В верховьях Бухтармы: селения каменщиков и китайский пикет
К. Ф. Ледебур. Путешествие по Алтайским горам и предгорьям Алтая // Ледебур К. Ф., Бунге А. А., Мейер К. А. Путешествие по Алтайским горам и Джунгарской Киргизской степи. - Новосибирск, 1993.
Предыдущие отрывки: [ Поездка на Риддерский рудник]; [ Усть-Каменогорск и форпост Красноярский].
Ольга Леонова. Осень на Бухтарме. 2008
Места за Зыряновском, вверх по Бухтарме, до 1790 г. были совершенно или почти незаселенными. Постепенно сюда проникали разные беглые люди. Не опасаясь преследований, они становились тут полными хозяевами, живя в труднопроходимой местности и наскоро выстроенных избах. По прошествии довольно продолжительного времени они послали своих представителей, чтобы при содействии тогдашнего начальника исходатайствовать милость у великой императрицы и узаконения права жительства в этих краях. Это им было разрешено и, по примеру кочевого местного населения Сибири, вместо налогов было указано платить ясак (ежегодный оброк мехами). Впоследствии от был отменен и заменен налогами, которые платили и крестьяне, но прозвище «ясашники» за ними так и осталось [они называются также «каменщиками» от слова «камень», так как живут среди камней, скал]. Однако они и до сего времени свободны от рекрутчины.
С тех пор, особенно с 1803 г., число жителей заметно увеличилось. Многие крестьяне явились сюда добровольно, некоторые же были сосланы в наказание за незначительные проступки. Нередко бывало и так, что крестьяне специально наговаривали на себя, чтобы попасть на поселение и построиться в одной из новых деревень. Все это способствовало тому, что в районе верхнего течения Бухтармы, который в 1790 г. был совершенно незаселенным, теперь проживает около 1100 мужских душ, из которых 300 человек ясашники, а прочие 800 - крестьяне. […]
Первая деревня, встретившаяся нам в 15 верстах от Зыряновска, была Мягонькая. Она расположена на высоте 1568 футов над уровнем моря, красиво построена, чистая, и проживают в ней зажиточные и гостеприимные крестьяне, которые в своих нарядных одеждах имели очень праздничный вид. […] За Мягонькой местность холмиста; между холмами, вдоль Березовки, тянется дорога до д. Александровской. Эта деревня, основанная пять лет назад, находится в 30 верстах от Мягонькой, на абсолютной высоте 1735 футов. Здесь мы остановились на ночлег, причем в лучшей крестьянской избе. […]
16 августа. […] В 18 верстах от последней деревни Березовка остается в стороне и дорога вскоре подходит к речке Сенной, текущей с юга на север, и близ деревни тою же наименования впадает в Бухтарму. […] Уже на значительном расстоянии от деревни мы встречали местных мужиков и баб, которые были не только хорошо, но даже нарядно одеты, главным образом в китайские ткани ярких цветов, что свидетельствовало о близости этих южных соседей. Мужики и бабы ехали верхами в поле жать жито. В этой деревне находится Бухтарминское волостное управление, в ведении которого состоят деревни, населенные ясашниками. Я зашел туда, чтобы попросить других проводников и специальные распоряжения в те деревни, которые намеревался посетить, однако нашел большинство изб пустыми.
Но после того как я послал письменное распоряжение начальника к администрации волости, состоящей из двух крестьян - начальника всей волости, «головы», и сельского старшины, и кроме того, писаря, люди эти тотчас же явились, чтобы снять меня с лошади [У местных жителей (ясашных) такой обычай: гостя, которого особенно надо почтить, снимают с лошади и, провожая, также сажают на лошадь. Это напоминает подобный обычай на Востоке, где, как пишут некоторые путешественники, почетным гостям оказывается такая же честь.] и повести или, точнее, понести в дом. Они очень извинялись и сожалели о том, что не подготовились к моему приезду и настоятельно приглашали меня на обратном пути снова заехать к ним. Затем они нанесли мне разных угощений, и особенно превосходного меда, причем нарезали мне так много белого хлеба, что его с избытком хватило бы на 30 едоков. Хотели даже заколоть кур, гусей и телят, но я им запретил, так как не имел возможности дожидаться такого роскошного пира. Однако вскоре они снова пришли ко мне и вручили 10 рублей в виде подарка, сопровождая его бесчисленными комплиментами. При этом люди желали, конечно, добра, но мне, понятно, пришлось любезно отказаться от сего дара, хотя сделать это удалось с большим трудом. Но вскоре они сами поняли, что их поступок не совсем уместен, и просили прощенья, приводя в качестве оправдания огромную радость, которую им якобы доставил наш приезд из столь дальних краев. На самом же деле истинная причина их поступка заключалась в том, что и голова, и сельский старшина были немного пьяны. В этом признался и писарь, сельский грамотей, который, отозвав в сторону моего слугу, уверял его, что был против, но не мог переубедить ни голову, ни сельского старшину.
В деревне около 30 изб, а поблизости находится несколько кибиток с живущими в них киргизами, которые тут, как и вообще в селениях этой волости, нанимаются в пастухи. Здесь весьма процветает пчеловодство, и мед белый и очень вкусный. В других местах он далеко не столь хорош: не такой ароматный и гораздо темнее. […]
17 августа. […] Около девяти верст мы ехали в северном направлении между горами или по их склонам, большею частью близ Нарымки или в некотором отдалении от нее. Наконец мы оказались у горного хребта высотой 4343 футов над уровнем моря, на юго-западном склоне которого, близ самой вершины, находится исток Нарымки. […] Северо-восточный склон дает начало Коровихе, которая с большой скоростью бежит в весьма покатую до самой Бухтармы долину. […]
Проехав восемь верст берегом Коровихи до места ее впадения в Бухтарму, мы оказались в д. Коровихе, которая расположилась по обе стороны речки на левом берегу Бухтармы. […] Начиная от Малой Нарымки, особенно же от истоков Коровихи, местность приобретает необычайно дикий вид: узкие ущелья, долины и крутые склоны; такой характер сохраняет она и в дальнейшем.
Да, только смелые искатели приключений, привыкшие к непроходимым дебрям, преследуемые властями из-за достойной наказания строптивости и совершаемых вследствие ее преступлений, могли, получив прощение от императрицы, поселиться в этом диком краю, где они, однако, благодаря своему прилежанию, теперь весьма преуспевают и, при всей оторванности от мира, живут зажиточно. У них нет недостатка в хорошей, плодородной пахотной земле и лугах, процветает и пчеловодство, так что этот народ живет в своих добротно выстроенных, даже иногда изящных, избах чисто и, можно сказать, с известной элегантностью. Хотя отсюда и порядком далеко до городов, что особенно чувствуется из-за отсутствия здесь дорог, в избах есть все, что нужно этим людям. Талант - легко приобретать сноровку в различных ремеслах - настолько присущ русским из низших классов, что поселенцы стали и кузнецами, и столярами, и плотниками, и каменщиками. Они сами куют себе сельскохозяйственные орудия, и каждый строит себе свое жилище - приветливое, хорошо освещенное благодаря большим застекленным окнам; всюду чистота и уют, так что в такой избе можно забыть о том, в какой далекой окраине ты находишься. Хорошие барыши приносят им также охота и торговля с китайцами и киргизами. Первым они продают пшеницу с большой выгодой для себя. За полтора пуда муки - цена ее 40-60 коп. за пуд - они получают на китайских форпостах штуку дабы [Род узкой, довольно грубой хлопчатобумажной ткани различных цветов (однако всегда одноцветной), длина одного куска которой составляет около 22 локтей. Хотя китайцы и приносят с собой весной некоторое количество провианта, но запасы его обычно невелики; близ русской границы пшеницу они не сеют, поэтому вынуждены покупать муку, которую привозят им русские.], продажная цена которой 4-5 руб. В этих деревнях несколько водяных мельниц, и то, что местные крестьяне умеют намолоть хорошую муку, доказывает превосходный белый хлеб, которым меня угощали всюду. […] Проехав 17 верст, я добрался до д. Верх-Бухтарминская, или Печи, раскинувшейся на самом берегу Бухтармы на высоте 2121 фута над уровнем моря. Название «Печи» связано с тем, что в солончаковой почве ближайших окрестностей скот или дикие животные выели несколько пещер, формой напоминающих печи.
