Переселенцы и новые места. 11. Курьезы (1)
Дедлов (В. Л. Кигн). Переселенцы и новые места. Путевые заметки. - СПб., 1894.
НОВЫЕ МЕСТА: Оренбург. От Оренбурга до Орска. Новая линия. Кустонай. Тобольние поселки. Голод. Из поселков в Троицк. Урал.
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ:
ТОЛПА: Толпа (1). Толпа (2).
ГЕРОИ: Немцы. Малороссы. Великороссы
Курьезы (1). Курьезы (2). Мор 1892 года.
Л. В. Попов. Ходоки на новые места. 1904
Курьезы
Осторожно, на носках, с таинственным видом, входят к «переселенному» двое. Один - черный, худой, желтый - даже белки желтые, - с горящими черными глазками; другой - белокурый, тоже худой, глаза серые, остановившиеся.
Черный не проронил ни слова; белый начинает говорить от порога и говорит таинственно, оглядываясь, полушепотом:
- Позвольте, ваше высокородие, как вы заведующий по переселенным делам, то и мы, решаясь по происхождению в нищенскую бедность, точные сведения по распределению народа…
- Говори попроще.
- Так точно. И вот, по значению собственного смысла распорядительного закона, то как например, по перевозочным средствам и прочим способиям для долговременного путешествия…
Белый говорит и говорит, шепчет все тише и тише, видимо упиваясь своим красноречием, видимо убежденный, что и другие им очарованы. Черный действительно очарован. Его горящие глазки с восторгом устремлены на белого. Белый, источая родник красноречия, время от времени ласково взглядывает на черного. Очевидно, это два друга.
- Стой, стой! - прерывает белого «переселенный» - Стой и отвечай на вопросы.
- Так точно.
- Хочешь переселиться?
- Так точно. Но по прочтении печатного…
- Стой! Куда хочешь переселиться?
- По древним известиям о стране, именуемой Мерв, которая при Александре Благословенном…
- Стой! В Мерв?
- Так точно. По прочтении печатного…
- Молчи. В Мерв нельзя. Заметь себе это. А теперь объясни, что ты читал «печатное»?
- Еще Александр Благословенный, совершая походы против шаха персидского Дария…
- Вздор. Александр Благословенный против Дария не ходил. Что ты читал печатное?
- Позвольте попросить у вашего высокоблагородия почтеннейшего извинения, но действительно пропечатанное во всеобщее опубликование…
Белый говорит и говорит, и вместе с тем осторожно и таинственно вытаскивает из кармана сложенную вчетверо засаленную, измятую, истертую брошюру.
- Давай сюда.
- Извольте. По засвидетельствованию ученых людей, бесподобные богатства и произрастания при водоорошении…
Белый шепчет, черный восхищенно на него смотрит, «переселенный» развертывает брошюру, и она оказывается дешевым календарем за много лет назад. В календаре - и то «печатное», на что ссылается белый. Это коротенькая статейка, заключающая в себе историю с древнейших времен и до битвы на Кушке тогда вновь присоединенного Мерва. Статейка говорит, что едва ли не в Мерве был земной рай; что при Александре Македонском, которого белый называет Благословенным, Мерв был «житницей мира»; что «гигантские оросительные сооружения» некогда давали возможность два раза в год снимать жатву сам-сто…
- Ты это самое читал?
- Так точно. Небывалое плодоносное плодородие…
- Погоди. Ты до конца читал?
- Почтительнейше позвольте донести вашему…
- Отвечай: до конца читал?
- Позвольте почтительнейше доложить: что же там в окончательности заключает печатное наставление?
- А вот что. Слушай хорошенько. «В настоящее время грандиозные каналы разрушены, некогда плодоносная страна представляет совершенную пустыню, подобную Сахаре. Несомненно, однако, что сеть оросительных каналов будет восстановлена, и тогда вновь воцарится обилие и богатство в области, которая в древности по справедливости именовалась царем мира. Тысячи, десятки тысяч переселенцев направятся туда из матушки Руси и обретут там, под южным небом, новую родину».
Вы думаете, поняли что-нибудь из прочитанного им мечтатели? Конечно, поняли. Что именно, - объяснил белый; черный в это время влюбленно смотрел на него. Нет возможности передать длинную, хитросплетенную, запутанную речь белого, но в результате вышло следующее. Положим, действительно напечатано, что каналы разрушены, но ведь сказано: грандиозные. Что это значит? А значит, что их чинят, а теперь так уж и починили. Грандиозный - слово загадочное, вроде числа 666. Его надо понимать. Белый его понял: грандиозный - значит починка. Далее, действительно, сказано, что Мерв в настоящее время пустыня, но ясно прибавлено: са́хара, т. е. из сахара, т. е. до того хороша земля, что словно сахарная, и только «орда» не умеет ею пользоваться. «В древности именовалась царем мира…» Кто царь мира? Конечно, наш царь. «Именовалась», - как это понять? А вот как: царь мира, т. е. наш царь, дал именной указ переселять «на новую родину» народ, и, конечно, на казенный счет.
