескольких затяжек этим зельем пришли в такое одурение или, вернее, опьянение, что преспокойно заснули и продержали нас более двух часов в ожидании их отрезвления.
Дунган
Нам было и досадно, и смешно, да делать было нечего; нужно было вооружиться терпением. Вообще, среди таранчей и дунган, насколько мы имели случай с ними ознакомиться, очень много курильщиков опью́на, и поэтому наши наблюдения не сходятся с уверением г. Уйфальви [Le Kohistan, le Ferghanah et Kuldja. Par W. Ch. E de Ujfalvy (1878), р. 125.], что дунгане не курят. Не только это наблюдение г. Уйфальви, но и некоторые другие расходятся с нашими. Так, в другом месте своего сочинения (стр. 126), он утверждает, что калмыки, живущие в развалинах городов Аккента и Борохудзира, имеют домашним животным яка. Но нам лично яки не встречались, а из расспросов мы о них ничего не могли узнать.
Дунганка
Доехав до начала Талкинского ущелья, мы увидели казачий пикет, под начальством офицера г. Коротнева, к которому я имел рекомендательное письмо из Кульджи. Г. Коротнев дал нам проводников к озеру.
Быстро, бешено вырывалась река Талкинка из этого ущелья, которое очень красиво от самого своего начала.
Пройдя около двух верст вверх по реке, мы разбили свои юрты.
[…]
Дунганка
Тот, кому не приходилось подыматься ущельями, подобными Талкинскому, иногда расширяющимися значительно, иногда суживающимися до того, что путнику остается узенькая тропинка у самого русла реки, текущей между высоких отвесных стен, тот о красоте и дикости подобных ущелий едва ли может себе составить понятие.
Жарко и, главное, душно нам было подвигаться на следующий день этим ущельем. Через Талкинку, пенящуюся и несущуюся с ревом, несмотря на свою незначительную глубину и ширину, существовало когда-то, по китайским преданиям, 48 мостов между началом ущелья и перевалом к Сайраму.
Еще до занятия нами Кульджи число хорошо устроенных мостов превышало три десятка. Теперь же их почти не существовало, если не считать штук десять-двенадцать мостов, находившихся в плачевном состоянии. Но это не беда, - воды немного, и хотя не с особенным удобством, но вброд почти везде Талкинку переехать можно, рискуя, конечно, выкупаться, если лошадь оступится на круглых, неустойчивых камнях, коими устлано все русло реки.
[…]
Вскоре после того, как мы спустились к озеру, стало очень холодно, и мы, не захвативши с собой теплой одежды, порядком промерзли. Белые барашки все сгущались и стали подолгу закрывать от нас солнце, а северный ветер все усиливался. Только что мы сели на лошадей, я почувствовал такой сильный приступ лихорадки, что, доехав до перевала, должен был слезть с лошади и идти пешком.
Но и это оказалось для меня делом нелегким, так как я почувствовал упадок сил и с трудом мог стоять на ногах.
Меня, однако же, поддерживала мысль, что, может быть, арбы наши стоят недалеко, и действительно, через 2 часа ходьбы мы дошли до них и до наших юрт. Здесь я принял большую дозу хинина и, укрывшись всем теплым, что у меня было с собою, заснул.
На следующее утро, оправившись совершенно от пароксизма, при чудной, ясной и теплой погоде, мы стали спускаться по ущелью. […] У самой речки, протянув руку в куст, чтобы поймать какое-то насекомое, я чуть не схватил лежавших свернутыми на ветке двух весьма ядовитых змей - Trigonocephalus intermedius Strauch, принадлежащих к одному семейству с гремучими змеями. Змеи эти, гревшиеся на солнце, так походили своею окраскою на кору ветки, на которой лежали, что заметить их можно было только случайно. То были первые экземпляры, виденные нами, которые, конечно, и поступили в коллекцию; впоследствии мы их встречали во множестве в долине реки Кунгеса. […]
Дойдя до места нашей первой стоянки, в Талкинскому ущелье, мы решили провести здесь еще одну ночь и собрали много интересного. […]
Перед вечером киргиз из соседнего аула, расположенного в близлежащем разветвлении ущелья, прибежал к нам с просьбою дать лекарство для его лошади, только что укушенной змеей, принадлежащей к тому же виду, о котором я упомянул выше, обещая за излечение лошади барана и вечную признательность. Но чем могли мы помочь его горю? Я дал ему нашатырного спирту и немного карболовой кислоты для прикладывания к ранке, сознавая вполне, что это лошади не спасет.