18 августа. […] Мы постепенно поднялись на 3447 футов, затем также постепенно стали спускаться извилистой тропой по склону горы в долину р. Белой, где на самом берегу находится окруженная горами одноименная деревня. […] Хлебные поля между Белой и Фыкалкой попадались на высоте 3891 фут над уровнем моря, и даже выше я находил участки, засеянные когда-то злаками, так что, полагаю, нивы могут здесь подняться до 4000 футов.
Вечером я приехал в Фыкалку - самое отдаленное в этом направлении русское селение. Здесь проходит граница двух величайших государств мира! Но какая разница между этими двумя государствами, несмотря на сходство природы, которая их соединяет! Воды Иртыша поят почву Китая так же, как и землю России, и, питаясь ключами в высоких горах Китая, пробираются к соседнему государству, чтобы вместе с Обью течь на далекий север. Однако какой контраст представляют эти государства! Какое различие в природе и в климатических условиях, в животных и растительных формах, в духовном и внешнем облике людей! Китай находит удовлетворение в тысячелетней оцепенелости, в неизменяющейся жизни, Россия же, напротив, даже в этих отдаленных краях государства гигантскими шагами спешит навстречу просвещению и охотно заимствует все новое, ищет его, принимает близко к сердцу. Жители русских пограничных деревень выгодно отличаются от своих неуклюжих южных соседей: сильные, хорошо сложенные, подвижные и энергичные, они представляют собой отрадное явление в этой глуши, и вместо того чтобы стесняться в присутствии иностранцев, которых им не так часто приходится видеть, быть замкнутыми или робкими, они выказывают всем поведением и своим отношением прямодушие и откровенность, бескорыстие и услужливость, которые воистину поразительны.
Если обратить взгляд вспять, на состояние этой местности 50 лет назад, нельзя удержаться от изумления при виде происшедших благоприятных перемен. Эти пустынные места, в которых обитали лишь дикие звери и с места на место переезжали кочевники, пугали дикостью своей природы, труднодоступной для путешественников; этот край со своими богатыми лесами, роскошными лугами долин и плодородной пахотной землей лежал втуне, напоминая пустыню, разделяющую территории двух огромных государств. Теперь же они стали по-соседски близкими, и пограничные жители, занимаясь меновой торговлей, приобретают на свой вкус нужные им вещи. Китайцы, которые не являются коренными жителями этих мест, а прибывают издалека (их посылают сюда на несколько месяцев в году, чтобы в течение некоторого времени нести пограничную службу), в окрестных деревнях покупают тс необходимые продукты питания, какие они не могут купить вблизи пограничных кордонов в своей стране. И потому русские, живущие в этих горах, с особым старанием занимаются земледелием, дающим им средства для заработка путем торговли с китайцами. Вот почему крестьяне здешних горных деревень, и особенно ясашные, живут зажиточно и даже позволяют себе известную роскошь. Одеваются они обычно в китайские ткани, частью даже в шелковые, в их домашней утвари есть чашки из китайского фарфора, и вообще у них заметны та уверенность и та склонность к изяществу и чистоте, которая обычно сопутствует зажиточности [верх-бухтарминский старшина, у которою я стоял на квартире, принимая меня, был одет в широкий, тонкий, темно-синий суконный кафтан русского покроя, отделанный золотыми галунами]. Хотя здесь нет школ, они все умеют читать, а многие и писать. Старшие учат молодежь, и таким образом распространяется знание. В их деревнях совсем нет церквей, так как все без исключения крестьяне принадлежат к секте раскольников (староверов), и они просто не стали бы слушать никакого инакомыслящего проповедника.
Благоприятное влияние оказывает, конечно, горное дело, которое не только повышает благосостояние сельских жителей, но и содействует распространению нужных практических знаний. В районах, находящихся в пределах горнозаводского округа, занимаются разного рода ручными ремеслами, и таким образом постоянно развиваются и распространяются сноровка и мастерство. Если добыча благородных металлов, приносящая доход государству, необходима в финансовом отношении, то не менее важно и то влияние, которое она оказывает на благосостояние местного сельского населения. Этому, конечно, способствует форма управления заводами в настоящее время, и тот, кто подобно начальнику горнозаводского округа, защищает права сельского населения и, благодаря постоянной бдительности и тщательному надзору, не допускает вольности и злоупотреблений, разрушающих установленный порядок, очень скоро пожинает богатые плоды своей деятельности, особенно если он помимо доброй воли обладает еще и научным кругозором. Образцом всего этого является деятельность нынешнего начальника округа.
Деревня Фыкалка состоит из 10 изб, окруженных горами; расположена она у маленькой одноименной речки, которая сбегает с Листвяги, затем устремляется в южном направлении и вскоре впадает в Белую. Деревня стоит на высоте 3951 фута над уровнем моря и является самым высокогорным местечком Алтая, имеющим оседлое население. Несмотря на такое расположение, здесь сеют ячмень, овес, рожь, а также яровую пшеницу и просо; в огородах сажают капусту, лук, тыкву, мак и огурцы. Это тем более удивительно, что жители Уймона - деревни, расположенной гораздо ниже, жаловались на то, что рожь вызревает у них не каждый год. Однако Уймон лежит севернее, а Фыкалка, наоборот, южнее Холзуна, который служит преградой для северных встрой.
Впрочем, я заметил, что здесь, как и вообще повсеместно на Алтае, земля не удобряется, а каждый год распахивается целина, как только урожай на прежде возделывавшейся земле оказывается менее высоким. На такой пустоши обычно поселяется сорняк - татарник щетинистый, с длинными корнями, который растет в таком изобилии, как будто его специально высевают. Точно так же поступают и с огородами. Во многих деревнях можно видеть такие участки земли, которые прежде были огорожены и где ясно обозначаются межи между былыми грядками. […]
20 августа. […] Мне не хотелось покидать эти места, не повидав китайцев. Я решил съездить к заставе и стал паковать багаж, намереваясь взять туда лишь то, что нужно для этой цели. Меня предупредили, что наиболее легкий доступ к китайцам можно получить лишь в том случае, если приедешь к ним в качестве торговца, и поэтому я запасся разными товарами, чтобы сойти за бывалого купца. Были у меня капканы разной величины, свинец, юфть, топоры и некоторые другие предметы. Конечно, всему этому они предпочли бы порох, пистолеты и русскую медную монету, но вывоз таких вещей был запрещен. Я охотно захватил бы с собой барометр, но, судя по всему, что я слышал, решил не брать с собой ни его, ни другого инструмента, чтобы не возбудить подозрения в шпионаже. […]
Перебравшись через реку Черновую и проделав еще семь верст, мы подъехали к Бухтарме, которая имела более спокойное течение и густо заросла талом; весной же разливается, образует острова и потом мелеет. Без этого разлива ее невозможно было бы переехать на лошади, ибо течение здесь очень быстрое, а вода и теперь доходит до половины туловища лошади. Ширина Бухтармы со всеми рукавами, на которые она делится, здесь более 70 сажен. Из-за крайне быстрого течения и сильного напора воды перебродят реку так: лошади идут наискось, причем самая сильная - впереди, противостоя течению, а остальные - примыкая к ней, тесно одна за другой, лишь чуть отступив назад. […]
Приехав на территорию Китая, я послал проводника вместе с одним из моих людей на китайскую пограничную заставу с просьбой позволить подъехать для обмена некоторых моих товаров на китайские. Отправленные посыльные скоро вернулись с ответом, что командир (китайский полковник, как они его называли) был бы этому очень рад. Тогда я отправился туда.