«Переселенный» пробовал разъяснять мечтателю истинный смысл календарной заметки, но тот в ответ шептал и шептал, - шептал до одурения, глаза у него закатывались, язык путался, голова, в которой видимо не все в порядке, кружилась. Черный слушал его с восторгом и не спускал с него своих глаз, горевших черными огоньками. Тогда бесполезные разъяснения были брошены и мечтателей стали расспрашивать, кто они такие. Оказалось все, как и следовало. Оба, и черный, и белый, из дворовых. Оба мальчиками были «при комнатах». Добрая барышня выучила их грамоте. Потом господа имение продали, и малые пошли по «домашним службам». Когда пришло время, белого взяли в солдаты, и как грамотного, определили в артиллерию. Он оказался, однако, несмотря на грамотность, настолько нерасторопным, что дальше канонира не пошел, но зато, сталкиваясь с разными людьми и бродя вместе со своей батареей с места на место, наслушался и насмотрелся разных разностей и превратился в неистового и бестолкового солдата-мечтателя. Отслуживши и вернувшись домой, он встретился со старым другом, черным, который сделался таким же мечтателем на «домашних службах». Оба женились, обоим как-то удалось взять за женами кое-какое приданое деньгами, рублей по сту. Подвернулся садчик, обещавший мечтателям кисельные берега и молочные реки, повел их, обманул и бросил где-то в глубине Тургайской области. Мечтатели пропитываются теперь по киргизским зимовкам. Воображаю себе их существование! Неумелые руки работают кое-как, непривычное тело устает, худые, бледные, щеки ввалились. Бабы их такие же худые и, конечно, злые: корят их, попрекают, воют в припадках ужаса, который нападает на них, когда они припомнят, что до ближайшего попа триста верст, а до ближайшей ситцевой лавки пятьсот. Летом неслыханно печет солнце, и степные ветры затемняют небо пылью. Зимой - сорокаградусные морозы, метели, целые месяцы человеческого лица не видать: одни только желтые киргизские хари… Но мечтатели не поддаются. Сядут у смрадного кизяка, греются; белый, закатывая глаза, тянет высокопарные бессвязные речи, а черный пожирает его своими горящими глазками. Счастливцы! Они мечтают, они верят, они надеются. Что и требовалось доказать.
_______
Одно время Мерв был в большой моде. Вообще, в народе нет других мод, кроме мод на новые места, очень изменчивых. В нынешнем году у всех головы кружатся от Мерва и Мургаба, в прошлом году серые модники были очарованы Амуром. То бредят Уссурийским краем; то целые деревни готовы подняться на земли у Семи Палат; то бесконечные обозы тянутся к Кустонаю, под какой-то Новый Куст, на какой-то Китайский Клин. В 91 году народное воображение, расстроенное свирепой голодовкой, перешло всякие границы возможного. Шли и просились в индейские земли, в Бразилию, в Афганистан, и наконец остановились на Японии, как на стране наиболее подходящей. Японцы, изволите видеть, совсем глупый народ и никак не могут догадаться, как это пашут землю и сеют хлеб. Когда Наследник Цесаревич был в Японии, японский царь слезно умолял его позволить русским мужикам идти в Японию и хоть немножко выучить японцев земледелию. Вот и вызывают в Японию «добровольцев». Издержки пути, конечно, японские. На месте земля даром, изба казенная, лошади тоже; сохи, бороны тоже. Мигом образовались там и сям самозваные переселенческие конторы, так сказать, бюро японской эмиграции, и началась «обчистка» серых мечтателей. А мечтатели так сами и лезут в паутину, так сами и суют в руки деньги за «запись» в японские добровольцы… Но мы начали о Мерве.
Входят трое: черноволосый, веселый, румяный сангвиник, Червяков; такой же черный, но преждевременно поседевший, лицом серый, с мрачными и злыми глазами, Низкодубов; третий - ничтожного вида и небольшого роста, рыженький плут, с острым носиком и рыжей бородкой, Просвиркин. Спикером этой тройки является Червяков.
- Слышали мы, болтают про Мерв, - начинает он сочным баритоном, весело сверкая влажными карими глазами и как бы удерживаясь от смеха. - Болтают про Мерв. Значит, быдто каналы али арыки там построены. Поля это быдто с поливкою. Каждому канава с крантом: отворил - поливай. Два раза в год жнут: один раз пшеницу, другой - рес. Скажите, ваша милость, что за рес такой?
- Это рис.
Червяков раскатисто смеется.
- Вона! А врут: рес.
