Из воспоминаний натуралиста. На почтовых
В. Н. Шнитников. Из воспоминаний натуралиста. - Москва: Географгиз, 1958.
Из главы «Семиречье. Верный» - в дополнение к отрывку из первого издания книги (Алма-Ата, 1943), в котором езда на почтовых описана не так подробно.
С. М. Дудин. Семиречье. Почтовая тройка. 1899
За последние годы уже сравнительно мало осталось таких мест, где люди ездят «на почтовых», и очень многие и понятия не имеют о том, что это за «почтовые». Через каждые 20-25 километров, а иногда и больше, стояли почтовые станции, на которых жили ямщики, содержалось несколько троек лошадей, а над всем этим неограниченно царил «староста» - верховный вершитель судеб проезжающих. Лошади запрягались в особые экипажи, называвшиеся по-местному «трашпанками» и представлявшие собой пустой кузов без сиденья с верхом или без верха. В кузове вы размещали свои вещи как вам удобно, устраивая из них сиденье или постель, и могли ехать сидя или лежа, по желанию. Но со следующей станции трашпанка возвращалась обратно, и вы должны были перекладывать вещи в новую трашпанку, и так всю дорогу. Или, если лошадей в момент вашего приезда на станцию не было, выносить вещи в помещение для приезжающих и там ждать, пока будут лошади и можно будет ехать дальше. Если вам не улыбалась такая постоянная перекладка вещей, которую, между прочим, от железной дороги до Верного надо было проделать ровно 33 раза, вы должны были раздобыть свой «проходной» тарантас, и тогда на станциях перепрягались только лошади. Получать лошадей мог каждый, но преимуществом в смысле очереди пользовались лица, ехавшие «по казенной надобности», т. е. по службе, и имевшие особые «открытые листы». В остальном очень строго соблюдалась живая очередь, т. е. момент приезда каждого на станцию, если скоплялось несколько проезжающих. Особой внеочередностью пользовались только фельдъегери и дипломатические курьеры. Но они на этом тракте были величайшей редкостью, и я за много лет встретил из этого рода лиц только одного. Ему, когда он еще только подъезжал к станции, уже выводили и запрягали лошадей.
Все вопросы, касающиеся отпуска лошадей и т. п., безапелляционно решал староста. Проезжающие были в полной зависимости от него. Но надо сказать, что должность старосты не принадлежала к числу спокойных. Не было ни одной минуты ни днем, ни ночью, когда не могла бы подъехать тройка с проезжающим, причем каждый немедленно звал старосту и требовал лошадей. Если лошадей не оказывалось, требовалась книга, в которую записывались отпущенные лошади, а так как большинство ничего в этой книге не понимало, то она просматривалась лишь для пущей важности и затем обычно начинались крик и скандал по поводу задержки. При этом оказывалось, что каждый непременно едет по самому срочному делу и не может ожидать ни минуты.
Часто староста бывал совершенно прав, лошадей у него действительно не было, но от скандалов это его не спасало. Правда, он их мало боялся, так как сила всегда была на его стороне, и проезжающий мог сколько угодно кричать и ругаться. Но постоянное недосыпание, необходимость вскакивать с постели в любой момент ночи, да и крики и ругань не в меру горячих проезжающих в конце концов нередко озлобляли старост, и они становились заклятыми ненавистниками проезжающих, в которых видели своих кровных врагов.
Георг Алмаши. Почтовый староста. 1900
Была на каждой станции и книга жалоб, причем она даже не хранилась у старосты, а лежала на столе и пользоваться ею было очень удобно. Но жалоба ваша разбиралась месяца через два-три, и вам очень мало было пользы от того, что старосте когда-нибудь будет объявлен выговор. Да и это случалось редко, так как ямщики всегда подтверждали объяснения старосты, а жалобы проезжающих обычно никем и никак не подтверждались. Только в случае каких-нибудь из ряда вон выходящих действий старосты и если жалоба была подписана несколькими лицами, она имела последствия. Но лошадей от этого вы в тот день все равно скорей не получали.