Застава располагается на равнине, простирающейся так далеко, насколько можно окинуть взглядом. Примерно в пяти верстах от заставы вздымается горная цепь, которая тянется по обе стороны на очень большое расстояние. Все главные ее вершины были покрыты недавно выпавшим снегом.
Мы находились в китайской пограничной провинции. Пикет состоял из 70 монголов и калмыков, вблизи раскинули свои юрты китайские киргизы. Для житья гарнизона или по крайней мере для избранных, сооружены небольшие блокгаузы, на окнах которых изнутри была бумага, а снаружи легкие циновки. Кроме того, виднелось несколько землянок. Перед большинством блокгаузов развевались на древках около полутора сажен высотой небольшие флаги из зеленого шелка.
Когда я пришел, меня окружили китайские солдаты, совершенно, впрочем, безоружные. Одеты они были в широкие, перехваченные ремнями халаты, чуть прикрывавшие колена. Ничто цветом одежды не напоминало об униформе: халаты пестрели всеми цветами. Солдаты рассматривали меня с таким же любопытством, как и я их; когда же они приблизились ко мне вплотную и начали ощупывать мою одежду, галстук и белье, я их тихонько отодвинул, после чего они скромно отошли на несколько шагов. Вскоре после этого явился русско-китайский толмач, 82-летний старик [Этот толмач был, собственно, урожденный русский, много лет назад захваченный калмыками под Астраханью и доставленный в Китай. Теперь он стал совершенным китайцем: стрижет голову на китайский манер да и одет как и все остальные китайцы. Одежда его обозначала ранг и звание, которое он имел, ибо носил китайскую шапочку с шелковой кисточкой наверху и с белой пуговицей из стекла или эмали.], и попросил меня пройти к командиру.
Войдя, я увидел командира, сидящего на возвышении напротив двери, но не на восточный манер, как сидят калмыки, а по-европейски, как это обычно представлено на пластических китайских работах. Был он в широком халате и в широких шароварах из тонкого синего сукна и имел очень опрятный вид. На голове его была китайская шапочка известной формы, сверху отороченная соболем, а сзади украшенная многими, расположенными одно над другим горизонтально и торчащими павлиньими перьями - знаком его достоинства. На ногах, покоившихся на ступеньке, были черные башмаки с ослепительно белыми подошвами около двух дюймов толщиной, очень изящные. Когда толмач подвел меня к командиру, я приветствовал его на обычный манер, сняв свою дорожную шапку. Он же остался сидеть совершенно неподвижно, и только несколько раз кивнул головой, не наклоняя туловища. Я снова надел шапку и сел рядом с ним, с правой стороны, также против двери, на указанном месте. С левой стороны, на более низком сиденье, сидели два хорошо одетых человека, которых толмач представил мне как знатных калмыков. Еще более низкое боковое сиденье справа занимал маленький человек, которою переводчик называл первым слугой командира. Его одежда мало чем отличалась от одежды командира, разве лишь тем, что он вместо шапочки носил берет без всяких украшений.
Дом, в котором мы находились, был почти двух сажен длины и такой же ширины и состоял из единственной комнаты, задняя половина которой примерно на высоту двух футов была заставлена различными ящиками, на которых в углу лежал большой тюк. Перед этими ящиками, напротив двери, были наложены подушки, которые служили сиденьями, а ночью, вероятно, постелью. На полу, вдоль сиденья, шла ступенька, служившая подножкой. Рядом с этим сиденьем вдоль боковых стен были другие: сиденья слева - ниже сидений на заднем плане, а сиденья справа - еще ниже, чем слева. Посредине комнаты в металлической жаровне лежали тлеющие угли, на которой стоял медный чайник с чаем. Когда я сел на место, толмач уселся рядом со слугой командира. Моего слугу, которого я захватил с собой в качестве русского переводчика, тоже пригласили сесть. Он отказался, а когда приглашение несколько раз повторили, объяснил, что не может сделать этого, так как неприлично сидеть слуге в присутствии своего господина. Это удивило их, но больше его уже не приглашали, и он остался стоять.
Между командиром и мной стоял небольшой ящичек, на котором было семь чашек из китайского фарфора. Вскоре вошел плохо одетый человек, которому командир собственноручно подавал одну чашку за другой, и тот, тут же наполняя их чаем из чайника, каждому подал чашку уже сам. Первую чашку получил командир, вторую я, затем - «знатные калмыки», первый слуга, толмач и, наконец, мой слуга. Чай был очень жидкий и подавался без сахара и вообще безо всего. В это время меня спросили, какому монарху я служу и какой ранг имею. Я ответил через переводчика, что имею ранг бригадира, так как командиру вряд ли была знакома гражданская табель о рангах. Во время разговора командир произнес несколько коротких слов, обращенных к своему первому слуге, которые тот, как мне казалось, передал дальше. Затем сказанное китайский толмач перевел на русский язык. Та же процедура была и с моими ответами, с которыми я обращался сначала к своему слуге, строго запретив ему отвечать самому хотя бы на один вопрос. Особенно удивило меня то обстоятельство, что командир и толмач разговаривали при этом между собой через посредство первого слуги, хотя я впоследствии имел случай убедиться в том, что они отлично понимают друг друга. Командир велел передать мне, что он послан сюда прямо из Пекина и два месяца провел в пути, хотя отправленная с курьером депеша в Пекин может дойти за 14 дней. Такие курьеры ездят всегда попарно на случай, если что-нибудь случится с одним, другой мог бы без задержки доставить депешу. Для этой цели сооружаются станции на определенном расстоянии одна от другой, и на каждой из них дежурят всадники, которые всегда наготове и ожидают только знака от прибывших курьеров, чтобы тотчас же отправиться в путь.
Затем меня спросили о цели моего путешествия в эти места, и, когда я представился как собиратель растений Алтая, поинтересовались, много ли я нашел здесь лекарственных растений. Я ответил утвердительно и повел разговор о корне ревеня, о котором они ничего не знали или притворялись незнающими. Наконец последовал вопрос, как у меня с продуктами, и я ответил, что ни в чем не нуждаюсь, о чем впоследствии сожалел, ибо тем самым лишил себя благоприятного случая отведать некоторые китайские блюда. Во время разговора продолжалось угощение чаем, который в подобном приготовлении, конечно, не казался мне вкусным, но все остальные продолжали его пить. При этом присутствующие курили сообща маленькие бронзовые трубки на тот же манер, какой я видел у калмыков. Китайский курительный табак имеет вид тонко смолотого порошка темно-желтого или светло-желтого цвета [европейцы, привыкшие к лучшим сортам табака, считают китайский табак очень плохим. чего я, как человек некурящий, не знаю, хотя на вид у него большое сходство с лучшими сортами турецкого табака]. Каждый носит при себе кисет и трубку, которую беспрестанно набивает, так как головка трубки настолько мала, что в нее входит едва ли больше пол у наперстка.
