«Исторические очерки» М.Венюкова. 6. Удержание окраин: Польша, Украина, Бессарабия, Новороссия, Крым
[М. И. Венюков]. Исторические очерки России со времени Крымской войны до заключения Берлинского договора. 1855-1878. Том 1. - Лейпциг, 1878.
Другие части:
• Перемены в составе русской государственной области: Замирение Кавказа (1), Завоевание Средней Азии (2), Дела дальневосточные (3).
• Заселение вновь приобретенных земель (4).
• Политическое объединение окраин: Финлядия, Прибалтийский край, Литва (5), Польша, Украина, Бессарабия, Новороссия, Крым (6), Кавказ (7), Туркестан (8), Киргизские степи, Сибирь и Дальний Восток (9).
И. К. Айвазовский. Закат солнца в Малороссии. 1863
От Литвы переход к Польше совершенно естествен и в географическом, и в историческом смысле. И если бы нам приходилось здесь рассматривать хотя с некоторою подробностью то, что принято обыкновенно называть польским вопросом, т. е. всю совокупность политических явлений, театром или поводом которых служила с 1855 года Польша, то довелось бы написать целое обширное сочинение. Но как цель настоящего очерка состоит только в рассмотрении успехов, неудач и их причин в деле объединения привислянской окраины России с основным ядром русского государственного организма, то мы и коснемся лишь той части обширного польского вопроса, которая относится сюда. Здесь на первом плане стоит резкое противоречие в действиях правительства до 1863 года и после его. Император Александр II начал свое царствование с обещаний полякам улучшить их участь, крайне тягостную во все время царствования его отца [Речь в Варшаве 26 мая 1856 г., произнесенная после очень сочувственного приема, сделанного поляками, в среду которых было возвращено множество политических ссыльных и изгнанников.]. И хотя он при этом прибавил: «Point de rêveries», давая тем понять, что восстановление отдельной самостоятельной Польши (или даже только автономной, но до Двины и Днепра) невозможно, но в сущности до самого 1863 года правительство признавало отдельность «царства» от «империи» и работало над созданием для первого более или менее широкой автономии. Только 1864 год положил начало системе совершенно противоположной, которая и развивалась потом, довольно, впрочем, непоследовательно… С точки зрения Макиавелева «Il Principe», а также для ближайших интересов народа русского, это противоречие между направлениями политики в первые восемь и в следовавшие затем четырнадцать лет малоизвинительно, особенно для правительства «Божиею милостию», воображающего себя непогрешимым и потому не могущего ссылаться на посторонние влияния и на желания нации; но мы не произнесем над ним этой укоризны. Правительство, как и значительная часть русского общества, до 1863 года думали, что административная автономия, с довольно либеральными административными учреждениями, не только «заслужена» четвертьвековыми страданиями поляков, но и «достаточна» для того, чтобы сделать их счастливыми, не делая опасными для России. Это была наивная ошибка, основанная на слабом знакомстве с законами истории, а такого знакомства при Николае русским людям приобрести было неоткуда.
Итак, в первые восемь лет после падения Севастополя дело шло не только не о слитии Польши с Россиею, а, напротив, о таком обособлении первой, что имей поляки выдержку, они бы теперь были близки к политической независимости, наподобие румынов, сербов или хотя венгерцев. В доказательство этого достаточно привести тот факт, что, благодаря данным царству в 1862 году административно-автономным учреждениям, в течение лишь нескольких месяцев управления маркиза Велиопольского не осталось во всей Польше более четырех русских чиновников, которых масса была заменена туземцами. Земледельческое общество, под председательством графа Андрея Замойского, носило все зародыши большого политического сейма, хотя очень одностороннего, потому что оно представляло одну помещичью партию, но соответствовавшего преданиям и, главное, успевшего пустить широкие ветви во всей стране. К невыгоде для поляков эти два элемента их самоуправления - земский и административный - не сумели пойти в ряд и потому один за другим были обессилены. Что же касается до элемента демократического, т. е. до горожан, мелкой шляхты, ее дворни и низшего духовенства, которые в 1863 году образовали вооруженные банды, то этот разряд людей хотя представлял живые элементы национально-польской партии, но, во-первых, не сумел хорошо организоваться, во-вторых, не находил поддержки ни сверху, в аристократической партии белых, ни снизу, из среды земледельческого класса, самого многочисленного в Польше. Насилия повстанцев, вызванные этим недостатком полного сочувствия двух больших слоев народа, и были одною из самых главных причин неуспеха их дела. А затем русскому правительству оставалось только воспользоваться этою рознью в элементах национально-польской жизни, чтобы не без успеха перейти к политике не автономического развития Польши, а возможно полного слияния ее с Россиею. Так оно и сделало наконец.