- И не так еще соврут! - подхватывает Просвиркин.
- Ваша милость, а про арыки врут? - удерживаясь от смеха, спрашивает Червяков.
- Пока еще врут: арыки не готовы.
- А когда будут готовы?
- Нескоро.
- Вот брехуны-то! А уж тут, в путоловской харчевне, такое-то росписывают: будто поезжай да и садись к кранту. Оттуда тебе пшеницу так и посыплет. - Червяков весело хохочет. - Ваша милость, у вас плант земной есть, покажите, - хоть бы посмотреть, где это Мерв содержится?
Приносят карту, и тройка обнаруживает чрезвычайный интерес к Мерву. Водят пальцами, опасаясь прикоснуться, не по карте, а над картой: так им и хочется ткнуть в Мерв. Обстоятельно и по нескольку раз спрашивают, как дойти в Мерв; какая дорога ближе и дешевле: прямо ли через степь, или Волгой, Каспийским морем и Закаспийской железной дорогой; сколько до Мерва верст и сколько дней езды и хода. Когда все это расспросили, переглянулись.
- Поняли?- сурово спросил молчавший до тех пор Низкодубов.
- Поняли, - ответили Червяков и Просвиркин.
И опять все трое переглянулись.
- Что это вы глазами разговариваете? - сказал им «переселенный».
Червяков рассмеялся.
- Да что разговариваем! Как народ-то врать здоров! Добро бы бабы, а то и мужики, седые!.. Спасибо, ваша милость, на ум наставили. По планту да по вашему наставлению - как на ладони: врут!..
Тройка откланялась и ушла.
Недели через две в контору начинают приходить неладные вести. Приносят их мужики самых разнообразных положений: богатые и бедные, осевшие в губернии и идущие на новые места или на старину, землепашцы и мастеровые. И все спрашивают, скоро ли их отправят в Мерв. Солидные спрашивают осторожно, - выведывают; легкомысленные возбуждены, машут руками и предъявляют требования. Сначала солидные и легкомысленные одинаково не говорят, откуда пошли слухи, что их повезут в Мерв; но время идет, число кандидатов в мервские переселенцы увеличивается, их расспросы становятся тревожнее, между собой они начинают галдеть шумнее, начинают перекоряться, ссориться, раздается плач баб, - и наконец дело выходит наружу. Оказывается, верстах во ста, на самом переселенческом тракте, у моста чрез большую реку, засели какие-то люди, которые записывают желающих переселиться в Мерв. За запись сначала брали по тридцати копеек с семьи, а теперь не соглашаются брать меньше рубля. Записали уже семей пятьсот. Записанные в окрестных деревнях распродаются, укладываются и с часу на час ждут сигнала к отправлению: ждут только курьера из Петербурга. Те, кого садчики соблазнили на пути, остановились по обе стороны речки у моста табором, и там образовалась целая ярмарка. Стоящие табором проедаются на себя и на скотину, ждут и, не дождавшись, ходят в переселенческую контору за справками. Они-то и обнаруживают все дело, потому что им уж очень круто приходится. Садчики, понабрав денег, неистово пьянствуют, опухли и даже стали заговариваться. Кто они, по обыкновению, не знают, - действительно не знают. Одного звать Василием, другой будто тоже Василий, а может быть и Тимофей, а третьего переселенцы уж сами прозвали Шишкиным, потому что у него на щеке черное пятно. Фамилия у мужика - последнее дело, а нередко обида, обидная кличка, и часто даже близкие родственники не знают фамилий друг друга или из вежливости делают вид, что не знают. На этот раз вывезло черное пятно одного из садчиков: это был Червяков. Другие оказались по приметам Низкодубовым и Просвиркиным. Конечно, до поры до времени переселенцы были ими увлечены, но теперь наступила реакция. Мужики озлоблены, бабы воют, и все жаждут мести. Пишется соответствующего содержания бумага подлежащему начальству об изловлении садчиков. Переселенцы удовлетворены и переглядываются с торжествующим видом. Торжествуют они, однако, напрасно, потому что, пока соответствующая бумага ходила по инстанциям, садчики почуяли опасность и бесследно скрылись. А скрыться в местах «не столь отдаленных» ровно ничего не стоит.
Проходит месяц, проходит другой. Наступила осень, разразился голод, и в конторе с утра до вечера толкутся толпы жаждущих продовольствия. Однажды в разгар «присутствия» к «переселенному» входит письмоводитель.
- Помните Низкодубова, садчика? Он здесь.
- Зачем?
- Просит ссуды на продовольствие вместе с Червяковым и Просвиркиным. Все трое составляют круговую поруку и хотят, чтобы мы засвидетельствовали основательность просьбы.
- Отлично. Сейчас дам знать полиции, а вы займите его разговором.