После этого поинтересовались, есть ли у меня с собой товары и какие. Я попросил выделить мне место, где мог бы поставить свою палатку. Мне предоставили выбрать место самому и предложили перебраться в совершенно новую киргизскую юрту, где все было готово к моему приему. Это предложение было мне тем приятнее, что у меня не было шестов для палатки, а в этой бедной деревьями местности их пришлось бы доставлять за много верст. Я выразил желание сейчас же перейти в новую юрту. Прощаясь со мной, командир продолжал сидеть в той же неподвижной позе, как и в тот момент, когда я вошел. Толмач проводил меня, и за нами тотчас последовала толпа монголов, калмыков и киргизов, пожелавших посмотреть мои товары. Однако толмач посоветовал мне сегодня не начинать торговлю, так как было уже поздно. Поэтому людей вернули, а я угостил толмача водкой, которую захватил специально для него: жители Фыкалки рассказали мне о его приверженности к этому напитку. Так как мне нужно было еще чем-нибудь привлечь его на свою сторону, я пообещал ему подарить топор, капкан и висячий замок и уверил его, что он вообще имеет право покупать первым.
Я посоветовался с ним, не целесообразно ли будет сделать командиру подарок и не могу ли я получить позволение проехать до ближайшей горной цепи. Первую идею он сразу же одобрил, сочтя, однако, нужным сообщить сначала о ней и о моей просьбе командиру. Это он сделал сразу же и скоро вернулся с известием, что командир будет очень рад подарку и хочет мне на следующее утро сделать ответный подарок. Он сообщил также, что мне позволили посетить эту горную цепь и обещал пару проводников, как только я на следующий день распродам свои товары. Затем в сопровождении толмача я снова пошел к командиру, чтобы преподнести ему обещанные подарки - большую головку трубки из янтаря и шкурку соболя. И на этот раз он сидел на том же месте и в той же неподвижной позе, как и при моем первом посещении, хотя был один и ничем не занят. Он взял мои подарки, несколько раз кивнул головой, не двигаясь туловищем, и не сказал мне ничего иного, кроме того, что было уже сказано через толмача,- обещания дать мне на следующий день проводников в горы, а также того, что он завтра сделает мне подарок: сегодня уже поздно. […]
Мои люди спали вокруг моей юрты, и, хотя палатка китайских солдат была разбита недалеко от нас и всю ночь там поддерживали огонь, ни меня, ни людей ночью никто не беспокоил. Но лишь только начало светать, старый толмач пришел ко мне и попросил водки. Вскоре затем явилось множество других людей, и мне пришлось показывать свои товары и начинать торговлю. Хотелось выменять побольше произведений китайского искусства, принадлежностей быта или чего-нибудь подобного, ведь и торговля-то сама по себе нужна была мне только как предлог. Но таких вещей я получил мало. Большинство из тех, кто приходил ко мне торговаться, не имели ничего, кроме кирпичного чая, курительного табака и крученого шелка различных цветов и белой и синей дабы. Этим китайские солдаты получают свое жалованье. Некоторые предлагали мне футляр с ножом и вилкой; последняя представляла собой две палочки, обычно из слоновой кости. Предлагали также огнива в форме маленького кожаного мешочка с более или менее тщательно обработанными бронзовыми или серебряными украшениями, а также разные табакерки для нюхательного табака. […]
Обычно рассказывают, что торгующие с китайцами вынуждены сбывать свои товары по предложенной ими цене, не рядясь, но со мной такого не было, по крайней мере я не находил этого. Как весь простой люд любых наций, китайцы любят вещи и самое торговлю, то расхваливают свои товары, то требуют за них побольше, пока обе стороны не приходят к согласию. Я мог бы сбыть товары с гораздо большей выгодой для себя, если бы это не было так надоедливо и я не спешил выехать на экскурсию в горы.
Торговля подходила к концу, когда пришел командир, чтобы сделать мне ответный визит после того, как он незадолго до этого послал мне свой подарок, который состоял из четырех больших фарфоровых чашек грубой работы и пачки чая. При этом он извинился за столь скромный подарок, оправдываясь тем, что прибыл сюда недавно и вещей при нем мало. Войдя, он не поприветствовал меня, а быстро прошел вперед и без дальнейших рассуждений сел на корточки на ножной коврик рядом со мной, с правой стороны, так что даже казалось, будто он спешит занять место, чтобы не уронить своего достоинства, увидев меня в юрте уже сидящим. Я велел устроить из баулов и подушек нечто вроде дивана и хотел было встать с сиденья, чтобы поприветствовать его, чего, однако, не сделал, так как он сразу же сел на корточки и даже не шелохнулся и не вымолвил ни одного слова. Я угостил его чаем с сахаром.
Сахар оказался совершенной новостью, и, когда командир и знатные калмыки отведали и поняли, что это такое, все набросились на него, так что в юрту протиснулись даже многие рядовые китайцы. В мгновенье ока в этой неразберихе сахарница опустела, а поскольку там был весь мой маленький путевой запас, остальной чай им пришлось допивать неподслащенным. Их незнакомство с сим «предметом роскоши», известным только южным китайцам, которые его покупают, говорило о том, что эти прибыли из внутренних областей и никогда не были на побережье. Я узнал также, что солдаты здесь служат постоянно в одном и том же пикете и что смена командира происходит довольно редко, а теперешний был прислан в этом году из Пекина. Удивляет то обстоятельство, что китайское правительство, которое прежде с большой бдительностью и с пугливым недоверием старалось не допускать никакого общения на границе, не принимает мер к тому, чтобы постоянно сменять пограничные пикеты и тем самым исключить знакомство с жителями пограничных деревень. Следует отметить, что торговля с русским населением очень полезна, она выгодна для обеих сторон и особенно для китайцев, у которых в этой негостеприимной местности, вероятно, немалая нужда в продуктах. В таком случае они вынуждены обращаться к ленивым калмыкам и киргизам, покупая продукты дороже и с большими трудностями.
Воспользовавшись пребыванием командира в моей юрте, я попросил у него разрешения посетить горы, и он тот час же дал указание одному из знатных калмыков, которого я вчера видел у него, и еще одному человеку подготовиться сопровождать меня. Так как он уже напился чаю, я дал ему плитку шоколада, о которой он тоже нс имел никакого понятия. Он стал очень внимательно ее рассматривать и спросил меня: «Что это такое и откуда?» Только я начал отвечать ему и уговаривать отведать шоколада, как на улице возник сильный шум. Я испугался, думая, что произошла стычка между китайцами и моими людьми, однако, когда я осведомился о причине такого шума, командир, вероятно, уже услыхав, о чем разговаривают на улице, быстро вскочил - первое быстрое движение, которое я у него увидел - и сразу вышел из юрты. Потом я узнал от толмача, что пришло сообщение, будто из ближайшей крепости приехал на границу генерал (как он его назвал), чтобы проверить всю линию форпостов, и поэтому командир пошел сделать нужные приготовления. Я же должен был как можно быстрее перейти границу, иначе, если генерал встретит меня здесь, у меня и у командира могут возникнуть неприятности, ибо мы (командир и я) без данного на то позволения обменялись подарками. Наконец, толмач спросил, нет ли у меня подарка и для генерала: в таком случае я мог бы остаться. Но поскольку ни одна из оставшихся вещей не годилась в подарок генералу, а кроме того, толмач сам не прочь был их приобрести, он посоветовал мне никуда не уходить, а лишь на некоторое время спрятаться в кустах, переждать, пока генерал не покинет эту местность, и потом возвратиться снова.
Будь у меня подарок для китайского начальника, я остался бы, что было бы, безусловно, очень важно для изучения местности, но прятаться в кустах мне казалось делом опасным, особенно со столькими лошадьми. Вполне могло быть так, что толмач, рассчитывая удовлетворить свою склонность к водке, дал мне безрассудный совет, который - последуй я ему и в случае предательства кого-нибудь из людей - мог повлечь за собой большие неприятности или даже обычную судьбу любопытного и неосмотрительного нарушителя границ, т. е. отправку в Пекин.