Главным деятелем этого важного события следует считать Николая Милютина, быть может, лучшего из русских государственных людей нашего времени, который, разумеется, и кончил, как многие другие благородные современники, тем, что подвергся опале. Никто в России XIX века, не исключая и Сперанского, не имел дара так обстоятельно подготовлять законодательные проекты, так ясно их излагать, убедительно, цифрами и фактами доказывать их пользу и, главное, класть в основу их такие широкие, гуманные начала, как Н. Милютин. После достойного участия в трудах редакционных комиссий по крестьянскому делу в России, он, в 1863 году, призван был к составлению законов, которые должны были переродить Польшу, вызвать из ничтожества массы ее сельского населения и связать как их, так, по мере возможности, и другие не прямо революционные сословия поляков с Россиею. Задача была трудная, почти невозможная, потому что в крае кипело вооруженное восстание; но он приблизился к ее решению, насколько позволяли обстоятельства. Первым делом его было задавить революцию политическую, но не жестокими реакционерными мерами, не казнями и ссылками, а революциею экономическою и социальною. Этому соответствовали указы 19 февраля 1861 года о наделении крестьян землями на счет шляхты и об устройстве самоуправления в сельских общинах, при чем паны-революционеры, вчера еще распоряжавшиеся поселянами как «быдлом», очутились в прямой зависимости от этого быдла, успевшего притом скоро доказать, что оно способно вести общественные дела. Для проведения в жизнь этих радикальных законов Милютин умел составить надежную фалангу молодых деятелей, которые глубоко прониклись величием своего призвания и исполнили свою задачу добросовестно и с энергиею. Их благородною, честною деятельностью русское имя впервые было высоко поднято среди поляков, которые только что в течение нескольких лет унижали все русское. Затем начались другие реформы, все имевшие целью уничтожить рознь между цивилизациями русской и польской и, следовательно, сделать возможным такое приращение Польши к России, которое опиралось не на одну военную силу. Важнейшими из этих реформ были: создание в Варшаве университета с преподаванием предметов на русском языке; введение того же языка в преподавание наук во всех вообще казенных учебных заведениях, а также в административную переписку и в суды; переустройство юстиции на общих с империею основаниях, с уничтожением местной комиссии юстиции и всех прежних судебных учреждений, организованных по старофранцузским образцам; воссоединение значительной части униатов, бело- и малоруссов, в Прибужском крае, с православием; закрытие множества католических монастырей, бывших центрами изуверства; передача значительней части казенных земель в Польше во владение русских людей; введение в администрацию большого числа русских чиновников, довольно удобно обставленных, так что они могли не позорить русского имени взятками; полное объединение финансов царства с имперскими; уничтожение наместничества и всех окружавших его центральных учреждений, замененных простым генерал-губернатором с его канцеляриею, и т. д. Ряд этих объединительных мер вообще довольно велик; но мы не должны обманываться насчет действительного их значения. На практике многие из них вовсе не получили такой важности, какую придавала им теория. Так, обучение поляков русскому языку и по-русски всем наукам облегчило им знакомство если не с Россиею вообще, то хотя с русскою литературою, но вовсе не привило им вкуса к последней. Напротив, ныне более чем когда-нибудь они дорожат литературою национальною, которая, находясь в загоне от ценсуры, возбуждает тем сильнейшие симпатии. Изучать Россию по русским книгам поляки не хотят, потому что их удовлетворяют в этом отношении рассказы их соотчичей, возвращающихся из ссылки, и знакомство с живыми образчиками русской жизни, пребывающими среди их самих. Да притом они умышленно отворачиваются от России и всего русского, так что не далее 1875 года генерал-губернатор Коцебу должен был засвидетельствовать, что сближения русского общества с польским все нет. Для простолюдинов-поляков знание русского языка, конечно, небесполезно, потому что облегчает им прохождение службы в русской армии; но далеко не все солдаты-поляки, побывав в этой армии, утрачивают свою народность; про офицеров же можно сказать, что они нередко лишь становятся при этом Конрадами Валленродами, так что само правительство после 1863 года ограничило их пропорцию в войсках. Русские суды и администрация, в предположении даже, что они гораздо выше прежних, национальных, все же для поляков «московский наезд», от которого они очень бы не прочь освободиться. Притом жандармский, военно-полицейский характер русской администрации не в состоянии внушать кому-либо, а тем более полякам, сочувствия к России. Русские землевладельцы в Польше, генералы и чиновники, обладатели майоратов и подуховных фольварков, составляют самый бесцветный разряд людей, разбросанных по краю без связи