Грустным вернулся киргиз, объявив, что лошадь пала во время его отсутствия, всего через несколько минут после укушения змеею. Это показывает страшную быстроту действия яда этого вида змей. Случаи укушения киргизской скотины змеями весьма часты и почти всегда кончаются быстрою смертью укушенного животного.
Киргиз вернулся к нам в сопровождении нескольких других киргиз, пришедших на нас поглазеть; но этому я был рад, так как они нам принесли тетерева-косача (Tetrao tetrix), пойманного охотничьим ястребом (Astur palumbarius), который, по словам киргиз, когда хорош, не уступает в своих ловчих качествах соколу. Косач был, конечно, куплен, и через несколько минут снабженная этикетом его кожа вошла в состав нашей коллекции. […]
Мы вышли из ущелья в семь часов утра, попрощавшись с офицером и казаками пикета, и снова очутились в Илийской долине. Дорогой было жарко, и при постоянном слезании и вскакивании на лошадь, в погоне за встречавшимися ящерицами и насекомыми, мы только к вечеру доехали, усталые, до Суйдуна.
Отдохнув несколько часов на почтовой станции, вернулись мы в Кульджу на почтовой повозке; лошадей же своих отправили туда под наблюдением Манджи и Яковлева.
Приготовления к отъезду в горы мы нашли весьма мало подвинутыми, и я убедился, что на Тохта-ахуна можно расчитывать не более, как и на других туземцев-азиатов, не имеющих понятия о значении и цене времени.
Ввиду такой задержки Скараманга решился еще раз побывать на Хоргосе с специальною целью поохотиться на тигров. Утром 29 апреля (11 мая) он направился, в сопровождении Яковлева и торгоута Дорджа, к нашей бывшей стоянке у Хоргоса. Я же на следующий день переправился на пароме на левый берег Или, в селение Кайнак, с целью повидаться с начальником Южного участка г. Изразцовым и с жившим в Кайнаке Тохта-ахуном, которого его табун видимо интересовал более, чем заботы о приготовлениях к нашей поездке в Тянь-Шань.
Таранчинец
Кайнак (на картах: Кайнук) - большое селение, населенное таранчами и сартами, в котором имеет свое пребывание начальник Южного участка, отстоит от Кульджи верстах в восемнадцати. Я отправился туда верхом, в сопровождении Манджи.
Паромы, переправляющие путников через Или, крайне здесь быструю и имеющую до 85 сажень ширины, ходят свободно, т. е. не на канатах. Поэтому, уносимые течением, они причаливают к противоположному берегу без малого на версту ниже по реке. Отсюда быками или лошадьми паром перетаскивается вверх по реке другим берегом до такого места, от которого, при обратной переправе, течением его причалило бы к месту отправления. Нужно отдать справедливость, что, несмотря на сложность этой операций, паром очень исправно совершает свои рейсы, что делает честь аккуратности его хозяев сартов.
Левый низменный и глинистый берег Или прорезывается двумя или тремя мелкими ее рукавами, через которые можно совершенно удобно и безопасно переезжать вброд во время низкого уровня воды, но которые во время половодья превращаются в глубокие реки. Нередко вода выступает из берегов этих рукавов и затопляет весь левый берег Или на значительное пространство, т. е. в ширину верст на семь или более.
