Московская канитель
А. Н. Молчанов. По России. - СПб., 1884.
Когда нет возможности осмотреть все, тогда надо выбирать для осмотра то, из чего можно сделать кой-какие дальнейшие выводы. Этот день посвящаю визитам на фабрики. Дайте же мне, прошу сведущих людей, взглянуть на самое лучшее и самое худшее, хотя бы в маленьком размере. Лучшее покажет мне, что могло бы быть хорошего на фабриках Москвы; худшее - какая грязь еще допускается существовать в Белокаменной.
Итак, сначала на рогожскую фабрику Алексеева. Тянет она канитель. Видали вы золотые нитки, золотое шитье? Вот это и есть канитель. Делают ее так: скуют серебряный или золотой лом весом в пуд, заострят конец, просунут его в узкую дырку стальной плиты, захватят грандиозными щипцами и, при помощи пара, начнут тащить из дырки вон. Пищит серебро или золото, пищит и растягивается. Стало тоньше, длиннее. Сейчас в другую, меньшую дырку, и та же церемония. Из дырки в дырку раз сто или больше прогонят - сделается серебряный или золотой лом тоньше волоса и длиной в 700 верст. И это хитро, но есть тут производство еще хитрее. Берут серебряный лом и долбят его. В пустое нутро всадят медный лом потоньше; поверхность серебряной скорлупы золотом помажут в пропорции ползолотника на фунт лома. Начинают все это тянуть через разные дырки. Опять сотни верст ниток выходят, и в волоске ее равномерно распределяется медь внутри, на ней серебро, и на 37 верстах поверхности нитки ползолотника золота.
- Видите, как у нас золото на нитках равномерно распределяется, не то что у людей по карманам! - смеются заводские.
Серебряную ниточку золотят гальванопластикой, шлифуют чугунными кружками на машинках, вертят на катушки, катушки складывают в пачки, пачки забивают в ящик. И знаете ли, куда главным образом направляются эти ящики? В Индию и Афганистан. Знаете ли, чем служит там этот ящик? Монетой. Покупает его в Москве Бухара, дома, не распечатывая, меняет его на товар Индии, и уж в последней снимаются печати г. Алексеева. Всегда в ящике один товар, одна величина его, оттого ящик и монета.
Фабрика г. Алексеева существует уже 97 лет; немудрено, что у нее есть известность и кредит. Этот кредит сказался в особенности пред началом англо-афганистанской кампании. Бедный Шир-Али весьма основательно убоялся, что британцы его золота не пощадят в случае победы, и ради предосторожности он перевел свои капиталы в карман г. Алексеева, а от него набрал целую кучу ящиков с золотыми и серебряными нитками… Бедный хан, вероятно, очень жалел, что в его государстве нет ассигнаций!
Металл - золото и серебро в слитках - г. Алексеев получает из заграницы, приблизительно на миллион рублей в год, но соперников его производства в Европе нет. Бог уж знает почему. Зато англичане, немцы и даже французы, мастеря плохую канитель, без церемонии обвертывают ее в подложную бандероль фабрики Алексеева и так шлют на Восток. Г. Алексеев показывал мне тысячи этих подложных бандеролей; сердится, а сделать ничего не может. Разве наши господа дипломаты вступятся за русского купца? Fi donc, дело неблагородное. Для них всякая государственная глупость предпочтительнее во сто крат умного коммерческого дела…
Теперь посмотрим на образцовое устройство этой фабрики. Чистота на дворе немецкая. Производство раскинуто по разным флигелям, соединенным тротуарами. В одном здании два громадных помещения для рабочих, их столовая и кухня. Чугунные лестницы с капитальными стенами, кирпич и асфальт - о пожаре и речи быть не может.
Для спанья нары, высокие, чтоб грязь не заводилась под ними, с перегородками, чтоб спящие не дышали друг на друга; прекрасные умывальни. На стенке список живущих в комнате с обозначением номера занимаемой каждым постели. Таким образом достигается ответственность рабочего за чистоту своей кровати. Фабрика дает матрас, подушку и одеяло; рабочий должен иметь наволочку и простыню.
Для платья устроены вешалки тоже с номерами. Сверх асфальта около нар положены доски, чтоб ногам встающих не было холодно. Отопление паровое, а для вентиляции в каждой комнате каминок. В каждой же комнате есть свой староста дежурный; кухня содержится артелью - мясо и рыба ежедневно, а пища стоит всего по 5-6 руб. в месяц на желудок. Для рабочих есть палисадник и сад, мало того, есть еще нечто весьма курьезное. Народ все подмосковный, живет без семьи; но случается, что жены соскучатся и придут на фабрику проведать мужа. В общей камере секреты немыслимы. И вот рабочий идет к приказчику.