Сколько же времени надо было для того, чтобы сделать путь от железной дороги до Верного? Это зависело от числа приезжающих, размера почты [Почта пользовалась внеочередностью по отношению ко всем категориям проезжающих.], главным же образом от погоды, т. е. от состояния дороги. При хорошей дороге и других благоприятных обстоятельствах его проезжали в пять суток, даже в четверо, а в распутицу же - неведомо во сколько. Мне не случалось тратить на эту дорогу больше 16 дней, но один мой знакомый как-то в недобрый час выехал с железной дороги первого марта и приехал в Верный тридцать первого! Он рассказывал мне, что на первом же перегоне он обогнал солдата, возвращавшегося из армии домой в Верный, и предложил его подвезти. Но тот с презрением отказался, сказав, что пешком дойдет скорее. И оказался почти прав, так как только перед самым Верным мой знакомый наконец окончательно опередил его. Теперь езда на почтовых многим, наверно, представляется чем-то изводящим. В действительности это было далеко не так: в хорошую погоду и при хорошей дороге, например весной, когда грязь уже высохла, а пыли еще нет, езда на лошадях имела свою и немалую прелесть. Вы едете один, на просторе, так, как вам самому хочется: быстро, медленно, сидя, лежа; останавливаетесь тогда, когда вам вздумается, там, где вам нравится, и на столько времени, на сколько захотите. Вся природа к вашим услугам, и вы можете ею наслаждаться в полной мере и даже при желании делать наблюдения и коллектировать, а не довольствоваться видами через окно вагона, когда перед вами мелькает что-то и кто-то, чего и разобрать толком нельзя… Да и само по себе непрерывное пребывание в течение нескольких суток на чистом воздухе доставляет огромное наслаждение, не говоря о том, что оно, конечно, полезнее для здоровья, чем пребывание в вагоне. Я знаю случаи, когда больные люди резко поправлялись за шесть-семь суток езды на лошадях, что вряд ли случается в поезде.
А мчаться на хороших лошадях с какого-нибудь Курдайского или Долонского перевала, любуясь ловкостью и уверенностью, с какими ямщик правит своей упряжкой на бесчисленных «вавилонах» [Так семиреченские казаки называют крутые повороты, характерные для горных троп и дорог.], которые делает в таких местах дорога!..
Когда-то и я не понимал того восторга, с которым Гоголь пишет о «птице-тройке». Теперь, немало поколесив на этой самой «птице-тройке», я хорошо понимаю этот художественный образ Гоголя! Но для многих моих читателей он может остаться непонятным, а может быть, и странным, так как теперь даже в очень глухих углах почтовые тройки заменены почтовыми автомобилями. На поезд променять тройку можно, но только не на почтовый автомобиль!
Правда, тому моему знакомому, который 800 км ехал 30 дней, вряд ли было особенно весело и радостно, и я никому не пожелал бы знакомиться с ездой на почтовых в распутицу. Но в распутицу на автомобиле, пожалуй, еще похуже, чем на лошадях: те хотя медленно, но все-таки везут, а автомобиль на грунтовой дороге буксует и застревает уж абсолютно безнадежно, что мне пришлось испытать и на собственном опыте.
Из главы «Семиречье. Верный» - в дополнение к отрывку из первого издания книги (Алма-Ата, 1943), в котором езда на почтовых описана не так подробно.
С. М. Дудин. Семиречье. Почтовая тройка. 1899
За последние годы уже сравнительно мало осталось таких мест, где люди ездят «на почтовых», и очень многие и понятия не имеют о том, что это за «почтовые». Через каждые 20-25 километров, а иногда и больше, стояли почтовые станции, на которых жили ямщики, содержалось несколько троек лошадей, а над всем этим неограниченно царил «староста» - верховный вершитель судеб проезжающих. Лошади запрягались в особые экипажи, называвшиеся по-местному «трашпанками» и представлявшие собой пустой кузов без сиденья с верхом или без верха. В кузове вы размещали свои вещи как вам удобно, устраивая из них сиденье или постель, и могли ехать сидя или лежа, по желанию. Но со следующей станции трашпанка возвращалась обратно, и вы должны были перекладывать вещи в новую трашпанку, и так всю дорогу. Или, если лошадей в момент вашего приезда на станцию не было, выносить вещи в помещение для приезжающих и там ждать, пока будут лошади и можно будет ехать дальше. Если вам не улыбалась такая постоянная перекладка вещей, которую, между прочим, от железной дороги до Верного надо было проделать ровно 33 раза, вы должны были раздобыть свой «проходной» тарантас, и тогда на станциях перепрягались только лошади. Получать лошадей мог каждый, но преимуществом в смысле очереди пользовались лица, ехавшие «по казенной надобности», т. е. по службе, и имевшие особые «открытые листы». В остальном очень строго соблюдалась живая очередь, т. е. момент приезда каждого на станцию, если скоплялось несколько проезжающих. Особой внеочередностью пользовались только фельдъегери и дипломатические курьеры. Но они на этом тракте были величайшей редкостью, и я за много лет встретил из этого рода лиц только одного. Ему, когда он еще только подъезжал к станции, уже выводили и запрягали лошадей.