и потому не имеющих ни малейшего влияния на его политическую окраску. Большею частию они даже и не живут в своих имениях. Закрытие католических монастырей было, конечно, мерою прогрессивною в общечеловеческом смысле и небесполезною - в русском; но оно не ослабило влияния на народ католического духовенства, которое не в одной России является противником иноверческих правительств, а в Польше за последнее время очень озлобилось на русских за отнятие у него земель и за обращение части униатов в православие. Самое это обращение не имеет большого значения, потому что для бывшего униата греко-русская вера есть все-таки вера «казенная» и «холопская», тогда как католицизм - вера «панская». Притом насилия и обман, употребленные правительством при «воссоединении униатов с православною церковью», не могли заставить их любить новое вероучение [Вот что рассказывалось в Петербурге, когда, в 1875 г., туда приезжала униатская депутация заявлять правительству «сочувствие» по случаю перемены веры, о котором писаны были пышные официальные бюллетени. Один русский вступил в разговор с бывшим униатом и спросил его: «Откуда вы все?» - «А з Варсавы, просу пана». - «Но ведь не в Варшаве же, напр., жил ты?» - «Так, пане, естем зе вси, из под Хелма». - «Сколько же вас есть тут таких?» - «А двадесци муси быць, просу пана». - «Зачем же вы приехали сюда?» - «А бо я вем!» - отвечал простодушный крестьянин. Для ознакомления с изнанкою униатского дела нет даже нужды читать донесение английского консула в Варшаве, Мансфильда; довольно статей «Правительственного вестника».]. Известный либерал из жандармов, бывший седлецким губернатором, Громека, производил среди униатов побоища, при посредстве пушек, сабель и штуцеров, чтобы заставить их вынести из церкви органы, не согласные с обрядами православного богопоклонения, хотя пророк-царь Давид и завещал хвалить господа «во кимвалех и гуслях». Среди этих же униатов почти на другой день по их воссоединении были «волнения», прямо направленные противу новой веры и также подавшие повод к военно-полицейским расправам. Дело принимало столь острый характер, что пришлось удалить из Варшавы местного православного архиерея, Иоанникия, заменив его другим, более мягким…
Таким образом, мы видим, что объединительные меры по отношению к Польше далеко не достигли цели, которая имелась в виду, когда их задумывали. Но за всем тем кажется, что ныне Польша теснее привязана к России, чем прежде, и даже едва ли может отпасть от нее без особенных случайностей. Только причина этому лежит не столько во внутреннем ее переустройстве, введенном русским правительством (хотя и оно важно), сколько в опасении внешнего врага поляков, страшного им гораздо более, чем Россия. Враг этот есть Германия, и чтобы не попасть в руки ее, поляки должны volens nolens мириться с русским господством, которое доставляет им по крайней мере симпатии образованного мира. Они знают, что стань их земля прусской провинцией, - полонизму настанет конец гораздо более решительный, чем тот, который провозгласил Костюшко, бросая свою саблю после поражения под Мацейовицами. Это опасение прусского владычества и удерживало Польшу от новых восстаний против России даже в минуты, по-видимому, благоприятные для повстанцев. Так, во все время последней русско-турецкой распри на берегах Вислы все было тихо, и ошибаться в причине этого нам невозможно. Ее гласно указали сами поляки же вроде Чарторыйского и Любомирского, обращавшиеся с печатными увещаниями к своим соотечественникам сидеть смирно, потому что будто бы в случае восстания русское правительство предоставит Пруссии занять часть Польши немецкими войсками до нового, окончательного ее раздела. Летом 1878 г., когда опасения возможной войны между Россиею и Германиею сделались общеизвестными, поляки не затруднились даже делать овации русским войскам, возвращавшимся из Турции, и местный официальный орган, «Варшавский дневник», поспешил похвалить поляков за их перерождение, выразившееся как в этом факте, так будто бы и в наклонностях учащейся молодежи.
Упомянем еще, в заключение заметок о способах прикрепления Польши к России, что и устройство железных дорог в Варшаве из Петербурга, Москвы и Киева много посодействовало связи привислянской окраины с внутренними областями России, как в экономическом, так и в стратегическом смысле. Но зато, с другой стороны, прямо противоположное этому стратегическое и экономическое значение имеет немецкая колонизация западной части Польши, помощью которой подготовляется присоединение этой страны к Германии. С каждым годом число прусских помещиков и немецких промышленников и крестьян усиливается в губерниях Калишской, Плоцкой, Петроковской и Варшавской; города Лодзь, Згерж, Здунска-Воля, Калиш все больше и больше становятся немецкими, и поляки не без горечи замечают, что «должно быть, из Берлина дано предписание петербургской администрации так подготовить Западную Польшу к слитию с Пруссией, чтобы последней было потом как можно меньше хлопот».