Сибо
Проехав подверженную таким наводнениям местность, мы очутились возле сибинского поселка (городка) Хайр-Суймун. Въезжать в Хайр-Суймун приходится невысокими деревянными воротами, над которыми выстроена колокольня с деревянными колоколами.
Домики расположены по сторонам улицы правильно, но сама улица грязна донельзя. Много свиней разгуливает по ней и копаются в жидкой грязи или же лежат, растянувшись, в более глубоких лужах. Свиньи, виденные нами здесь, были все черные, малорослые и, по складкам на морде, напоминали одну из японских пород домашних свиней.
Женщины носили китайский костюм и все без исключения курили табак из небольших трубочек. Часто можно было видеть, как, куря такую трубочку, курильщица в то же время набивала табаком такую же другую трубочку, чтобы тотчас же заменить ею выкуренную. Кисеты, в которых хранится табак, сделаны из кожи и все своеобразной, но одинаковой формы. Еще страннее было видеть детей, в особенности 5-6-летних девочек, куривших с большою серьезностью такие же трубки.
Сибо, женщина
Ближайшие окрестности селения заняты были табачными плантациями. Часть табаку была уже посажена, часть же рассады садилась при нас, причем большая часть населения Хайр-Суймуна была занята этой работой.
Обработка плантаций была образцовая. За табачными плантациями тянулись поля, засеянные злаками. Тут между прочим росло четыре сорта проса, один из которых служит кормом для лошадей, заменяя собою овес.
Нам говорили, что просо придает много силы и энергии лошадям и что оно обходится раза в четыре дешевле, чем овес.
Оросительная система доведена здесь до совершенства.
Переезжая по мостику, через главный оросительный арык, мы заметили нескольких переплывавших его гадюк (Vipera berus).
Проехав пашни сибинцев, мы скоро взобрались на подъем в 60 или 70 фут и очутились на глинистой ровной степи, усеянной солончаками, поросшими солянкою (Salsola). Подъем этот служит пределом разлива Или в половодье. Глинистая почва этой более возвышенной плоскости, там, где она была свободна от солончаков, была покрыта сорными травами (бурьяном) и чием.
Широкая, покатая дорога, ведшая отсюда в Кайнак, свидетельствовала о том, что движение на арбах здесь довольно значительно. […]
Приехав в Кайнак, где я г. Изразцова не застал, равно как не застал и Тохта-ахуна, уехавшего к своему табуну, я отдохнул в доме последнего и был угощен пловом и разными сластями его довольно миловидной женой, таранчинкой.
Было темно, когда мы подъехали к парому, но нас все-таки согласились перевезти на кульджинский берег. […]
Дома мы застали наших охотников, вернувшихся с Xopгоса. Успеха они не имели. Опять видели следы повсюду, но со зверем встретиться им не удалось. […]
Приготовления к отъезду подвигались к концу. Мы только поджидали партию верблюдов, из которых предстояло выбрать и купить под вьюки десять штук, так как в Кульдже хороших верблюдов для продажи не имелось.
4 (16) мая мы простились с полковником Б. Ф. фон Вартманном, который на следующий день уезжал в Верный, покидая свой пост в Кульдже.
[…]
7 (19) мая нам наконец удалось купить десять хороших верблюдов (Camelus bactrianus). Одногорбый верблюд в этом крае совершенно неизвестен, и киргизы, которым говорил я про дромадеров, с большим недоверием относились к моим словам.
Купленные верблюды были невелики, но крепкого сложения и вообще молодые, здоровые животные. Они обошлись нам круглым счетом по 55 рублей штука.
Пока Тохта-ахун выторговывал верблюдов, мы купили несколько превосходных лошадей, по 25 рублей за штуку. Этими двумя покупками и закончились наши приготовления к поездке в горы.
Таким образом, у нас было 10 верблюдов и 10 лошадей. Тохта-ахун должен был ехать на своих лошадях, да, кроме того, захватить с собою весь свой табун из Кайнака, что я ему разрешил сделать под условием, чтобы, в случае надобности, мы могли пользоваться лошадьми из его табуна по нашему усмотрению.