Записка отправлена, и начинается томительное ожидание ее результатов. Прошение Низкодубова читается и перечитывается. Исправляются в нем ошибки. Как будто начинают писать удостоверение. Низкодубов уже что-то подозревает и под разными предлогами подвигается к дверям. Но тут появляется запыхавшийся околодочный надзиратель… Ух, какой разбойничий взгляд бросает Низкодубов из-под всклокоченных седых волос! Но тотчас же он пересиливает себя.
- Отправляйся-ка с господином околодочным, - говорят ему.
- Куда прикажете, туда и пойду, - кротко говорит он. - Только мне идти, так уж и Просвиркина с Червяковым ведите: вместе продовольствия просим. Тут неподалеку в харчевне сидят.
- И Просвиркина с Червяковым найдем. Не обижайте народа.
- Какого народа? - кротко изумляется Низкодубов.
- А у -ского моста.
- У какого моста?
- В -ском селе.
- Такого села не слыхали.
Очевидно начинается «запирательство».
- Ну ладно, потом вспомнишь. А теперь иди.
- Что ж, ведите. Куда поведете, туда и пойду: я не худое что, а продовольствия прошу.
Изловлен был мошенник, но «переселенный» и письмоводитель некоторое время невольно отплевывались и морщились.
- Черт его… Точно собаку пристрелили, - проворчал письмоводитель.
_______
Заходят в контору по поводу и дворяне. Однажды очень приличный молодой человек чрезвычайно огорчался тем, что дворянам не отводят казенной земли. Оказалось, он приехал ходоком от целой компании безземельных и не получивших образования дворян откуда-то из Екатеринославской губернии.
- Это очень обидно, это очень всех нас огорчит, - повторял он. - Помилуйте, мы было таким мечтам предались: иметь свою землю, жить самостоятельно. А теперь, что такое мы? Я - писцом у мирового судьи был; другой - смотрителем на почтовой станции; третий - у помещиков ребятишек грамоте учит. Так вот и вытираем чужие углы.
Дворянину очень сочувствовали, но помочь не могли. Вообще, быть дворянином не всегда приятно. Был, например, такой случай.
Среди толпы просящих о продовольствии долго стоит какой-то оборванный мужик в лаптях, бородатый, волосатый. Он стоить и что-то из себя «изображает», - не проталкивается вперед, видимо ждет, чтобы его подозвали сами, а на лице хранить выражение не то обиженное, не то презрительное.
- Ну, а ты что же стоишь? - обращаются к нему. - Продовольствия просишь?
- Продовольствия, - ворчливо отвечает тот и подает прошение.
Прошение пробегается наскоро, останавливаются на самом существенном: кто просит, откуда родом, сколько едоков, есть ли круговая порука, удостоверены ли в волости все эти сведения и бумаги. Просят домохозяева. Кузьма, Петр, Тимофей и Дмитрий Еникеевы; живут на арендованной земле; скот кое-какой есть; едоков столько-то; работников столько-то: губернии Пензенской, уезда Краснослободского, жили при селе Черном…
- Какой же волости?
- А на что мне волость!
- Надо же знать, где ты приписан.
- Я приписан к Российской империи.
- Значить, николаевский солдат?
- Потомственный дворянин Козьма Ильич Еникеев, - отрывисто говорит мужик, раздраженно чмокает, передергивает плечами и небрежно прибавляет: - Вы читайте прошение, там прописано.
Действительно, в прошении значилось, что его подают потомственные дворяне, «записанные в шестую часть дворянской родословной книги». После этого, конечно, мужика стали называть, чтобы не оскорблять его гордости, почтенным господином Еникеевым и расспросили его.
Оказалось, Еникеевы на старине имели двадцать семь десятин земли на пятьдесят душ. Земля была вдобавок чересполосная при селе бывших государственных крестьян Черном. Когда они «опростились», - не помнят: и деды были уже такими. На старине кормиться было нельзя, и часть ушла на новые земли, где бедствуют. Новую землю сняли всем своим дворянским «обществом»; и на старине, и тут землевладение у них общинное; теперь, прося о ссуде на продовольствие, они составили круговую поруку, но дадут ли им ссуду? По-настоящему, дать нельзя, ибо они не крестьяне и не мещане, которым даются ссуды, если они занимаются земледелием. Еникеевы имеют право отдать своих детей в лицей и правоведение, могут выступить кандидатами в пензенские губернские предводители дворянства, могут повсеместно в империи поступить на государственную службу, могут получить Владимира хоть в первый же год службы, а не чрез тридцать пять лет, как лица других сословий, присутственные места в бумагах именуют их благородиями, - но на продовольствие они права не имеют. Еникеевым ссуда была, однако, разрешена.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Того же автора:
• По Западному краю, старому и новому;
Отрывки из книги «Панорама Сибири: путевые заметки»
• Кочеток, или Сибирская Швейцария;
• Красавица.