Я видел по всему, что было бы не так уж трудно продвинуться на некоторое расстояние вглубь страны, но для этого нужно было преподносить соответствующие подарки всем командирам, стараясь не возбуждать у них недоверия, и выставлять как раз научную цель, чем утверждать что-нибудь ложное. Так как калмыки, живущие на русской территории, на расстоянии многих сотен верст знали о том, что мы с Бунге путешествовали по горам и с какой целью, и поскольку все новости распространяются у них с невероятной быстротой, то вполне возможно, что китайцы еще задолго до моего приезда получили от калмыков известия о характере моего путешествия по Алтаю. Поэтому было бы, конечно, более благоразумным открыто подтвердить им то, что они уже знали и благодаря чему они, возможно, оказали бы мне доверие, не отказав в просьбе посетить горы, и согласились дать проводника, ибо поиски растений в горах, чем я занимался в Горном Алтае, считались безобидными, не влекущими за собой опасности для государства. Подарки или предметы обмена, перед которыми китайцам трудно устоять, - это, как мне говорили, преимущественно бархат различных цветов, в кусках длиной в несколько локтей, затем тонкая льняная ткань, часы и особенно пистолеты, если только есть разрешение вывозить последние для торговли.
Я распорядился поскорее оседлать и завьючить моих лошадей, которые были согнаны вместе для предлагаемой экскурсии. Затем я отправился к командиру, чтобы проститься с ним, и нашел его опять совершенно спокойно сидящим без всякого дела. Как только я сказал ему, что готов к отъезду, он быстро несколько раз кивнул головой, оставаясь неподвижным. Я двинулся в путь и по дороге видел, как сгоняли множество лошадей, как солдаты надевали красную одежду и вооружались своим оружием - луками и стрелами. Было очень досадно, что я лишился возможности понаблюдать за дальнейшими приготовлениями, так как меня беспрестанно торопил старый толмач, сопровождавший нас некоторое время [то обстоятельство, что на заставе есть русский переводчик, свидетельствует о том, что, но крайней мере здесь, общаться с русскими хотят, во всяком случае от этого не уклоняются].
Прибытие китайского начальника на линию, к несчастью, очень сократило время моего пребывания на китайской земле, и мне удалось увидеть там лишь немногое из жизни этого удивительного народа. Я не встретил здесь китайских женщин, так как им нельзя пребывать на пограничных постах. Однако я не имею оснований жаловаться на оказанный мне прием. Командир был по-своему предупредителен и любезен, а если некоторые, торгуясь и стараясь подчас обмануть, подсовывали вместо целого мотка шелка половину, то такие вещи происходят со многими продавцами и в других краях, и если только на фоне сопровождавших обмен улыбок удавалось заметить, что был допущен намеренный обсчет, то китайцы, пойманные с поличным, возмещали в таких случаях убытки без всякого спора.
Скоро мы снова выехали на прежнюю дорогу. Один из моих проводников, старый сельский старшина из Фыкалки, рассказал мне на обратном пути о происшествии, которое дало повод для основания этого поселения в долине Бухтармы, и откровенно сознался в том, какой образ жизни вели первые жители этой деревни: они рыскали по горам, как разбойники, и для ограбления, а также из боязни, что их выдадут, подкарауливали с ружьем каждого, кто приезжал в эти места; подвергаясь преследованию закона, они укрывались в непроходимых ущельях. Он показал мне встретившееся на нашем пути ущелье, где в маленькой хижине жил со своим отцом, придя сюда 14-летним мальчиком. Он и сейчас прославлял милость императрицы, которая вновь приняла в число своих подданных этих заблудших людей, когда они, раскаявшись, воззвали к ее благосклонности. И он считал себя счастливым, живя теперь спокойной, безбоязненной жизнью. Позже ко мне приходил еще один старик из Фыкалки - единственный оставшийся еще в живых член той депутации, через которую эти заблудшие торжественно обещали быть покорными и получили прощение милостивой императрицы.
См. также:
• Л. К. Чермак. По поселкам Степного края.
• Н. Мордвинова. Экскурсия на Алтай воспитанниц Семипалатинской женской гимназии.
Предыдущие отрывки: [ Поездка на Риддерский рудник]; [ Усть-Каменогорск и форпост Красноярский].
Ольга Леонова. Осень на Бухтарме. 2008
Места за Зыряновском, вверх по Бухтарме, до 1790 г. были совершенно или почти незаселенными. Постепенно сюда проникали разные беглые люди. Не опасаясь преследований, они становились тут полными хозяевами, живя в труднопроходимой местности и наскоро выстроенных избах. По прошествии довольно продолжительного времени они послали своих представителей, чтобы при содействии тогдашнего начальника исходатайствовать милость у великой императрицы и узаконения права жительства в этих краях. Это им было разрешено и, по примеру кочевого местного населения Сибири, вместо налогов было указано платить ясак (ежегодный оброк мехами). Впоследствии от был отменен и заменен налогами, которые платили и крестьяне, но прозвище «ясашники» за ними так и осталось [они называются также «каменщиками» от слова «камень», так как живут среди камней, скал]. Однако они и до сего времени свободны от рекрутчины.
С тех пор, особенно с 1803 г., число жителей заметно увеличилось. Многие крестьяне явились сюда добровольно, некоторые же были сосланы в наказание за незначительные проступки. Нередко бывало и так, что крестьяне специально наговаривали на себя, чтобы попасть на поселение и построиться в одной из новых деревень. Все это способствовало тому, что в районе верхнего течения Бухтармы, который в 1790 г. был совершенно незаселенным, теперь проживает около 1100 мужских душ, из которых 300 человек ясашники, а прочие 800 - крестьяне. […]
Первая деревня, встретившаяся нам в 15 верстах от Зыряновска, была Мягонькая. Она расположена на высоте 1568 футов над уровнем моря, красиво построена, чистая, и проживают в ней зажиточные и гостеприимные крестьяне, которые в своих нарядных одеждах имели очень праздничный вид. […] За Мягонькой местность холмиста; между холмами, вдоль Березовки, тянется дорога до д. Александровской. Эта деревня, основанная пять лет назад, находится в 30 верстах от Мягонькой, на абсолютной высоте 1735 футов. Здесь мы остановились на ночлег, причем в лучшей крестьянской избе. […]
16 августа. […] В 18 верстах от последней деревни Березовка остается в стороне и дорога вскоре подходит к речке Сенной, текущей с юга на север, и близ деревни тою же наименования впадает в Бухтарму. […] Уже на значительном расстоянии от деревни мы встречали местных мужиков и баб, которые были не только хорошо, но даже нарядно одеты, главным образом в китайские ткани ярких цветов, что свидетельствовало о близости этих южных соседей. Мужики и бабы ехали верхами в поле жать жито. В этой деревне находится Бухтарминское волостное управление, в ведении которого состоят деревни, населенные ясашниками. Я зашел туда, чтобы попросить других проводников и специальные распоряжения в те деревни, которые намеревался посетить, однако нашел большинство изб пустыми.