Сделав кому следовало прощальные визиты и заручившись любезным предложением д-ра Мацеевского быть хранителем наших денег и заведывать доставкой нам и отправкой нашей корреспонденции, нам оставалось лишь навьючить верблюдов и двинуться в путь. Любезности д-ра Мацеевского я был обязан также и новому запасу спирта для коллекции, взамен нами уже израсходованного.
Вечером 9 (21) мая все было готово к выезду из Кульджи. Все было размещено по деревянным ящикам, по возможности равномерно и удобно. Ящики были обиты полосами из листового железа, придававшими им большую прочность, не увеличивая заметно их веса. Два таких ящика одинакового веса составляли ношу одного верблюда, которая не должна была превышать 8 или 9 пудов, так как в горах верблюд и такую тяжесть выносит с трудом. Более всего пришлось похлопотать над размещением боевых снарядов, которых было около восемнадцати пудов. […]
10 (22) мая с утра было пасмурно, и несколько раз принимался накрапывать дождь. Невообразимая пыль стояла неподвижно в воздухе, стесняя дыхание.
К полудню животные были навьючены, и мы выступили. Нас было всех двенадцать человек при десяти верблюдах, десяти лошадях и двух собаках. […]
Тохта-ахун с своим служителем ехали на собственных лошадях.
Только что мы выехали за ворота дома, пошел проливной дождь с сильным градом, при резких порывах ветра. Но пока мы доехали до паромов на Или, т. е. сделали две версты, погода утихла и небо прояснилось. Благодаря любезности властей, паромы нас ожидали к назначенному часу, и переправа, весьма сложная, совершались благополучно и сравнительно скоро. Пришлось, конечно, верблюдов развьючить, чтобы на той стороне их снова навьючить. Верблюдов можно было переправить через Или, только привязав их к парому по несколько штук сразу. Раз верблюд потерял под собою дно, он и не пробует плыть, а ложится беспомощно на бок и в таком виде перетаскивается до следующего берега. Паромщики-сарты нам много помогли в развьючивании и нaвьючивании верблюдов и получили щедрое вознаграждение. Так как мы в этот день не успели бы дойти до Кайнака, как было предположено, то и решили переночевать на берегу Или; для этого поднялись вверх по ее левому берегу версты на две. Ночь выдалась холодная, и мы как-то тревожно ее провели. На утро погода была ясная, теплая и веселая, так что мы выкупались на отмели Или и двинулись к Кайнаку.
[…]
Меня очень удивило то обстоятельство, что на этой глинистой степи мы не встречали фаланг (Solрuga), обилием которых славится эта местность. Ни в Кульдже, ни на Хоргосе мы не встречали этой малопривлекательной твари, а между тем фаланги очень меня интересовали. Расскажу довольно забавный эпизод, случившийся с нами в Кульдже по поводу фаланг. Солдат Яковлев, проживший несколько лет в Кульдже и рассказывавший мне неоднократно об обилии фаланг в летнем их лагере, сообщил мне как-то, что партия солдат послана была начальством к месту стоянки лагеря, отстоящего от Кульджи в двух или трех верстах, чтобы истребить массу фаланг, водящихся там, прежде чем туда выступят солдаты. Яковлев обещал солдатам вознаграждение за принесенных мне фаланг и снабдил их банкою. Действительно, на следующий день явилось ко мне несколько человек солдат с баночкою, наполненною медведками (Grylotalpa). Едва ли мне, однако, удалось разубедить солдат в их заблуждении, несмотря на то, что я брал этих медведок в руки, показывал им их крылья и проч. Это мне показалось тем более странным заблуждением со стороны солдат, что фаланги действительно существуют во всем этом крае далеко не в малом числе.
Мы нашли в Кайнаке приготовленную для нас роскошную юрту, раскинутую в саду, по распоряжению Тохта-ахуна.