- Пожалуйте ключ, жена пришла, - говорит он немножко сконфуженно.
- Вот ключ - желаю всякого удовольствия, - смеется приказчик.
Супруги отправляются в нижний этаж одного из флигелей. Там коридорчик и в нем три отдельные, маленькие, запирающиеся на замок комнатки. В каждой - кровать, стол и умывальник…
Работник всегда свободен: хочешь - работай, хочешь - нет. Плата издельная и штрафов никаких. Зарабатывают от 25 до 100 р. в месяц. Зато и живут подолгу. Я видел работающих на фабрике более 50 лет сряду, а поступившие после коронации 1856 г. молодыми считаются. Тут даже не знают, что такое драка да пьянство. А поезжайте по окрестным деревням - дома алексеевских рабочих и спрашивать не надо - сами сказываются своим довольством и в угле, и пироге. Кой-кто из уставших, престарелых рабочих пенсии получают.
Одним словом, все тут очень недурно, но зато уж как скверно, когда попадешь к приготовлению фабричным порядком какой-нибудь съедомой вещи. Тут даже и слывущее хорошим с непривычки дурным кажется. Конфекты очень сладки, а я все-таки, вероятно, долго буду избегать их, и все потому, что побывал я на фабрике г. Абрикосова.
Первое разочарование в сладости конфектной фабрики внушается на ней отвратительным запахом антрацита, которым топят многочисленные плиты, и вонь которого, очевидно, никто не заботится отправить, вместо легких рабочего люда, в высокие трубы. Плиты от дыма и гари черные как чернила. Пол в комнате, где приготовляется варенье, стоит под толстым слоем грязи. На нем друг на дружке тысячи тазов с фруктами… Наверху тоже все плиты и плиты - все разные сиропы и мармелады. На мраморных досках делаются тянучки всех сортов; в ящиках с продавленных в пудре форм отливаются разные замысловатые конфекты; рабочие и поденщицы подкрашивают, склеивают руками разные части этих конфект; тут же стоит громадный ушат, куда валятся, на правах помоев, остатки. Сладкие помои покупают потом мелкие конфетчики, и из них, из этих разноцветных помоев, делают опять конфекты… В углах тазы со сластью, пол сладко-грязный; там и сям в беспорядке какие-то обломки ящиков, обрывки бумаг, остатки какой-то соломы. Но и с этим со всем можно бы было помириться. Каждая конфекта проходит через много человеческих рук, прежде чем поступить на язык покупателя-сластолюбца; какие у рабочих и поденщиц руки - не разберешь: облеплены сахаром и патокой. Их чистоту надо смотреть в их жилье. Вот тут-то и разочарование в конфектах. Комнаты тесные, постели грязные, матрасы невообразимые, белья совсем нет, вонь в камерах ужасная. Невольное соображение лезет в голову: как чисто рабочий ни одевайся, не может он чистым выйти из этой спальни.
- Где же умывальня?
- Здесь нету; в мастерских есть краны воды…
На стенках разные объявления о штрафах. А сколько получают рабочие? Иной много, до 70 руб. в месяц, но большинство именно соприкасающихся руками с конфектой получает кто рубль в месяц (мальчик), кто 30 копеек в день - поденщицы.
Я видел конфектные фабрики за границей. Там у каждого стола умывальник; каждый рабочий облекается в особый фартук-платье, а у г. Абрикосова кто в чем спит на отвратительно грязной постели, в том и тянучку тянет.
- Есть у вас платок? - спрашиваю у рабочего, которого, очевидно, очень нос беспокоит.
- Какой платок? - удивленно переспрашивает.
- А чтоб сморкаться, - поясняю.
- Нету, - отвечает и улыбается: вот, мол, чудак барин, платок какой-то выдумал.
- Чем же нос вытираете?
- Чем? Хе-хе-хе… а вот рукавом утру, коли понадобится…
Разговорился я по поводу фабричных порядков с смотрителем городской торговой полиции.