Но после того как я послал письменное распоряжение начальника к администрации волости, состоящей из двух крестьян - начальника всей волости, «головы», и сельского старшины, и кроме того, писаря, люди эти тотчас же явились, чтобы снять меня с лошади [У местных жителей (ясашных) такой обычай: гостя, которого особенно надо почтить, снимают с лошади и, провожая, также сажают на лошадь. Это напоминает подобный обычай на Востоке, где, как пишут некоторые путешественники, почетным гостям оказывается такая же честь.] и повести или, точнее, понести в дом. Они очень извинялись и сожалели о том, что не подготовились к моему приезду и настоятельно приглашали меня на обратном пути снова заехать к ним. Затем они нанесли мне разных угощений, и особенно превосходного меда, причем нарезали мне так много белого хлеба, что его с избытком хватило бы на 30 едоков. Хотели даже заколоть кур, гусей и телят, но я им запретил, так как не имел возможности дожидаться такого роскошного пира. Однако вскоре они снова пришли ко мне и вручили 10 рублей в виде подарка, сопровождая его бесчисленными комплиментами. При этом люди желали, конечно, добра, но мне, понятно, пришлось любезно отказаться от сего дара, хотя сделать это удалось с большим трудом. Но вскоре они сами поняли, что их поступок не совсем уместен, и просили прощенья, приводя в качестве оправдания огромную радость, которую им якобы доставил наш приезд из столь дальних краев. На самом же деле истинная причина их поступка заключалась в том, что и голова, и сельский старшина были немного пьяны. В этом признался и писарь, сельский грамотей, который, отозвав в сторону моего слугу, уверял его, что был против, но не мог переубедить ни голову, ни сельского старшину.
В деревне около 30 изб, а поблизости находится несколько кибиток с живущими в них киргизами, которые тут, как и вообще в селениях этой волости, нанимаются в пастухи. Здесь весьма процветает пчеловодство, и мед белый и очень вкусный. В других местах он далеко не столь хорош: не такой ароматный и гораздо темнее. […]
17 августа. […] Около девяти верст мы ехали в северном направлении между горами или по их склонам, большею частью близ Нарымки или в некотором отдалении от нее. Наконец мы оказались у горного хребта высотой 4343 футов над уровнем моря, на юго-западном склоне которого, близ самой вершины, находится исток Нарымки. […] Северо-восточный склон дает начало Коровихе, которая с большой скоростью бежит в весьма покатую до самой Бухтармы долину. […]
Проехав восемь верст берегом Коровихи до места ее впадения в Бухтарму, мы оказались в д. Коровихе, которая расположилась по обе стороны речки на левом берегу Бухтармы. […] Начиная от Малой Нарымки, особенно же от истоков Коровихи, местность приобретает необычайно дикий вид: узкие ущелья, долины и крутые склоны; такой характер сохраняет она и в дальнейшем.
Да, только смелые искатели приключений, привыкшие к непроходимым дебрям, преследуемые властями из-за достойной наказания строптивости и совершаемых вследствие ее преступлений, могли, получив прощение от императрицы, поселиться в этом диком краю, где они, однако, благодаря своему прилежанию, теперь весьма преуспевают и, при всей оторванности от мира, живут зажиточно. У них нет недостатка в хорошей, плодородной пахотной земле и лугах, процветает и пчеловодство, так что этот народ живет в своих добротно выстроенных, даже иногда изящных, избах чисто и, можно сказать, с известной элегантностью. Хотя отсюда и порядком далеко до городов, что особенно чувствуется из-за отсутствия здесь дорог, в избах есть все, что нужно этим людям. Талант - легко приобретать сноровку в различных ремеслах - настолько присущ русским из низших классов, что поселенцы стали и кузнецами, и столярами, и плотниками, и каменщиками. Они сами куют себе сельскохозяйственные орудия, и каждый строит себе свое жилище - приветливое, хорошо освещенное благодаря большим застекленным окнам; всюду чистота и уют, так что в такой избе можно забыть о том, в какой далекой окраине ты находишься. Хорошие барыши приносят им также охота и торговля с китайцами и киргизами. Первым они продают пшеницу с большой выгодой для себя. За полтора пуда муки - цена ее 40-60 коп. за пуд - они получают на китайских форпостах штуку дабы [Род узкой, довольно грубой хлопчатобумажной ткани различных цветов (однако всегда одноцветной), длина одного куска которой составляет около 22 локтей. Хотя китайцы и приносят с собой весной некоторое количество провианта, но запасы его обычно невелики; близ русской границы пшеницу они не сеют, поэтому вынуждены покупать муку, которую привозят им русские.], продажная цена которой 4-5 руб. В этих деревнях несколько водяных мельниц, и то, что местные крестьяне умеют намолоть хорошую муку, доказывает превосходный белый хлеб, которым меня угощали всюду. […] Проехав 17 верст, я добрался до д. Верх-Бухтарминская, или Печи, раскинувшейся на самом берегу Бухтармы на высоте 2121 фута над уровнем моря. Название «Печи» связано с тем, что в солончаковой почве ближайших окрестностей скот или дикие животные выели несколько пещер, формой напоминающих печи.
18 августа. […] Мы постепенно поднялись на 3447 футов, затем также постепенно стали спускаться извилистой тропой по склону горы в долину р. Белой, где на самом берегу находится окруженная горами одноименная деревня. […] Хлебные поля между Белой и Фыкалкой попадались на высоте 3891 фут над уровнем моря, и даже выше я находил участки, засеянные когда-то злаками, так что, полагаю, нивы могут здесь подняться до 4000 футов.
Вечером я приехал в Фыкалку - самое отдаленное в этом направлении русское селение. Здесь проходит граница двух величайших государств мира! Но какая разница между этими двумя государствами, несмотря на сходство природы, которая их соединяет! Воды Иртыша поят почву Китая так же, как и землю России, и, питаясь ключами в высоких горах Китая, пробираются к соседнему государству, чтобы вместе с Обью течь на далекий север. Однако какой контраст представляют эти государства! Какое различие в природе и в климатических условиях, в животных и растительных формах, в духовном и внешнем облике людей! Китай находит удовлетворение в тысячелетней оцепенелости, в неизменяющейся жизни, Россия же, напротив, даже в этих отдаленных краях государства гигантскими шагами спешит навстречу просвещению и охотно заимствует все новое, ищет его, принимает близко к сердцу. Жители русских пограничных деревень выгодно отличаются от своих неуклюжих южных соседей: сильные, хорошо сложенные, подвижные и энергичные, они представляют собой отрадное явление в этой глуши, и вместо того чтобы стесняться в присутствии иностранцев, которых им не так часто приходится видеть, быть замкнутыми или робкими, они выказывают всем поведением и своим отношением прямодушие и откровенность, бескорыстие и услужливость, которые воистину поразительны.
Если обратить взгляд вспять, на состояние этой местности 50 лет назад, нельзя удержаться от изумления при виде происшедших благоприятных перемен. Эти пустынные места, в которых обитали лишь дикие звери и с места на место переезжали кочевники, пугали дикостью своей природы, труднодоступной для путешественников; этот край со своими богатыми лесами, роскошными лугами долин и плодородной пахотной землей лежал втуне, напоминая пустыню, разделяющую территории двух огромных государств. Теперь же они стали по-соседски близкими, и пограничные жители, занимаясь меновой торговлей, приобретают на свой вкус нужные им вещи. Китайцы, которые не являются коренными жителями этих мест, а прибывают издалека (их посылают сюда на несколько месяцев в году, чтобы в течение некоторого времени нести пограничную службу), в окрестных деревнях покупают тс необходимые продукты питания, какие они не могут купить вблизи пограничных кордонов в своей стране. И потому русские, живущие в этих горах, с особым старанием занимаются земледелием, дающим им средства для заработка путем торговли с китайцами. Вот почему крестьяне здешних горных деревень, и особенно ясашные, живут зажиточно и даже позволяют себе известную роскошь. Одеваются они обычно в китайские ткани, частью даже в шелковые, в их домашней утвари есть чашки из китайского фарфора, и вообще у них заметны та уверенность и та склонность к изяществу и чистоте, которая обычно сопутствует зажиточности [верх-бухтарминский старшина, у которою я стоял на квартире, принимая меня, был одет в широкий, тонкий, темно-синий суконный кафтан русского покроя, отделанный золотыми галунами]. Хотя здесь нет школ, они все умеют читать, а многие и писать. Старшие учат молодежь, и таким образом распространяется знание. В их деревнях совсем нет церквей, так как все без исключения крестьяне принадлежат к секте раскольников (староверов), и они просто не стали бы слушать никакого инакомыслящего проповедника.