Мы завтракали и обедали в этот день у гостеприимнейших супругов Изразцовых, которые отнеслись к нам крайне любезно и радушный прием которых мы всегда будем помнить.
Несмотря, однако же, на то, что мы были вполне сыты, вечером появилось гигантское блюдо отлично приготовленного плова, предложенного нам Тохта-ахуном. Хоть и через силу, но нужно было проглотить немного этого азиатского блюда, которое вообще приготовлялось в Кульджинском крае чрезвычайно вкусно, чему главным образом способствовала баранина такого высокого качества, какой мне в других местах пробовать не приходилось. Действительно, трудно поверить, лично в том не убедившись, что рыба, жаренная на сале тамошних баранов, очень вкусна, напоминая вкусом самую лучшую итальянскую фритуру.
Качество мяса и жира баранов зависит главным образом от изобилия соли на пастбищах Илийской долины.
Вечером я почувствовал легкий озноб и сейчас же принял дозу хинина, после чего и лег спать. 13 (25) числа мы двинулись дальше на восток. Наш караван здесь увеличился целым табуном, состоящем из 48 лошадей Тохта-ахуна, который, как сказано выше, я разрешил ему взять с собою, и пятнадцатью провиантными баранами, взятыми на случай неудачных охот на зверей. Долго шли мы в этот день, чтобы достигнуть уже после заката солнца таранчинского селения Мазар, за которым и остановились на ночлег.
[…]
15 (27) мая спустились из возвышенной местности в долину речки Шарбугчи, незначительного притока Или, и здесь остановились у таранчинского селения того же имени. Местность была довольно красива и оживлялась значительным количеством, птиц, из которых в особенности журавли (Grus cinerea) и отайки (Casarca rutila) оглашали окрестность своими зычными голосами.
На юг от нашей стоянки находилась довольно высокая горная глыба, прорезанная ущельем, из которого через узкий проход вытекала речка Шарбугчи. У самого прохода была устроена таранчами водяная мельница.
[…]
Яковлев ездил в этот день выше в горы попытать счастия с ружьем и почти одновременно с нами вернулся к нашей стоянке. Он привез из одного ущелья, лежавшего несколько западнее Шарбугчи, интересные образцы им виденных бабочек, говоря, что их там летало великое множество. Это побудило меня на следующий день чуть свет направиться в это ущелье в сопровождении Мищенки и Яковлева.
Караван же, под начальством моего товарища, двинулся далее на восток и должен был остановиться вблизи реки Текеса, у селения Хайр-Мудун. Насколько мне помнится, селение это сибинское, но в моем дневнике пропущено указание его народности.
[…]
Доехав до места последнего нашего ночлега, мы в селении Шарбугчи встретили г. Изразцова, объезжавшего вверенный ему Южный участок. Закусивши здесь еще раз и напившись чаю, мы пустились догонять наш караван. После блуждания по незнакомой местности, и то только благодаря калмыку, взятому нами в проводники из калмыцкого стана, на который мы нечаянно набрели в темноте, удалось нам в час ночи отыскать своих спутников. […]
Доурджи-Мигмыр, калмык
Оказалось, однако, что наш караван не доехал до Текеса, и только проехав еще верст двенадцать на следующее утро, мы очутились у этой большой реки, через которую нам предстояло перебраться вброд. […]
Мы находились теперь приблизительно в версте от ущелья, из которого вытекает Текес, и приблизительно в пяти верстах от слияния его с Кунгесом. Вблизи ущелья находились паромы, перевозившие прежде путников не подобно тому, как устроены паромы на Или, но по канату, как обыкновенные русские паромы. Какой народности принадлежало устройство этого парома, мы добиться не могли. Теперь он был в бездействии, и нам приходилось перейти Текес вброд. […]
Мне надолго остался памятен этот переход. Переправа чрез главное русло производилась нами таким образом, что один верховой вел навьюченного верблюда, тогда как двое верховых поддерживали животное с обеих сторон, ухватившись за вьюки. Хотя верблюды и не теряли дна под ногами, все же, будь они без поддержки, быстрота течения их неминуемо сшибла бы с ноги. Лошади, на которых ехали верховые, должны были плыть в середине реки. Нужны были весь навык и ловкость туземных наездников, чтобы суметь управлять и лошадью, и поддерживать верблюдов в таком бешеном течении.