НОВЫЕ МЕСТА: Оренбург. От Оренбурга до Орска. Новая линия. Кустонай. Тобольние поселки. Голод. Из поселков в Троицк. Урал.
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ:
ТОЛПА: Толпа (1). Толпа (2).
ГЕРОИ: Немцы. Малороссы. Великороссы
Курьезы (1). Курьезы (2). Мор 1892 года.
Л. В. Попов. Ходоки на новые места. 1904
Курьезы
Осторожно, на носках, с таинственным видом, входят к «переселенному» двое. Один - черный, худой, желтый - даже белки желтые, - с горящими черными глазками; другой - белокурый, тоже худой, глаза серые, остановившиеся.
Черный не проронил ни слова; белый начинает говорить от порога и говорит таинственно, оглядываясь, полушепотом:
- Позвольте, ваше высокородие, как вы заведующий по переселенным делам, то и мы, решаясь по происхождению в нищенскую бедность, точные сведения по распределению народа…
- Говори попроще.
- Так точно. И вот, по значению собственного смысла распорядительного закона, то как например, по перевозочным средствам и прочим способиям для долговременного путешествия…
Белый говорит и говорит, шепчет все тише и тише, видимо упиваясь своим красноречием, видимо убежденный, что и другие им очарованы. Черный действительно очарован. Его горящие глазки с восторгом устремлены на белого. Белый, источая родник красноречия, время от времени ласково взглядывает на черного. Очевидно, это два друга.
- Стой, стой! - прерывает белого «переселенный» - Стой и отвечай на вопросы.
- Так точно.
- Хочешь переселиться?
- Так точно. Но по прочтении печатного…
- Стой! Куда хочешь переселиться?
- По древним известиям о стране, именуемой Мерв, которая при Александре Благословенном…
- Стой! В Мерв?
- Так точно. По прочтении печатного…
- Молчи. В Мерв нельзя. Заметь себе это. А теперь объясни, что ты читал «печатное»?
- Еще Александр Благословенный, совершая походы против шаха персидского Дария…
- Вздор. Александр Благословенный против Дария не ходил. Что ты читал печатное?
- Позвольте попросить у вашего высокоблагородия почтеннейшего извинения, но действительно пропечатанное во всеобщее опубликование…
Белый говорит и говорит, и вместе с тем осторожно и таинственно вытаскивает из кармана сложенную вчетверо засаленную, измятую, истертую брошюру.
- Давай сюда.
- Извольте. По засвидетельствованию ученых людей, бесподобные богатства и произрастания при водоорошении…
Белый шепчет, черный восхищенно на него смотрит, «переселенный» развертывает брошюру, и она оказывается дешевым календарем за много лет назад. В календаре - и то «печатное», на что ссылается белый. Это коротенькая статейка, заключающая в себе историю с древнейших времен и до битвы на Кушке тогда вновь присоединенного Мерва. Статейка говорит, что едва ли не в Мерве был земной рай; что при Александре Македонском, которого белый называет Благословенным, Мерв был «житницей мира»; что «гигантские оросительные сооружения» некогда давали возможность два раза в год снимать жатву сам-сто…
- Ты это самое читал?
- Так точно. Небывалое плодоносное плодородие…
- Погоди. Ты до конца читал?
- Почтительнейше позвольте донести вашему…
- Отвечай: до конца читал?
- Позвольте почтительнейше доложить: что же там в окончательности заключает печатное наставление?
- А вот что. Слушай хорошенько. «В настоящее время грандиозные каналы разрушены, некогда плодоносная страна представляет совершенную пустыню, подобную Сахаре. Несомненно, однако, что сеть оросительных каналов будет восстановлена, и тогда вновь воцарится обилие и богатство в области, которая в древности по справедливости именовалась царем мира. Тысячи, десятки тысяч переселенцев направятся туда из матушки Руси и обретут там, под южным небом, новую родину».
Вы думаете, поняли что-нибудь из прочитанного им мечтатели? Конечно, поняли. Что именно, - объяснил белый; черный в это время влюбленно смотрел на него. Нет возможности передать длинную, хитросплетенную, запутанную речь белого, но в результате вышло следующее. Положим, действительно напечатано, что каналы разрушены, но ведь сказано: грандиозные. Что это значит? А значит, что их чинят, а теперь так уж и починили. Грандиозный - слово загадочное, вроде числа 666. Его надо понимать. Белый его понял: грандиозный - значит починка. Далее, действительно, сказано, что Мерв в настоящее время пустыня, но ясно прибавлено: са́хара, т. е. из сахара, т. е. до того хороша земля, что словно сахарная, и только «орда» не умеет ею пользоваться. «В древности именовалась царем мира…» Кто царь мира? Конечно, наш царь. «Именовалась», - как это понять? А вот как: царь мира, т. е. наш царь, дал именной указ переселять «на новую родину» народ, и, конечно, на казенный счет.