О слитии с собственною Россиею Юго-Западного края, т. е. губерний Киевской, Волынской и Подольской, казалось бы, странно и упоминать, потому что ведь эти провинции составляют историческое ядро русского государства; тем не менее вопрос о политическом объединении этой окраины с остальною Россиею существует. Дело, как известно, состоит в том, что в Заднепровской Малороссии очень сильно польское землевладение, как остаток польского господства в течение XVI, XVII и XVIII столетий. Для ослабления польского элемента принято было с 1863 года много мер, которые, впрочем, привели гораздо менее к замене его чисто русским, чем к усилению значения евреев и отчасти немцев, в руках которых теперь находится значительная часть естественных богатств края, лучшего по своей природе из целой России, кроме Кавказа. С другой стороны, Киев был центром украинофильства, и правительство, подстрекаемое Катковым и К°, вело с ним почти такую же борьбу, как и с польщизною, так что кончило изданием постановлений, которые делают великорусский язык единственным наречием, допускаемым в малорусских школах, а малороссийской литературе не дают возможности развиваться. Юго-Западный отдел Русского географического общества, в Киеве, был закрыт потому, что признавался средоточием украйнофильства.
Переходя теперь от западных окраин к южным, упомянем, прежде всего, о Бессарабии. Ее сближение с Россиею выиграло от следующих мер: во-первых, от освобождения и надела землями местных крестьян, или царан, чем значительно ослабилось значение боярской, т. е. валашской партии в этой стране; в-вторых, от прекращения владельческих прав на имения в Бессарабии разных румынских и турецких монастырей, которые извлекали оттуда значительные доходы и поддерживали политико-экономическую связь этой провинции с чужими и даже враждебными России странами; в-третьих, от уничтожения исключительных областных учреждений в Кишиневе с заменою их общими всей империи. По Сан-Стефанскому и Берлинскому договорам отнятая у России в 1856 г. часть края, по Дунай и Прут, воссоединена с нею, и, след., мы опять стали владельцами болгарских колоний Болграда и др., созданных в начале нашего века; но насколько этот переход болгар из состава конституционного государства в состав абсолютной монархии привяжет их, а след., и занятый ими уголок земли, к России, - об этом трудно пока сказать что-либо положительное, а между тем по составу населения Бессарабия тяготеет к Румынии.
Если позволительно судить о степени объединения той или другой окраины с главным ядром государства по тому, что само правительство уничтожает административные учреждения, свидетельствовавшие об исключительном положении этой окраины, то мы не без удовольствия можем заметить, что вся Новороссия, т. е. страна, едва сто лет тому назад приобретенная и впервые устроенная Потемкиным, ныне так срослась с Россиею, что правительство нашло возможным уничтожить Одесское генерал-губернаторство и особое управление иностранных колонистов в Южной России. Это важный, исторический успех русского племени, и он представляется тем более прочным, что разновременно водворенные в крае немецкие колонисты, пользовавшиеся разными привилегиями в ущерб господствующей нации, ушли, по большей части, из края, который их облагодетельствовал, но защищать который ценою крови они не хотели, почему русский народ является полным хозяином в стране. И кто знает теперешние Одессу, Николаев, Елисаветград, Херсон, Екатеринослав, Ростов, тот не усомнится, что отторжение этих городов и окружающих их земель от России есть дело отныне немыслимое.
Нельзя того же сказать с совершенною уверенностью о Крыме. Еще во время войны 1853-56 годов татарское население этого полуострова оказалось очень ненадежным; с того времени оно хотя и уменьшилось вследствие переселений в Турцию, но далеко не в такой степени, как можно бы желать для упрочения Крыма за Россиею. В 1876-77 годах татары, правда, не делали открытых восстаний, но симпатии их к единоверным туркам не подлежали сомнению. Надобно поэтому сожалеть, что правительство препятствовало заселению страны свободными выходцами из Средней России и ограничивалось только поощрением крупного русского землевладения в Крыму. Впрочем, должно сказать, что Севастополь, Ялта, Керчь - уже вполне русские города; и если того же нельзя сказать про Евпаторию, Балаклаву, Бахчисарай и т. п… то время может и тут многое сделать, так как теперешний Крым все же гораздо более русская земля, чем он был не только 90 лет тому назад, тотчас после присоединения, но и 25 лет назад, когда уже существовали Алупка, Ливадия и другие южнобережские дачи богатых русских помещиков, но в стране было мало русских людей. Железная дорога к Севастополю, открытая в 1872 году, много поможет этому скреплению Крыма с Россиею, а сильный упадок Турции облегчит это дело, особенно если не будут препятствовать татарам уходить с полуострова за границу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: Кавказ
Того же автора:
• Примечания к будущей истории наших завоеваний в Азии;
• Очерки Заилийского края и Причуйской страны.