Я же, пустившийся на своей лошади один, очутился в весьма неприятном положении, как только последняя пошла вплавь. Быстро мелькавшая пред глазами вода, впервые испытываемое чувство сидеть на плывущем животном, внезапное ощущение холода при моем погружении в ледяную воду выше пояса, все это меня так озадачило, что я не мог понять, плывет ли лошадь вперед или уносит ее течением. У меня настолько закружилась голова, что я чувствовал, что не удержу равновесия и неминуемо приму полную ванну; но тут один из джигитов наших, киргиз, бросился ко мне на помощь и, схватив лошадь за повод, скоро вывел ее на отмель. Таким образом я очутился на правом берегу Текеса, а вскоре и весь наш караван благополучно сюда перебрался. Бедные собаки, да и некоторые из баранов, совершили более длинное плавание, так как течением их унесло по крайней мере на версту ниже того места, где мы вышли на берег.
Мы находились теперь уже в Кунгесской долине, и сначала ею, а потом горным ущельем должны были дойти до самого верховья Кунгеса. Тотчас за Текесом местность сразу подымается футов на сто. Тут мы нашли стоянку небольшого калмыцкого племени, именовавшего себя шами́. Мы не сумели от них добиться, чем именно они отличаются от калмыков вообще, но они говорили нам, что их племя с незапамятных времен кочует по течению Текеса, и что оно было прежде многочисленно, теперь же всех шами́ вообще оставалось не более пятисот кибиток, т. е. около двух тысяч человек, мужчин и женщин. Калмыки эти были чрезвычайно бедны и почти не имели скота.
Тюря-Монца-Авылыщпарца, калмык
К нам подошел один совершенно голый представитель этого племени, помогавший переправе нашего каравана через Текес, и настоятельно стал нас упрашивать взять его с собою в дальнейшее наше странствование, хотя бы из-за одного пропитания. Наружность этого человека мне понравилась, а так как один из туземцев нашей экспедиций нам не годился и я чувствовал, что придется его рассчитать, то я и решился принять Церинджапа (так звали его) в состав наших служителей. Лошадь для него нашлась в табуне Тохта-ахуна. Как оказалось впоследствии, Церинджап был способный человек, опытный проводник, знавший отлично ту часть гор, которыми шла наша экспедиция, и, благодаря некоторым познаниям кулинарного искусства, скоро занял должность нашего повара. Преданность нам этого человека была безгранична, и более верного и трудолюбивого человека нам нельзя было бы найти. Бедный, голодный поступил к нам этот человек, и надо было видеть, несколько месяцев спустя, его недоумение и радость, когда он получил при расчете жалованье наравне с другими туземцами, значительную денежную награду кроме того, верховую лошадь и карабин Бердана с запасом патронов. Уехавши из своего стана нищим, он к нему возвращался богачом.
Часто, по возвращении в Россию, приходили мне в голову вопросы: послужили ли в пользу Церинджапу наши подарки? Стал ли он от них счастливее?
Тюря-Монца-Авылыщпарца, калмык
Местность, где мы теперь находились, была глинистая площадь, поросшая весьма скудною растительностью, состоявшею из Alhagi и какого-то вида Caragana. Но этих растений было так мало, что нашим животным было нелегко ими насытиться. Здесь было очень много фаланг (Solpuga intrepida), очень крупных, не уступавших по величине Galeodes araneoides, и гигантских тарантулов, Trochosa singoriensis. Вечером сбегались к костру эти непрошеные гости, причем фаланги подвигались весьма своеобразными прыжками. Несмотря на все написанное за и против ядовитости укушения фаланги, вопрос этот остается для меня темным. Калмыки-шами́, жившие тут, говорили нам, что им приходилось много страдать от фаланг. Боль, говорили они, от их укушения бывает нестерпима и вызывает сильные лихорадочные припадки. Но многое зависит, конечно, от того, в какое место она укусит.