«Переселенный» пробовал разъяснять мечтателю истинный смысл календарной заметки, но тот в ответ шептал и шептал, - шептал до одурения, глаза у него закатывались, язык путался, голова, в которой видимо не все в порядке, кружилась. Черный слушал его с восторгом и не спускал с него своих глаз, горевших черными огоньками. Тогда бесполезные разъяснения были брошены и мечтателей стали расспрашивать, кто они такие. Оказалось все, как и следовало. Оба, и черный, и белый, из дворовых. Оба мальчиками были «при комнатах». Добрая барышня выучила их грамоте. Потом господа имение продали, и малые пошли по «домашним службам». Когда пришло время, белого взяли в солдаты, и как грамотного, определили в артиллерию. Он оказался, однако, несмотря на грамотность, настолько нерасторопным, что дальше канонира не пошел, но зато, сталкиваясь с разными людьми и бродя вместе со своей батареей с места на место, наслушался и насмотрелся разных разностей и превратился в неистового и бестолкового солдата-мечтателя. Отслуживши и вернувшись домой, он встретился со старым другом, черным, который сделался таким же мечтателем на «домашних службах». Оба женились, обоим как-то удалось взять за женами кое-какое приданое деньгами, рублей по сту. Подвернулся садчик, обещавший мечтателям кисельные берега и молочные реки, повел их, обманул и бросил где-то в глубине Тургайской области. Мечтатели пропитываются теперь по киргизским зимовкам. Воображаю себе их существование! Неумелые руки работают кое-как, непривычное тело устает, худые, бледные, щеки ввалились. Бабы их такие же худые и, конечно, злые: корят их, попрекают, воют в припадках ужаса, который нападает на них, когда они припомнят, что до ближайшего попа триста верст, а до ближайшей ситцевой лавки пятьсот. Летом неслыханно печет солнце, и степные ветры затемняют небо пылью. Зимой - сорокаградусные морозы, метели, целые месяцы человеческого лица не видать: одни только желтые киргизские хари… Но мечтатели не поддаются. Сядут у смрадного кизяка, греются; белый, закатывая глаза, тянет высокопарные бессвязные речи, а черный пожирает его своими горящими глазками. Счастливцы! Они мечтают, они верят, они надеются. Что и требовалось доказать.
_______
Одно время Мерв был в большой моде. Вообще, в народе нет других мод, кроме мод на новые места, очень изменчивых. В нынешнем году у всех головы кружатся от Мерва и Мургаба, в прошлом году серые модники были очарованы Амуром. То бредят Уссурийским краем; то целые деревни готовы подняться на земли у Семи Палат; то бесконечные обозы тянутся к Кустонаю, под какой-то Новый Куст, на какой-то Китайский Клин. В 91 году народное воображение, расстроенное свирепой голодовкой, перешло всякие границы возможного. Шли и просились в индейские земли, в Бразилию, в Афганистан, и наконец остановились на Японии, как на стране наиболее подходящей. Японцы, изволите видеть, совсем глупый народ и никак не могут догадаться, как это пашут землю и сеют хлеб. Когда Наследник Цесаревич был в Японии, японский царь слезно умолял его позволить русским мужикам идти в Японию и хоть немножко выучить японцев земледелию. Вот и вызывают в Японию «добровольцев». Издержки пути, конечно, японские. На месте земля даром, изба казенная, лошади тоже; сохи, бороны тоже. Мигом образовались там и сям самозваные переселенческие конторы, так сказать, бюро японской эмиграции, и началась «обчистка» серых мечтателей. А мечтатели так сами и лезут в паутину, так сами и суют в руки деньги за «запись» в японские добровольцы… Но мы начали о Мерве.
Входят трое: черноволосый, веселый, румяный сангвиник, Червяков; такой же черный, но преждевременно поседевший, лицом серый, с мрачными и злыми глазами, Низкодубов; третий - ничтожного вида и небольшого роста, рыженький плут, с острым носиком и рыжей бородкой, Просвиркин. Спикером этой тройки является Червяков.
- Слышали мы, болтают про Мерв, - начинает он сочным баритоном, весело сверкая влажными карими глазами и как бы удерживаясь от смеха. - Болтают про Мерв. Значит, быдто каналы али арыки там построены. Поля это быдто с поливкою. Каждому канава с крантом: отворил - поливай. Два раза в год жнут: один раз пшеницу, другой - рес. Скажите, ваша милость, что за рес такой?
- Это рис.
Червяков раскатисто смеется.
- Вона! А врут: рес.
- И не так еще соврут! - подхватывает Просвиркин.