Благоприятное влияние оказывает, конечно, горное дело, которое не только повышает благосостояние сельских жителей, но и содействует распространению нужных практических знаний. В районах, находящихся в пределах горнозаводского округа, занимаются разного рода ручными ремеслами, и таким образом постоянно развиваются и распространяются сноровка и мастерство. Если добыча благородных металлов, приносящая доход государству, необходима в финансовом отношении, то не менее важно и то влияние, которое она оказывает на благосостояние местного сельского населения. Этому, конечно, способствует форма управления заводами в настоящее время, и тот, кто подобно начальнику горнозаводского округа, защищает права сельского населения и, благодаря постоянной бдительности и тщательному надзору, не допускает вольности и злоупотреблений, разрушающих установленный порядок, очень скоро пожинает богатые плоды своей деятельности, особенно если он помимо доброй воли обладает еще и научным кругозором. Образцом всего этого является деятельность нынешнего начальника округа.
Деревня Фыкалка состоит из 10 изб, окруженных горами; расположена она у маленькой одноименной речки, которая сбегает с Листвяги, затем устремляется в южном направлении и вскоре впадает в Белую. Деревня стоит на высоте 3951 фута над уровнем моря и является самым высокогорным местечком Алтая, имеющим оседлое население. Несмотря на такое расположение, здесь сеют ячмень, овес, рожь, а также яровую пшеницу и просо; в огородах сажают капусту, лук, тыкву, мак и огурцы. Это тем более удивительно, что жители Уймона - деревни, расположенной гораздо ниже, жаловались на то, что рожь вызревает у них не каждый год. Однако Уймон лежит севернее, а Фыкалка, наоборот, южнее Холзуна, который служит преградой для северных встрой.
Впрочем, я заметил, что здесь, как и вообще повсеместно на Алтае, земля не удобряется, а каждый год распахивается целина, как только урожай на прежде возделывавшейся земле оказывается менее высоким. На такой пустоши обычно поселяется сорняк - татарник щетинистый, с длинными корнями, который растет в таком изобилии, как будто его специально высевают. Точно так же поступают и с огородами. Во многих деревнях можно видеть такие участки земли, которые прежде были огорожены и где ясно обозначаются межи между былыми грядками. […]
20 августа. […] Мне не хотелось покидать эти места, не повидав китайцев. Я решил съездить к заставе и стал паковать багаж, намереваясь взять туда лишь то, что нужно для этой цели. Меня предупредили, что наиболее легкий доступ к китайцам можно получить лишь в том случае, если приедешь к ним в качестве торговца, и поэтому я запасся разными товарами, чтобы сойти за бывалого купца. Были у меня капканы разной величины, свинец, юфть, топоры и некоторые другие предметы. Конечно, всему этому они предпочли бы порох, пистолеты и русскую медную монету, но вывоз таких вещей был запрещен. Я охотно захватил бы с собой барометр, но, судя по всему, что я слышал, решил не брать с собой ни его, ни другого инструмента, чтобы не возбудить подозрения в шпионаже. […]
Перебравшись через реку Черновую и проделав еще семь верст, мы подъехали к Бухтарме, которая имела более спокойное течение и густо заросла талом; весной же разливается, образует острова и потом мелеет. Без этого разлива ее невозможно было бы переехать на лошади, ибо течение здесь очень быстрое, а вода и теперь доходит до половины туловища лошади. Ширина Бухтармы со всеми рукавами, на которые она делится, здесь более 70 сажен. Из-за крайне быстрого течения и сильного напора воды перебродят реку так: лошади идут наискось, причем самая сильная - впереди, противостоя течению, а остальные - примыкая к ней, тесно одна за другой, лишь чуть отступив назад. […]
Приехав на территорию Китая, я послал проводника вместе с одним из моих людей на китайскую пограничную заставу с просьбой позволить подъехать для обмена некоторых моих товаров на китайские. Отправленные посыльные скоро вернулись с ответом, что командир (китайский полковник, как они его называли) был бы этому очень рад. Тогда я отправился туда.
Застава располагается на равнине, простирающейся так далеко, насколько можно окинуть взглядом. Примерно в пяти верстах от заставы вздымается горная цепь, которая тянется по обе стороны на очень большое расстояние. Все главные ее вершины были покрыты недавно выпавшим снегом.
Мы находились в китайской пограничной провинции. Пикет состоял из 70 монголов и калмыков, вблизи раскинули свои юрты китайские киргизы. Для житья гарнизона или по крайней мере для избранных, сооружены небольшие блокгаузы, на окнах которых изнутри была бумага, а снаружи легкие циновки. Кроме того, виднелось несколько землянок. Перед большинством блокгаузов развевались на древках около полутора сажен высотой небольшие флаги из зеленого шелка.
Когда я пришел, меня окружили китайские солдаты, совершенно, впрочем, безоружные. Одеты они были в широкие, перехваченные ремнями халаты, чуть прикрывавшие колена. Ничто цветом одежды не напоминало об униформе: халаты пестрели всеми цветами. Солдаты рассматривали меня с таким же любопытством, как и я их; когда же они приблизились ко мне вплотную и начали ощупывать мою одежду, галстук и белье, я их тихонько отодвинул, после чего они скромно отошли на несколько шагов. Вскоре после этого явился русско-китайский толмач, 82-летний старик [Этот толмач был, собственно, урожденный русский, много лет назад захваченный калмыками под Астраханью и доставленный в Китай. Теперь он стал совершенным китайцем: стрижет голову на китайский манер да и одет как и все остальные китайцы. Одежда его обозначала ранг и звание, которое он имел, ибо носил китайскую шапочку с шелковой кисточкой наверху и с белой пуговицей из стекла или эмали.], и попросил меня пройти к командиру.
Войдя, я увидел командира, сидящего на возвышении напротив двери, но не на восточный манер, как сидят калмыки, а по-европейски, как это обычно представлено на пластических китайских работах. Был он в широком халате и в широких шароварах из тонкого синего сукна и имел очень опрятный вид. На голове его была китайская шапочка известной формы, сверху отороченная соболем, а сзади украшенная многими, расположенными одно над другим горизонтально и торчащими павлиньими перьями - знаком его достоинства. На ногах, покоившихся на ступеньке, были черные башмаки с ослепительно белыми подошвами около двух дюймов толщиной, очень изящные. Когда толмач подвел меня к командиру, я приветствовал его на обычный манер, сняв свою дорожную шапку. Он же остался сидеть совершенно неподвижно, и только несколько раз кивнул головой, не наклоняя туловища. Я снова надел шапку и сел рядом с ним, с правой стороны, также против двери, на указанном месте. С левой стороны, на более низком сиденье, сидели два хорошо одетых человека, которых толмач представил мне как знатных калмыков. Еще более низкое боковое сиденье справа занимал маленький человек, которою переводчик называл первым слугой командира. Его одежда мало чем отличалась от одежды командира, разве лишь тем, что он вместо шапочки носил берет без всяких украшений.