[…]
Вскоре по установке палаток мы направились к устью Текеса, желая посмотреть на место слияния его с Кунгесом. […]
Тигры и кабаны живут в камышах нижнего течения Кунгеса; сюда же заходят иногда и ирбисы из лесов, окаймляющих Кунгес на несколько десятков верст выше.
На следующий день, 19 (31) мая, мы предприняли экскурсию к ущелью Текеса. […]
20 мая (1 апреля) было очень жарко, и мы должны были совершить в два приема переход до местечка Гюнзуухо, где предполагалась ночевка, чтобы дать отдохнуть верблюдам. […]
Караван наш перешел в этот день через значительный приток Кунгеса, реку Цангму. Благодаря тогдашнему мелководью, переход никаких затруднений не представлял. Вода, в самом глубоком месте, доходила лишь до колен верблюдам. Нижнее течение Цангмы богато камышами; с верхним же течением ее мы познакомились на возвратном пути, в августе, при спуске с Юлдуса.
После переправы мы остановились у заброшенного арыка, верстах в шести дальше, и здесь встретили восемь человек торгоут, при 21 лошади, вооруженных тремя фитильными ружьями. Шли они из Карашара в Илийскую долину, за оставшимися там торгоутами, которым было предписано выселиться из наших пределов за китайскую границу, так как торгоуты эти отказывались платить установленные с них налоги. От них узнали, что в урочище Шарходзи, по нижнему течению Кунгеса, куда мы теперь направлялись, много маральих следов, а что на Юлдусе, которыми они теперь прошли, природа только что пробуждалась от зимней спячки, и трава едва стала пробиваться.
Торгоут
22 мая (4 июня), после тридцативерстного перехода, мы достигли ручья Ханчибулук, где решили простоять дня два.
[…]
24 мая (5 июня) прошли верст двенадцать и подошли к Кунгесу в том месте, где нам нужно было переходить его вброд. Брод был неглубок, и мы вскоре подымались уже правым берегом, и дошли до густого леса, у которого и остановились. Леса, окаймляющие Кунгес с обеих сторон, тянутся с небольшими перерывами почти до самых истоков этой реки или, вернее, до пределов лесного пояса той части Тянь-Шаня, где Кунгес берет свое начало.
В нижнем течении Кунгеса леса эти отличаются большим разнообразием древесных пород, перемешанных с ягодниками и камышами. К осени, когда здесь разрастается дикий хмель и разные ползучие растения, местами нет возможности пробраться через гущину. Здесь изобилуют дикий абрикос (урюк) и дикие яблони двух или трех разновидностей.
Эти леса описаны очень верно мастерскою рукою покойного Пржевальского в его первом путешествии на Лоб-Нор. В этих-то лесах и начинается оседлая жизнь оленя-марала.
Так как марал является предметом усердного преследования в большей части Северной и Центральной Азии, а также и в описываемой здесь местности как самое ценное промысловое животное, то я хочу сообщить об нем все то, что мне удалось узнать [Таранчи, киргизы, калмыки и монголы вообще называют самца марала - буга или бугу; самку же - марал. Тунгусы, по словам А. Черкасова, в его превосходной книге «Записки охотника Восточной Сибири», зовут самца изюбра бого или бугуй. Все эти наименования самца азиатского оленя совпадают, конечно, и с южнорусским словом бугай, т. е. бык.].