- Ваша милость, а про арыки врут? - удерживаясь от смеха, спрашивает Червяков.
- Пока еще врут: арыки не готовы.
- А когда будут готовы?
- Нескоро.
- Вот брехуны-то! А уж тут, в путоловской харчевне, такое-то росписывают: будто поезжай да и садись к кранту. Оттуда тебе пшеницу так и посыплет. - Червяков весело хохочет. - Ваша милость, у вас плант земной есть, покажите, - хоть бы посмотреть, где это Мерв содержится?
Приносят карту, и тройка обнаруживает чрезвычайный интерес к Мерву. Водят пальцами, опасаясь прикоснуться, не по карте, а над картой: так им и хочется ткнуть в Мерв. Обстоятельно и по нескольку раз спрашивают, как дойти в Мерв; какая дорога ближе и дешевле: прямо ли через степь, или Волгой, Каспийским морем и Закаспийской железной дорогой; сколько до Мерва верст и сколько дней езды и хода. Когда все это расспросили, переглянулись.
- Поняли?- сурово спросил молчавший до тех пор Низкодубов.
- Поняли, - ответили Червяков и Просвиркин.
И опять все трое переглянулись.
- Что это вы глазами разговариваете? - сказал им «переселенный».
Червяков рассмеялся.
- Да что разговариваем! Как народ-то врать здоров! Добро бы бабы, а то и мужики, седые!.. Спасибо, ваша милость, на ум наставили. По планту да по вашему наставлению - как на ладони: врут!..
Тройка откланялась и ушла.
Недели через две в контору начинают приходить неладные вести. Приносят их мужики самых разнообразных положений: богатые и бедные, осевшие в губернии и идущие на новые места или на старину, землепашцы и мастеровые. И все спрашивают, скоро ли их отправят в Мерв. Солидные спрашивают осторожно, - выведывают; легкомысленные возбуждены, машут руками и предъявляют требования. Сначала солидные и легкомысленные одинаково не говорят, откуда пошли слухи, что их повезут в Мерв; но время идет, число кандидатов в мервские переселенцы увеличивается, их расспросы становятся тревожнее, между собой они начинают галдеть шумнее, начинают перекоряться, ссориться, раздается плач баб, - и наконец дело выходит наружу. Оказывается, верстах во ста, на самом переселенческом тракте, у моста чрез большую реку, засели какие-то люди, которые записывают желающих переселиться в Мерв. За запись сначала брали по тридцати копеек с семьи, а теперь не соглашаются брать меньше рубля. Записали уже семей пятьсот. Записанные в окрестных деревнях распродаются, укладываются и с часу на час ждут сигнала к отправлению: ждут только курьера из Петербурга. Те, кого садчики соблазнили на пути, остановились по обе стороны речки у моста табором, и там образовалась целая ярмарка. Стоящие табором проедаются на себя и на скотину, ждут и, не дождавшись, ходят в переселенческую контору за справками. Они-то и обнаруживают все дело, потому что им уж очень круто приходится. Садчики, понабрав денег, неистово пьянствуют, опухли и даже стали заговариваться. Кто они, по обыкновению, не знают, - действительно не знают. Одного звать Василием, другой будто тоже Василий, а может быть и Тимофей, а третьего переселенцы уж сами прозвали Шишкиным, потому что у него на щеке черное пятно. Фамилия у мужика - последнее дело, а нередко обида, обидная кличка, и часто даже близкие родственники не знают фамилий друг друга или из вежливости делают вид, что не знают. На этот раз вывезло черное пятно одного из садчиков: это был Червяков. Другие оказались по приметам Низкодубовым и Просвиркиным. Конечно, до поры до времени переселенцы были ими увлечены, но теперь наступила реакция. Мужики озлоблены, бабы воют, и все жаждут мести. Пишется соответствующего содержания бумага подлежащему начальству об изловлении садчиков. Переселенцы удовлетворены и переглядываются с торжествующим видом. Торжествуют они, однако, напрасно, потому что, пока соответствующая бумага ходила по инстанциям, садчики почуяли опасность и бесследно скрылись. А скрыться в местах «не столь отдаленных» ровно ничего не стоит.
Проходит месяц, проходит другой. Наступила осень, разразился голод, и в конторе с утра до вечера толкутся толпы жаждущих продовольствия. Однажды в разгар «присутствия» к «переселенному» входит письмоводитель.
- Помните Низкодубова, садчика? Он здесь.
- Зачем?
- Просит ссуды на продовольствие вместе с Червяковым и Просвиркиным. Все трое составляют круговую поруку и хотят, чтобы мы засвидетельствовали основательность просьбы.
- Отлично. Сейчас дам знать полиции, а вы займите его разговором.