Другие части:
• Перемены в составе русской государственной области: Замирение Кавказа (1), Завоевание Средней Азии (2), Дела дальневосточные (3).
• Заселение вновь приобретенных земель (4).
• Политическое объединение окраин: Финлядия, Прибалтийский край, Литва (5), Польша, Украина, Бессарабия, Новороссия, Крым (6), Кавказ (7), Туркестан (8), Киргизские степи, Сибирь и Дальний Восток (9).
И. К. Айвазовский. Закат солнца в Малороссии. 1863
От Литвы переход к Польше совершенно естествен и в географическом, и в историческом смысле. И если бы нам приходилось здесь рассматривать хотя с некоторою подробностью то, что принято обыкновенно называть польским вопросом, т. е. всю совокупность политических явлений, театром или поводом которых служила с 1855 года Польша, то довелось бы написать целое обширное сочинение. Но как цель настоящего очерка состоит только в рассмотрении успехов, неудач и их причин в деле объединения привислянской окраины России с основным ядром русского государственного организма, то мы и коснемся лишь той части обширного польского вопроса, которая относится сюда. Здесь на первом плане стоит резкое противоречие в действиях правительства до 1863 года и после его. Император Александр II начал свое царствование с обещаний полякам улучшить их участь, крайне тягостную во все время царствования его отца [Речь в Варшаве 26 мая 1856 г., произнесенная после очень сочувственного приема, сделанного поляками, в среду которых было возвращено множество политических ссыльных и изгнанников.]. И хотя он при этом прибавил: «Point de rêveries», давая тем понять, что восстановление отдельной самостоятельной Польши (или даже только автономной, но до Двины и Днепра) невозможно, но в сущности до самого 1863 года правительство признавало отдельность «царства» от «империи» и работало над созданием для первого более или менее широкой автономии. Только 1864 год положил начало системе совершенно противоположной, которая и развивалась потом, довольно, впрочем, непоследовательно… С точки зрения Макиавелева «Il Principe», а также для ближайших интересов народа русского, это противоречие между направлениями политики в первые восемь и в следовавшие затем четырнадцать лет малоизвинительно, особенно для правительства «Божиею милостию», воображающего себя непогрешимым и потому не могущего ссылаться на посторонние влияния и на желания нации; но мы не произнесем над ним этой укоризны. Правительство, как и значительная часть русского общества, до 1863 года думали, что административная автономия, с довольно либеральными административными учреждениями, не только «заслужена» четвертьвековыми страданиями поляков, но и «достаточна» для того, чтобы сделать их счастливыми, не делая опасными для России. Это была наивная ошибка, основанная на слабом знакомстве с законами истории, а такого знакомства при Николае русским людям приобрести было неоткуда.
Итак, в первые восемь лет после падения Севастополя дело шло не только не о слитии Польши с Россиею, а, напротив, о таком обособлении первой, что имей поляки выдержку, они бы теперь были близки к политической независимости, наподобие румынов, сербов или хотя венгерцев. В доказательство этого достаточно привести тот факт, что, благодаря данным царству в 1862 году административно-автономным учреждениям, в течение лишь нескольких месяцев управления маркиза Велиопольского не осталось во всей Польше более четырех русских чиновников, которых масса была заменена туземцами. Земледельческое общество, под председательством графа Андрея Замойского, носило все зародыши большого политического сейма, хотя очень одностороннего, потому что оно представляло одну помещичью партию, но соответствовавшего преданиям и, главное, успевшего пустить широкие ветви во всей стране. К невыгоде для поляков эти два элемента их самоуправления - земский и административный - не сумели пойти в ряд и потому один за другим были обессилены. Что же касается до элемента демократического, т. е. до горожан, мелкой шляхты, ее дворни и низшего духовенства, которые в 1863 году образовали вооруженные банды, то этот разряд людей хотя представлял живые элементы национально-польской партии, но, во-первых, не сумел хорошо организоваться, во-вторых, не находил поддержки ни сверху, в аристократической партии белых, ни снизу, из среды земледельческого класса, самого многочисленного в Польше. Насилия повстанцев, вызванные этим недостатком полного сочувствия двух больших слоев народа, и были одною из самых главных причин неуспеха их дела. А затем русскому правительству оставалось только воспользоваться этою рознью в элементах национально-польской жизни, чтобы не без успеха перейти к политике не автономического развития Польши, а возможно полного слияния ее с Россиею. Так оно и сделало наконец.