- Ничего не поделаешь, - рассказывает, - составляй хоть сто протоколов в год, ему на смех только; заплатит по 5 рублей за протокол, и больше ничего… Много ему значит 500 рублей, чистота-то дороже стоит…
Для пояснения этой бестолочи достаточно привести один закон: в Москве за ношение шарманки по улицам полагается тюрьма до трех месяцев, за вредную грязь хоть на самой большущей фабрике - штраф до 15 рублей. Что же касается до отношений хозяев к рабочим, то соблюдаются два правила: если хозяин прогонит без расчета хоть всех до одного, каждый обязан поодиночке предъявить иск у мирового и ждать спокойно своей очереди. Кушать рабочий в это время может все, что ему угодно. Если же рабочие вздумают покинуть фабрику, хотя бы не все, а десятком, ну тогда, конечно, это преступление, - наказываемое уголовным и военным порядком. Не странно ли, при существовании таких законов, обвинять фабрикантов в том, что они добровольно не накладывают штраф на свои барыши? Не излишне ли описывать, как рабочий бесправен, а фабрикант всеправен? Всякий знает, что живут на земле не ангелы, а люди, что около них чаще всего бес танцует, а божьи хранители, отвернув личико, плачут…
Итак, без дальнейших рассуждений и пояснений зажмите-ка покрепче нос и приготовьтесь во весь век не есть колбасы, потому что мы на колбасной фабрике г. Григорьева.
Покатый двор, по которому текут вонючие потоки. На краю двора склад бочек с кишками. Пахнет от них… Боже, как пахнет! Бочки сложены у стенки, под окошком, а окошко это - единственное у жилья мастеровых. Жилье - хлев, с грязью, соломкой и нарами. Низко, темно и, наверно, холодно. В комнате шагов в 12 спят, говорят, 25 душ. Решт персидский тут, а не Москва! В нижнем этаже фабрика. Передняя с земляным полом, пропитанным мясным соком. Одна комната низенькая, маленькая. У входа круглый стол, на котором несколько рабочих ручною машиной рубят мясо, пододвигая его руками. Дальше тоже деревянный, тоже пропитанный, иссеченный в мочалки длинный стол. На нем рабочие сдирают куски мяса с жил. На полу, по которому ходить гадко, корыта с мясом. В стороне еще рабочие, режущие коровьи ноги на куски, держа мясо у себя прямо на коленях. Воздух сквернейшего анатомического театра. И тут же над корытами, столами и мясом черные палати, с которых свешиваются грязное белье и полушубки, не без известного, конечно, населения… Бедные рабочие, очевидно, и спят в этом анатомическом театре.
Когда нет возможности осмотреть все, тогда надо выбирать для осмотра то, из чего можно сделать кой-какие дальнейшие выводы. Этот день посвящаю визитам на фабрики. Дайте же мне, прошу сведущих людей, взглянуть на самое лучшее и самое худшее, хотя бы в маленьком размере. Лучшее покажет мне, что могло бы быть хорошего на фабриках Москвы; худшее - какая грязь еще допускается существовать в Белокаменной.
Итак, сначала на рогожскую фабрику Алексеева. Тянет она канитель. Видали вы золотые нитки, золотое шитье? Вот это и есть канитель. Делают ее так: скуют серебряный или золотой лом весом в пуд, заострят конец, просунут его в узкую дырку стальной плиты, захватят грандиозными щипцами и, при помощи пара, начнут тащить из дырки вон. Пищит серебро или золото, пищит и растягивается. Стало тоньше, длиннее. Сейчас в другую, меньшую дырку, и та же церемония. Из дырки в дырку раз сто или больше прогонят - сделается серебряный или золотой лом тоньше волоса и длиной в 700 верст. И это хитро, но есть тут производство еще хитрее. Берут серебряный лом и долбят его. В пустое нутро всадят медный лом потоньше; поверхность серебряной скорлупы золотом помажут в пропорции ползолотника на фунт лома. Начинают все это тянуть через разные дырки. Опять сотни верст ниток выходят, и в волоске ее равномерно распределяется медь внутри, на ней серебро, и на 37 верстах поверхности нитки ползолотника золота.
- Видите, как у нас золото на нитках равномерно распределяется, не то что у людей по карманам! - смеются заводские.
Серебряную ниточку золотят гальванопластикой, шлифуют чугунными кружками на машинках, вертят на катушки, катушки складывают в пачки, пачки забивают в ящик. И знаете ли, куда главным образом направляются эти ящики? В Индию и Афганистан. Знаете ли, чем служит там этот ящик? Монетой. Покупает его в Москве Бухара, дома, не распечатывая, меняет его на товар Индии, и уж в последней снимаются печати г. Алексеева. Всегда в ящике один товар, одна величина его, оттого ящик и монета.