Записка отправлена, и начинается томительное ожидание ее результатов. Прошение Низкодубова читается и перечитывается. Исправляются в нем ошибки. Как будто начинают писать удостоверение. Низкодубов уже что-то подозревает и под разными предлогами подвигается к дверям. Но тут появляется запыхавшийся околодочный надзиратель… Ух, какой разбойничий взгляд бросает Низкодубов из-под всклокоченных седых волос! Но тотчас же он пересиливает себя.
- Отправляйся-ка с господином околодочным, - говорят ему.
- Куда прикажете, туда и пойду, - кротко говорит он. - Только мне идти, так уж и Просвиркина с Червяковым ведите: вместе продовольствия просим. Тут неподалеку в харчевне сидят.
- И Просвиркина с Червяковым найдем. Не обижайте народа.
- Какого народа? - кротко изумляется Низкодубов.
- А у -ского моста.
- У какого моста?
- В -ском селе.
- Такого села не слыхали.
Очевидно начинается «запирательство».
- Ну ладно, потом вспомнишь. А теперь иди.
- Что ж, ведите. Куда поведете, туда и пойду: я не худое что, а продовольствия прошу.
Изловлен был мошенник, но «переселенный» и письмоводитель некоторое время невольно отплевывались и морщились.
- Черт его… Точно собаку пристрелили, - проворчал письмоводитель.
_______
Заходят в контору по поводу и дворяне. Однажды очень приличный молодой человек чрезвычайно огорчался тем, что дворянам не отводят казенной земли. Оказалось, он приехал ходоком от целой компании безземельных и не получивших образования дворян откуда-то из Екатеринославской губернии.
- Это очень обидно, это очень всех нас огорчит, - повторял он. - Помилуйте, мы было таким мечтам предались: иметь свою землю, жить самостоятельно. А теперь, что такое мы? Я - писцом у мирового судьи был; другой - смотрителем на почтовой станции; третий - у помещиков ребятишек грамоте учит. Так вот и вытираем чужие углы.
Дворянину очень сочувствовали, но помочь не могли. Вообще, быть дворянином не всегда приятно. Был, например, такой случай.
Среди толпы просящих о продовольствии долго стоит какой-то оборванный мужик в лаптях, бородатый, волосатый. Он стоить и что-то из себя «изображает», - не проталкивается вперед, видимо ждет, чтобы его подозвали сами, а на лице хранить выражение не то обиженное, не то презрительное.
- Ну, а ты что же стоишь? - обращаются к нему. - Продовольствия просишь?
- Продовольствия, - ворчливо отвечает тот и подает прошение.
Прошение пробегается наскоро, останавливаются на самом существенном: кто просит, откуда родом, сколько едоков, есть ли круговая порука, удостоверены ли в волости все эти сведения и бумаги. Просят домохозяева. Кузьма, Петр, Тимофей и Дмитрий Еникеевы; живут на арендованной земле; скот кое-какой есть; едоков столько-то; работников столько-то: губернии Пензенской, уезда Краснослободского, жили при селе Черном…
- Какой же волости?
- А на что мне волость!
- Надо же знать, где ты приписан.
- Я приписан к Российской империи.
- Значить, николаевский солдат?
- Потомственный дворянин Козьма Ильич Еникеев, - отрывисто говорит мужик, раздраженно чмокает, передергивает плечами и небрежно прибавляет: - Вы читайте прошение, там прописано.
Действительно, в прошении значилось, что его подают потомственные дворяне, «записанные в шестую часть дворянской родословной книги». После этого, конечно, мужика стали называть, чтобы не оскорблять его гордости, почтенным господином Еникеевым и расспросили его.
Оказалось, Еникеевы на старине имели двадцать семь десятин земли на пятьдесят душ. Земля была вдобавок чересполосная при селе бывших государственных крестьян Черном. Когда они «опростились», - не помнят: и деды были уже такими. На старине кормиться было нельзя, и часть ушла на новые земли, где бедствуют. Новую землю сняли всем своим дворянским «обществом»; и на старине, и тут землевладение у них общинное; теперь, прося о ссуде на продовольствие, они составили круговую поруку, но дадут ли им ссуду? По-настоящему, дать нельзя, ибо они не крестьяне и не мещане, которым даются ссуды, если они занимаются земледелием. Еникеевы имеют право отдать своих детей в лицей и правоведение, могут выступить кандидатами в пензенские губернские предводители дворянства, могут повсеместно в империи поступить на государственную службу, могут получить Владимира хоть в первый же год службы, а не чрез тридцать пять лет, как лица других сословий, присутственные места в бумагах именуют их благородиями, - но на продовольствие они права не имеют. Еникеевым ссуда была, однако, разрешена.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Того же автора:
• По Западному краю, старому и новому;
Отрывки из книги «Панорама Сибири: путевые заметки»
• Кочеток, или Сибирская Швейцария;
• Красавица.