Главным деятелем этого важного события следует считать Николая Милютина, быть может, лучшего из русских государственных людей нашего времени, который, разумеется, и кончил, как многие другие благородные современники, тем, что подвергся опале. Никто в России XIX века, не исключая и Сперанского, не имел дара так обстоятельно подготовлять законодательные проекты, так ясно их излагать, убедительно, цифрами и фактами доказывать их пользу и, главное, класть в основу их такие широкие, гуманные начала, как Н. Милютин. После достойного участия в трудах редакционных комиссий по крестьянскому делу в России, он, в 1863 году, призван был к составлению законов, которые должны были переродить Польшу, вызвать из ничтожества массы ее сельского населения и связать как их, так, по мере возможности, и другие не прямо революционные сословия поляков с Россиею. Задача была трудная, почти невозможная, потому что в крае кипело вооруженное восстание; но он приблизился к ее решению, насколько позволяли обстоятельства. Первым делом его было задавить революцию политическую, но не жестокими реакционерными мерами, не казнями и ссылками, а революциею экономическою и социальною. Этому соответствовали указы 19 февраля 1861 года о наделении крестьян землями на счет шляхты и об устройстве самоуправления в сельских общинах, при чем паны-революционеры, вчера еще распоряжавшиеся поселянами как «быдлом», очутились в прямой зависимости от этого быдла, успевшего притом скоро доказать, что оно способно вести общественные дела. Для проведения в жизнь этих радикальных законов Милютин умел составить надежную фалангу молодых деятелей, которые глубоко прониклись величием своего призвания и исполнили свою задачу добросовестно и с энергиею. Их благородною, честною деятельностью русское имя впервые было высоко поднято среди поляков, которые только что в течение нескольких лет унижали все русское. Затем начались другие реформы, все имевшие целью уничтожить рознь между цивилизациями русской и польской и, следовательно, сделать возможным такое приращение Польши к России, которое опиралось не на одну военную силу. Важнейшими из этих реформ были: создание в Варшаве университета с преподаванием предметов на русском языке; введение того же языка в преподавание наук во всех вообще казенных учебных заведениях, а также в административную переписку и в суды; переустройство юстиции на общих с империею основаниях, с уничтожением местной комиссии юстиции и всех прежних судебных учреждений, организованных по старофранцузским образцам; воссоединение значительной части униатов, бело- и малоруссов, в Прибужском крае, с православием; закрытие множества католических монастырей, бывших центрами изуверства; передача значительней части казенных земель в Польше во владение русских людей; введение в администрацию большого числа русских чиновников, довольно удобно обставленных, так что они могли не позорить русского имени взятками; полное объединение финансов царства с имперскими; уничтожение наместничества и всех окружавших его центральных учреждений, замененных простым генерал-губернатором с его канцеляриею, и т. д. Ряд этих объединительных мер вообще довольно велик; но мы не должны обманываться насчет действительного их значения. На практике многие из них вовсе не получили такой важности, какую придавала им теория. Так, обучение поляков русскому языку и по-русски всем наукам облегчило им знакомство если не с Россиею вообще, то хотя с русскою литературою, но вовсе не привило им вкуса к последней. Напротив, ныне более чем когда-нибудь они дорожат литературою национальною, которая, находясь в загоне от ценсуры, возбуждает тем сильнейшие симпатии. Изучать Россию по русским книгам поляки не хотят, потому что их удовлетворяют в этом отношении рассказы их соотчичей, возвращающихся из ссылки, и знакомство с живыми образчиками русской жизни, пребывающими среди их самих. Да притом они умышленно отворачиваются от России и всего русского, так что не далее 1875 года генерал-губернатор Коцебу должен был засвидетельствовать, что сближения русского общества с польским все нет. Для простолюдинов-поляков знание русского языка, конечно, небесполезно, потому что облегчает им прохождение службы в русской армии; но далеко не все солдаты-поляки, побывав в этой армии, утрачивают свою народность; про офицеров же можно сказать, что они нередко лишь становятся при этом Конрадами Валленродами, так что само правительство после 1863 года ограничило их пропорцию в войсках. Русские суды и администрация, в предположении даже, что они гораздо выше прежних, национальных, все же для поляков «московский наезд», от которого они очень бы не прочь освободиться. Притом жандармский, военно-полицейский характер русской администрации не в состоянии внушать кому-либо, а тем более полякам, сочувствия к России. Русские землевладельцы в Польше, генералы и чиновники, обладатели майоратов и подуховных фольварков, составляют самый бесцветный разряд людей, разбросанных по краю без связи