Все вопросы, касающиеся отпуска лошадей и т. п., безапелляционно решал староста. Проезжающие были в полной зависимости от него. Но надо сказать, что должность старосты не принадлежала к числу спокойных. Не было ни одной минуты ни днем, ни ночью, когда не могла бы подъехать тройка с проезжающим, причем каждый немедленно звал старосту и требовал лошадей. Если лошадей не оказывалось, требовалась книга, в которую записывались отпущенные лошади, а так как большинство ничего в этой книге не понимало, то она просматривалась лишь для пущей важности и затем обычно начинались крик и скандал по поводу задержки. При этом оказывалось, что каждый непременно едет по самому срочному делу и не может ожидать ни минуты.
Часто староста бывал совершенно прав, лошадей у него действительно не было, но от скандалов это его не спасало. Правда, он их мало боялся, так как сила всегда была на его стороне, и проезжающий мог сколько угодно кричать и ругаться. Но постоянное недосыпание, необходимость вскакивать с постели в любой момент ночи, да и крики и ругань не в меру горячих проезжающих в конце концов нередко озлобляли старост, и они становились заклятыми ненавистниками проезжающих, в которых видели своих кровных врагов.
Георг Алмаши. Почтовый староста. 1900
Была на каждой станции и книга жалоб, причем она даже не хранилась у старосты, а лежала на столе и пользоваться ею было очень удобно. Но жалоба ваша разбиралась месяца через два-три, и вам очень мало было пользы от того, что старосте когда-нибудь будет объявлен выговор. Да и это случалось редко, так как ямщики всегда подтверждали объяснения старосты, а жалобы проезжающих обычно никем и никак не подтверждались. Только в случае каких-нибудь из ряда вон выходящих действий старосты и если жалоба была подписана несколькими лицами, она имела последствия. Но лошадей от этого вы в тот день все равно скорей не получали.
Сколько же времени надо было для того, чтобы сделать путь от железной дороги до Верного? Это зависело от числа приезжающих, размера почты [Почта пользовалась внеочередностью по отношению ко всем категориям проезжающих.], главным же образом от погоды, т. е. от состояния дороги. При хорошей дороге и других благоприятных обстоятельствах его проезжали в пять суток, даже в четверо, а в распутицу же - неведомо во сколько. Мне не случалось тратить на эту дорогу больше 16 дней, но один мой знакомый как-то в недобрый час выехал с железной дороги первого марта и приехал в Верный тридцать первого! Он рассказывал мне, что на первом же перегоне он обогнал солдата, возвращавшегося из армии домой в Верный, и предложил его подвезти. Но тот с презрением отказался, сказав, что пешком дойдет скорее. И оказался почти прав, так как только перед самым Верным мой знакомый наконец окончательно опередил его. Теперь езда на почтовых многим, наверно, представляется чем-то изводящим. В действительности это было далеко не так: в хорошую погоду и при хорошей дороге, например весной, когда грязь уже высохла, а пыли еще нет, езда на лошадях имела свою и немалую прелесть. Вы едете один, на просторе, так, как вам самому хочется: быстро, медленно, сидя, лежа; останавливаетесь тогда, когда вам вздумается, там, где вам нравится, и на столько времени, на сколько захотите. Вся природа к вашим услугам, и вы можете ею наслаждаться в полной мере и даже при желании делать наблюдения и коллектировать, а не довольствоваться видами через окно вагона, когда перед вами мелькает что-то и кто-то, чего и разобрать толком нельзя… Да и само по себе непрерывное пребывание в течение нескольких суток на чистом воздухе доставляет огромное наслаждение, не говоря о том, что оно, конечно, полезнее для здоровья, чем пребывание в вагоне. Я знаю случаи, когда больные люди резко поправлялись за шесть-семь суток езды на лошадях, что вряд ли случается в поезде.
А мчаться на хороших лошадях с какого-нибудь Курдайского или Долонского перевала, любуясь ловкостью и уверенностью, с какими ямщик правит своей упряжкой на бесчисленных «вавилонах» [Так семиреченские казаки называют крутые повороты, характерные для горных троп и дорог.], которые делает в таких местах дорога!..
Когда-то и я не понимал того восторга, с которым Гоголь пишет о «птице-тройке». Теперь, немало поколесив на этой самой «птице-тройке», я хорошо понимаю этот художественный образ Гоголя! Но для многих моих читателей он может остаться непонятным, а может быть, и странным, так как теперь даже в очень глухих углах почтовые тройки заменены почтовыми автомобилями. На поезд променять тройку можно, но только не на почтовый автомобиль!
Правда, тому моему знакомому, который 800 км ехал 30 дней, вряд ли было особенно весело и радостно, и я никому не пожелал бы знакомиться с ездой на почтовых в распутицу. Но в распутицу на автомобиле, пожалуй, еще похуже, чем на лошадях: те хотя медленно, но все-таки везут, а автомобиль на грунтовой дороге буксует и застревает уж абсолютно безнадежно, что мне пришлось испытать и на собственном опыте.