Таранчи, калмыки, торгоуты и отчасти киргизы так же ревностно преследуют здесь весною марала, из-за его молодых рогов - мюнгёс, как и промышленники сибирской тайги из-за тех же рогов - пантов преследуют изюбра. Цель преследования марала-самца - добыча его рогов, когда они еще мягки и покрыты молодою кожею, которая, в свою очередь, покрыта бархатистою, короткою и нежною шерстью. Самый разгар маральего промысла поэтому совпадает с тем временем, когда молодые рога в описанном выше виде достигли уже своего полного роста, но не начали еще усыхать. Вскоре же, по достижении полного роста, кожа на них начинает морщиться, присыхая все более и более к утончающемуся и твердеющему стволу рога, затем кожа эта лопается, отделяется лохмотьями и постепенно совсем отпадает от вполне затвердевшего рога.
Поэтому лучшим временем для маральего промысла есть май и начало июня, когда рога уже достигли своего полного роста и когда кожа еще цела, а находящиеся под нею кровные сосуды еще не начали атрофироваться. Рога, добытые в это время и приготовленные известным способом, представляют большую ценность. Но как только рога на звере вполне отвердеют и потеряют свою бархатность, они в тоже время теряют и свою стоимость. Тогда прекращается и самый маралий промысел.
Охота на марала в другое время года, из-за мяса, как, например, охота осенью на рев, уже не имеет здесь промыслового характера, а чисто случайный.
Впрочем, туземцы, как нам говорили, умеют очень хорошо подражать голосу ревущего марала, употребляя для этого ствол какого-то зонтичного растения.
Китайцы приписывают приготовленным известным способом маральим рогам некоторые особые свойства, и поэтому цена на них очень высока: сто, сто двадцать и даже до ста восьмидесяти рублей платят китайцы за пару рогов, смотря по их величине, весу и достоинству. Светлые рога ценятся при этом дороже темных. Для маральего промысла здесь собираются партии туземцев и образуют из себя охотничьи артели, разделяя между собою добычу или поровну, или в заранее условленной части.
Область распространения марала в Тянь-Шане весьма обширна, а потому и количество рогов, привозимых на продажу в Кульджу по окончании промысла, значительно. Здесь скупщики этого товара, китайцы и сарты, закупают его, перебивая друг перед другом цену, и отправляют его по почте в Кяхту, чрез Сибирь.
Только очень небольшое количество рогов остается Кульдже.
По приблизительному нашему расчету, в конце семидесятых годов вывоз рогов из Кульджи равнялся приблизительно двум тысячам пар. О том, что делают китайцы с маральими рогами, писалось довольно много, но, видимо, существует разногласие насчет этого вопроса, что понятно, если, как говорит в одном из своих путешествий Пржевальский, китайцы держат в секрете от европейцев употребление ими этого продукта. Насколько нам удалось узнать, куски маральих рогов составляют между прочим непременную принадлежность приданого всякой невесты, и чем невеста богаче, тем больше маральих рогов в ее приданом. Небольшое кусочки рога опускаются обыкновенно в водохранилища, так как употребление такой воды должно обеспечить женщин от бесплодия. Но нет сомнения, что рога имеют и иное назначение, так как мне пришлось видеть кусочки маральих рогов в китайской аптеке в Кульдже. Там же видел я высушенные ступни медведя, лапы орлов и филинов, зубы разных хищных животных и знаменитый корень чжинь-шень.
[…]
26 мая (7 июня). […] Пройдя весь путь до Шарходзи опушкою леса, мы вечером остановились у этого урочища. Против нас, на левой стороне реки, находились кой-какие постройки, служащие летом службами во время стоянки здесь нашего пикета, состоящего, кажется, из сотни казаков. […]
Поздно вечером подошла к нам партия охотников таранчей, тщетно искавших в горах маралов с рогами. Они убили трех маралух, которыми и питались во все время охоты. Теперь недовольные возвращались они в Кульджу.
Мы простояли здесь до 29 мая (10 июня), так как местность представляла своим разнообразием много удобств для экскурсий. […]
ОКОНЧАНИЕ