и потому не имеющих ни малейшего влияния на его политическую окраску. Большею частию они даже и не живут в своих имениях. Закрытие католических монастырей было, конечно, мерою прогрессивною в общечеловеческом смысле и небесполезною - в русском; но оно не ослабило влияния на народ католического духовенства, которое не в одной России является противником иноверческих правительств, а в Польше за последнее время очень озлобилось на русских за отнятие у него земель и за обращение части униатов в православие. Самое это обращение не имеет большого значения, потому что для бывшего униата греко-русская вера есть все-таки вера «казенная» и «холопская», тогда как католицизм - вера «панская». Притом насилия и обман, употребленные правительством при «воссоединении униатов с православною церковью», не могли заставить их любить новое вероучение [Вот что рассказывалось в Петербурге, когда, в 1875 г., туда приезжала униатская депутация заявлять правительству «сочувствие» по случаю перемены веры, о котором писаны были пышные официальные бюллетени. Один русский вступил в разговор с бывшим униатом и спросил его: «Откуда вы все?» - «А з Варсавы, просу пана». - «Но ведь не в Варшаве же, напр., жил ты?» - «Так, пане, естем зе вси, из под Хелма». - «Сколько же вас есть тут таких?» - «А двадесци муси быць, просу пана». - «Зачем же вы приехали сюда?» - «А бо я вем!» - отвечал простодушный крестьянин. Для ознакомления с изнанкою униатского дела нет даже нужды читать донесение английского консула в Варшаве, Мансфильда; довольно статей «Правительственного вестника».]. Известный либерал из жандармов, бывший седлецким губернатором, Громека, производил среди униатов побоища, при посредстве пушек, сабель и штуцеров, чтобы заставить их вынести из церкви органы, не согласные с обрядами православного богопоклонения, хотя пророк-царь Давид и завещал хвалить господа «во кимвалех и гуслях». Среди этих же униатов почти на другой день по их воссоединении были «волнения», прямо направленные противу новой веры и также подавшие повод к военно-полицейским расправам. Дело принимало столь острый характер, что пришлось удалить из Варшавы местного православного архиерея, Иоанникия, заменив его другим, более мягким…
Таким образом, мы видим, что объединительные меры по отношению к Польше далеко не достигли цели, которая имелась в виду, когда их задумывали. Но за всем тем кажется, что ныне Польша теснее привязана к России, чем прежде, и даже едва ли может отпасть от нее без особенных случайностей. Только причина этому лежит не столько во внутреннем ее переустройстве, введенном русским правительством (хотя и оно важно), сколько в опасении внешнего врага поляков, страшного им гораздо более, чем Россия. Враг этот есть Германия, и чтобы не попасть в руки ее, поляки должны volens nolens мириться с русским господством, которое доставляет им по крайней мере симпатии образованного мира. Они знают, что стань их земля прусской провинцией, - полонизму настанет конец гораздо более решительный, чем тот, который провозгласил Костюшко, бросая свою саблю после поражения под Мацейовицами. Это опасение прусского владычества и удерживало Польшу от новых восстаний против России даже в минуты, по-видимому, благоприятные для повстанцев. Так, во все время последней русско-турецкой распри на берегах Вислы все было тихо, и ошибаться в причине этого нам невозможно. Ее гласно указали сами поляки же вроде Чарторыйского и Любомирского, обращавшиеся с печатными увещаниями к своим соотечественникам сидеть смирно, потому что будто бы в случае восстания русское правительство предоставит Пруссии занять часть Польши немецкими войсками до нового, окончательного ее раздела. Летом 1878 г., когда опасения возможной войны между Россиею и Германиею сделались общеизвестными, поляки не затруднились даже делать овации русским войскам, возвращавшимся из Турции, и местный официальный орган, «Варшавский дневник», поспешил похвалить поляков за их перерождение, выразившееся как в этом факте, так будто бы и в наклонностях учащейся молодежи.
Упомянем еще, в заключение заметок о способах прикрепления Польши к России, что и устройство железных дорог в Варшаве из Петербурга, Москвы и Киева много посодействовало связи привислянской окраины с внутренними областями России, как в экономическом, так и в стратегическом смысле. Но зато, с другой стороны, прямо противоположное этому стратегическое и экономическое значение имеет немецкая колонизация западной части Польши, помощью которой подготовляется присоединение этой страны к Германии. С каждым годом число прусских помещиков и немецких промышленников и крестьян усиливается в губерниях Калишской, Плоцкой, Петроковской и Варшавской; города Лодзь, Згерж, Здунска-Воля, Калиш все больше и больше становятся немецкими, и поляки не без горечи замечают, что «должно быть, из Берлина дано предписание петербургской администрации так подготовить Западную Польшу к слитию с Пруссией, чтобы последней было потом как можно меньше хлопот».