Фабрика г. Алексеева существует уже 97 лет; немудрено, что у нее есть известность и кредит. Этот кредит сказался в особенности пред началом англо-афганистанской кампании. Бедный Шир-Али весьма основательно убоялся, что британцы его золота не пощадят в случае победы, и ради предосторожности он перевел свои капиталы в карман г. Алексеева, а от него набрал целую кучу ящиков с золотыми и серебряными нитками… Бедный хан, вероятно, очень жалел, что в его государстве нет ассигнаций!
Металл - золото и серебро в слитках - г. Алексеев получает из заграницы, приблизительно на миллион рублей в год, но соперников его производства в Европе нет. Бог уж знает почему. Зато англичане, немцы и даже французы, мастеря плохую канитель, без церемонии обвертывают ее в подложную бандероль фабрики Алексеева и так шлют на Восток. Г. Алексеев показывал мне тысячи этих подложных бандеролей; сердится, а сделать ничего не может. Разве наши господа дипломаты вступятся за русского купца? Fi donc, дело неблагородное. Для них всякая государственная глупость предпочтительнее во сто крат умного коммерческого дела…
Теперь посмотрим на образцовое устройство этой фабрики. Чистота на дворе немецкая. Производство раскинуто по разным флигелям, соединенным тротуарами. В одном здании два громадных помещения для рабочих, их столовая и кухня. Чугунные лестницы с капитальными стенами, кирпич и асфальт - о пожаре и речи быть не может.
Для спанья нары, высокие, чтоб грязь не заводилась под ними, с перегородками, чтоб спящие не дышали друг на друга; прекрасные умывальни. На стенке список живущих в комнате с обозначением номера занимаемой каждым постели. Таким образом достигается ответственность рабочего за чистоту своей кровати. Фабрика дает матрас, подушку и одеяло; рабочий должен иметь наволочку и простыню.
Для платья устроены вешалки тоже с номерами. Сверх асфальта около нар положены доски, чтоб ногам встающих не было холодно. Отопление паровое, а для вентиляции в каждой комнате каминок. В каждой же комнате есть свой староста дежурный; кухня содержится артелью - мясо и рыба ежедневно, а пища стоит всего по 5-6 руб. в месяц на желудок. Для рабочих есть палисадник и сад, мало того, есть еще нечто весьма курьезное. Народ все подмосковный, живет без семьи; но случается, что жены соскучатся и придут на фабрику проведать мужа. В общей камере секреты немыслимы. И вот рабочий идет к приказчику.
- Пожалуйте ключ, жена пришла, - говорит он немножко сконфуженно.
- Вот ключ - желаю всякого удовольствия, - смеется приказчик.
Супруги отправляются в нижний этаж одного из флигелей. Там коридорчик и в нем три отдельные, маленькие, запирающиеся на замок комнатки. В каждой - кровать, стол и умывальник…
Работник всегда свободен: хочешь - работай, хочешь - нет. Плата издельная и штрафов никаких. Зарабатывают от 25 до 100 р. в месяц. Зато и живут подолгу. Я видел работающих на фабрике более 50 лет сряду, а поступившие после коронации 1856 г. молодыми считаются. Тут даже не знают, что такое драка да пьянство. А поезжайте по окрестным деревням - дома алексеевских рабочих и спрашивать не надо - сами сказываются своим довольством и в угле, и пироге. Кой-кто из уставших, престарелых рабочих пенсии получают.
Одним словом, все тут очень недурно, но зато уж как скверно, когда попадешь к приготовлению фабричным порядком какой-нибудь съедомой вещи. Тут даже и слывущее хорошим с непривычки дурным кажется. Конфекты очень сладки, а я все-таки, вероятно, долго буду избегать их, и все потому, что побывал я на фабрике г. Абрикосова.
Первое разочарование в сладости конфектной фабрики внушается на ней отвратительным запахом антрацита, которым топят многочисленные плиты, и вонь которого, очевидно, никто не заботится отправить, вместо легких рабочего люда, в высокие трубы. Плиты от дыма и гари черные как чернила. Пол в комнате, где приготовляется варенье, стоит под толстым слоем грязи. На нем друг на дружке тысячи тазов с фруктами… Наверху тоже все плиты и плиты - все разные сиропы и мармелады. На мраморных досках делаются тянучки всех сортов; в ящиках с продавленных в пудре форм отливаются разные замысловатые конфекты; рабочие и поденщицы подкрашивают, склеивают руками разные части этих конфект; тут же стоит громадный ушат, куда валятся, на правах помоев, остатки. Сладкие помои покупают потом мелкие конфетчики, и из них, из этих разноцветных помоев, делают опять конфекты… В углах тазы со сластью, пол сладко-грязный; там и сям в беспорядке какие-то обломки ящиков, обрывки бумаг, остатки какой-то соломы. Но и с этим со всем можно бы было помириться. Каждая конфекта проходит через много человеческих рук, прежде чем поступить на язык покупателя-сластолюбца; какие у рабочих и поденщиц руки - не разберешь: облеплены сахаром и патокой. Их чистоту надо смотреть в их жилье. Вот тут-то и разочарование в конфектах. Комнаты тесные, постели грязные, матрасы невообразимые, белья совсем нет, вонь в камерах ужасная. Невольное соображение лезет в голову: как чисто рабочий ни одевайся, не может он чистым выйти из этой спальни.
- Где же умывальня?
- Здесь нету; в мастерских есть краны воды…
На стенках разные объявления о штрафах. А сколько получают рабочие? Иной много, до 70 руб. в месяц, но большинство именно соприкасающихся руками с конфектой получает кто рубль в месяц (мальчик), кто 30 копеек в день - поденщицы.
Я видел конфектные фабрики за границей. Там у каждого стола умывальник; каждый рабочий облекается в особый фартук-платье, а у г. Абрикосова кто в чем спит на отвратительно грязной постели, в том и тянучку тянет.
- Есть у вас платок? - спрашиваю у рабочего, которого, очевидно, очень нос беспокоит.
- Какой платок? - удивленно переспрашивает.
- А чтоб сморкаться, - поясняю.
- Нету, - отвечает и улыбается: вот, мол, чудак барин, платок какой-то выдумал.
- Чем же нос вытираете?
- Чем? Хе-хе-хе… а вот рукавом утру, коли понадобится…
Разговорился я по поводу фабричных порядков с смотрителем городской торговой полиции.
- Ничего не поделаешь, - рассказывает, - составляй хоть сто протоколов в год, ему на смех только; заплатит по 5 рублей за протокол, и больше ничего… Много ему значит 500 рублей, чистота-то дороже стоит…
Для пояснения этой бестолочи достаточно привести один закон: в Москве за ношение шарманки по улицам полагается тюрьма до трех месяцев, за вредную грязь хоть на самой большущей фабрике - штраф до 15 рублей. Что же касается до отношений хозяев к рабочим, то соблюдаются два правила: если хозяин прогонит без расчета хоть всех до одного, каждый обязан поодиночке предъявить иск у мирового и ждать спокойно своей очереди. Кушать рабочий в это время может все, что ему угодно. Если же рабочие вздумают покинуть фабрику, хотя бы не все, а десятком, ну тогда, конечно, это преступление, - наказываемое уголовным и военным порядком. Не странно ли, при существовании таких законов, обвинять фабрикантов в том, что они добровольно не накладывают штраф на свои барыши? Не излишне ли описывать, как рабочий бесправен, а фабрикант всеправен? Всякий знает, что живут на земле не ангелы, а люди, что около них чаще всего бес танцует, а божьи хранители, отвернув личико, плачут…
Итак, без дальнейших рассуждений и пояснений зажмите-ка покрепче нос и приготовьтесь во весь век не есть колбасы, потому что мы на колбасной фабрике г. Григорьева.
Покатый двор, по которому текут вонючие потоки. На краю двора склад бочек с кишками. Пахнет от них… Боже, как пахнет! Бочки сложены у стенки, под окошком, а окошко это - единственное у жилья мастеровых. Жилье - хлев, с грязью, соломкой и нарами. Низко, темно и, наверно, холодно. В комнате шагов в 12 спят, говорят, 25 душ. Решт персидский тут, а не Москва! В нижнем этаже фабрика. Передняя с земляным полом, пропитанным мясным соком. Одна комната низенькая, маленькая. У входа круглый стол, на котором несколько рабочих ручною машиной рубят мясо, пододвигая его руками. Дальше тоже деревянный, тоже пропитанный, иссеченный в мочалки длинный стол. На нем рабочие сдирают куски мяса с жил. На полу, по которому ходить гадко, корыта с мясом. В стороне еще рабочие, режущие коровьи ноги на куски, держа мясо у себя прямо на коленях. Воздух сквернейшего анатомического театра. И тут же над корытами, столами и мясом черные палати, с которых свешиваются грязное белье и полушубки, не без известного, конечно, населения… Бедные рабочие, очевидно, и спят в этом анатомическом театре.