О слитии с собственною Россиею Юго-Западного края, т. е. губерний Киевской, Волынской и Подольской, казалось бы, странно и упоминать, потому что ведь эти провинции составляют историческое ядро русского государства; тем не менее вопрос о политическом объединении этой окраины с остальною Россиею существует. Дело, как известно, состоит в том, что в Заднепровской Малороссии очень сильно польское землевладение, как остаток польского господства в течение XVI, XVII и XVIII столетий. Для ослабления польского элемента принято было с 1863 года много мер, которые, впрочем, привели гораздо менее к замене его чисто русским, чем к усилению значения евреев и отчасти немцев, в руках которых теперь находится значительная часть естественных богатств края, лучшего по своей природе из целой России, кроме Кавказа. С другой стороны, Киев был центром украинофильства, и правительство, подстрекаемое Катковым и К°, вело с ним почти такую же борьбу, как и с польщизною, так что кончило изданием постановлений, которые делают великорусский язык единственным наречием, допускаемым в малорусских школах, а малороссийской литературе не дают возможности развиваться. Юго-Западный отдел Русского географического общества, в Киеве, был закрыт потому, что признавался средоточием украйнофильства.
Переходя теперь от западных окраин к южным, упомянем, прежде всего, о Бессарабии. Ее сближение с Россиею выиграло от следующих мер: во-первых, от освобождения и надела землями местных крестьян, или царан, чем значительно ослабилось значение боярской, т. е. валашской партии в этой стране; в-вторых, от прекращения владельческих прав на имения в Бессарабии разных румынских и турецких монастырей, которые извлекали оттуда значительные доходы и поддерживали политико-экономическую связь этой провинции с чужими и даже враждебными России странами; в-третьих, от уничтожения исключительных областных учреждений в Кишиневе с заменою их общими всей империи. По Сан-Стефанскому и Берлинскому договорам отнятая у России в 1856 г. часть края, по Дунай и Прут, воссоединена с нею, и, след., мы опять стали владельцами болгарских колоний Болграда и др., созданных в начале нашего века; но насколько этот переход болгар из состава конституционного государства в состав абсолютной монархии привяжет их, а след., и занятый ими уголок земли, к России, - об этом трудно пока сказать что-либо положительное, а между тем по составу населения Бессарабия тяготеет к Румынии.
Если позволительно судить о степени объединения той или другой окраины с главным ядром государства по тому, что само правительство уничтожает административные учреждения, свидетельствовавшие об исключительном положении этой окраины, то мы не без удовольствия можем заметить, что вся Новороссия, т. е. страна, едва сто лет тому назад приобретенная и впервые устроенная Потемкиным, ныне так срослась с Россиею, что правительство нашло возможным уничтожить Одесское генерал-губернаторство и особое управление иностранных колонистов в Южной России. Это важный, исторический успех русского племени, и он представляется тем более прочным, что разновременно водворенные в крае немецкие колонисты, пользовавшиеся разными привилегиями в ущерб господствующей нации, ушли, по большей части, из края, который их облагодетельствовал, но защищать который ценою крови они не хотели, почему русский народ является полным хозяином в стране. И кто знает теперешние Одессу, Николаев, Елисаветград, Херсон, Екатеринослав, Ростов, тот не усомнится, что отторжение этих городов и окружающих их земель от России есть дело отныне немыслимое.
Нельзя того же сказать с совершенною уверенностью о Крыме. Еще во время войны 1853-56 годов татарское население этого полуострова оказалось очень ненадежным; с того времени оно хотя и уменьшилось вследствие переселений в Турцию, но далеко не в такой степени, как можно бы желать для упрочения Крыма за Россиею. В 1876-77 годах татары, правда, не делали открытых восстаний, но симпатии их к единоверным туркам не подлежали сомнению. Надобно поэтому сожалеть, что правительство препятствовало заселению страны свободными выходцами из Средней России и ограничивалось только поощрением крупного русского землевладения в Крыму. Впрочем, должно сказать, что Севастополь, Ялта, Керчь - уже вполне русские города; и если того же нельзя сказать про Евпаторию, Балаклаву, Бахчисарай и т. п… то время может и тут многое сделать, так как теперешний Крым все же гораздо более русская земля, чем он был не только 90 лет тому назад, тотчас после присоединения, но и 25 лет назад, когда уже существовали Алупка, Ливадия и другие южнобережские дачи богатых русских помещиков, но в стране было мало русских людей. Железная дорога к Севастополю, открытая в 1872 году, много поможет этому скреплению Крыма с Россиею, а сильный упадок Турции облегчит это дело, особенно если не будут препятствовать татарам уходить с полуострова за границу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: Кавказ
Того же автора:
• Примечания к будущей истории наших завоеваний в Азии;
• Очерки Заилийского края и Причуйской страны.