Дом, в котором мы находились, был почти двух сажен длины и такой же ширины и состоял из единственной комнаты, задняя половина которой примерно на высоту двух футов была заставлена различными ящиками, на которых в углу лежал большой тюк. Перед этими ящиками, напротив двери, были наложены подушки, которые служили сиденьями, а ночью, вероятно, постелью. На полу, вдоль сиденья, шла ступенька, служившая подножкой. Рядом с этим сиденьем вдоль боковых стен были другие: сиденья слева - ниже сидений на заднем плане, а сиденья справа - еще ниже, чем слева. Посредине комнаты в металлической жаровне лежали тлеющие угли, на которой стоял медный чайник с чаем. Когда я сел на место, толмач уселся рядом со слугой командира. Моего слугу, которого я захватил с собой в качестве русского переводчика, тоже пригласили сесть. Он отказался, а когда приглашение несколько раз повторили, объяснил, что не может сделать этого, так как неприлично сидеть слуге в присутствии своего господина. Это удивило их, но больше его уже не приглашали, и он остался стоять.
Между командиром и мной стоял небольшой ящичек, на котором было семь чашек из китайского фарфора. Вскоре вошел плохо одетый человек, которому командир собственноручно подавал одну чашку за другой, и тот, тут же наполняя их чаем из чайника, каждому подал чашку уже сам. Первую чашку получил командир, вторую я, затем - «знатные калмыки», первый слуга, толмач и, наконец, мой слуга. Чай был очень жидкий и подавался без сахара и вообще безо всего. В это время меня спросили, какому монарху я служу и какой ранг имею. Я ответил через переводчика, что имею ранг бригадира, так как командиру вряд ли была знакома гражданская табель о рангах. Во время разговора командир произнес несколько коротких слов, обращенных к своему первому слуге, которые тот, как мне казалось, передал дальше. Затем сказанное китайский толмач перевел на русский язык. Та же процедура была и с моими ответами, с которыми я обращался сначала к своему слуге, строго запретив ему отвечать самому хотя бы на один вопрос. Особенно удивило меня то обстоятельство, что командир и толмач разговаривали при этом между собой через посредство первого слуги, хотя я впоследствии имел случай убедиться в том, что они отлично понимают друг друга. Командир велел передать мне, что он послан сюда прямо из Пекина и два месяца провел в пути, хотя отправленная с курьером депеша в Пекин может дойти за 14 дней. Такие курьеры ездят всегда попарно на случай, если что-нибудь случится с одним, другой мог бы без задержки доставить депешу. Для этой цели сооружаются станции на определенном расстоянии одна от другой, и на каждой из них дежурят всадники, которые всегда наготове и ожидают только знака от прибывших курьеров, чтобы тотчас же отправиться в путь.
Затем меня спросили о цели моего путешествия в эти места, и, когда я представился как собиратель растений Алтая, поинтересовались, много ли я нашел здесь лекарственных растений. Я ответил утвердительно и повел разговор о корне ревеня, о котором они ничего не знали или притворялись незнающими. Наконец последовал вопрос, как у меня с продуктами, и я ответил, что ни в чем не нуждаюсь, о чем впоследствии сожалел, ибо тем самым лишил себя благоприятного случая отведать некоторые китайские блюда. Во время разговора продолжалось угощение чаем, который в подобном приготовлении, конечно, не казался мне вкусным, но все остальные продолжали его пить. При этом присутствующие курили сообща маленькие бронзовые трубки на тот же манер, какой я видел у калмыков. Китайский курительный табак имеет вид тонко смолотого порошка темно-желтого или светло-желтого цвета [европейцы, привыкшие к лучшим сортам табака, считают китайский табак очень плохим. чего я, как человек некурящий, не знаю, хотя на вид у него большое сходство с лучшими сортами турецкого табака]. Каждый носит при себе кисет и трубку, которую беспрестанно набивает, так как головка трубки настолько мала, что в нее входит едва ли больше пол у наперстка.
После этого поинтересовались, есть ли у меня с собой товары и какие. Я попросил выделить мне место, где мог бы поставить свою палатку. Мне предоставили выбрать место самому и предложили перебраться в совершенно новую киргизскую юрту, где все было готово к моему приему. Это предложение было мне тем приятнее, что у меня не было шестов для палатки, а в этой бедной деревьями местности их пришлось бы доставлять за много верст. Я выразил желание сейчас же перейти в новую юрту. Прощаясь со мной, командир продолжал сидеть в той же неподвижной позе, как и в тот момент, когда я вошел. Толмач проводил меня, и за нами тотчас последовала толпа монголов, калмыков и киргизов, пожелавших посмотреть мои товары. Однако толмач посоветовал мне сегодня не начинать торговлю, так как было уже поздно. Поэтому людей вернули, а я угостил толмача водкой, которую захватил специально для него: жители Фыкалки рассказали мне о его приверженности к этому напитку. Так как мне нужно было еще чем-нибудь привлечь его на свою сторону, я пообещал ему подарить топор, капкан и висячий замок и уверил его, что он вообще имеет право покупать первым.
Я посоветовался с ним, не целесообразно ли будет сделать командиру подарок и не могу ли я получить позволение проехать до ближайшей горной цепи. Первую идею он сразу же одобрил, сочтя, однако, нужным сообщить сначала о ней и о моей просьбе командиру. Это он сделал сразу же и скоро вернулся с известием, что командир будет очень рад подарку и хочет мне на следующее утро сделать ответный подарок. Он сообщил также, что мне позволили посетить эту горную цепь и обещал пару проводников, как только я на следующий день распродам свои товары. Затем в сопровождении толмача я снова пошел к командиру, чтобы преподнести ему обещанные подарки - большую головку трубки из янтаря и шкурку соболя. И на этот раз он сидел на том же месте и в той же неподвижной позе, как и при моем первом посещении, хотя был один и ничем не занят. Он взял мои подарки, несколько раз кивнул головой, не двигаясь туловищем, и не сказал мне ничего иного, кроме того, что было уже сказано через толмача,- обещания дать мне на следующий день проводников в горы, а также того, что он завтра сделает мне подарок: сегодня уже поздно. […]
Мои люди спали вокруг моей юрты, и, хотя палатка китайских солдат была разбита недалеко от нас и всю ночь там поддерживали огонь, ни меня, ни людей ночью никто не беспокоил. Но лишь только начало светать, старый толмач пришел ко мне и попросил водки. Вскоре затем явилось множество других людей, и мне пришлось показывать свои товары и начинать торговлю. Хотелось выменять побольше произведений китайского искусства, принадлежностей быта или чего-нибудь подобного, ведь и торговля-то сама по себе нужна была мне только как предлог. Но таких вещей я получил мало. Большинство из тех, кто приходил ко мне торговаться, не имели ничего, кроме кирпичного чая, курительного табака и крученого шелка различных цветов и белой и синей дабы. Этим китайские солдаты получают свое жалованье. Некоторые предлагали мне футляр с ножом и вилкой; последняя представляла собой две палочки, обычно из слоновой кости. Предлагали также огнива в форме маленького кожаного мешочка с более или менее тщательно обработанными бронзовыми или серебряными украшениями, а также разные табакерки для нюхательного табака. […]
Обычно рассказывают, что торгующие с китайцами вынуждены сбывать свои товары по предложенной ими цене, не рядясь, но со мной такого не было, по крайней мере я не находил этого. Как весь простой люд любых наций, китайцы любят вещи и самое торговлю, то расхваливают свои товары, то требуют за них побольше, пока обе стороны не приходят к согласию. Я мог бы сбыть товары с гораздо большей выгодой для себя, если бы это не было так надоедливо и я не спешил выехать на экскурсию в горы.
Торговля подходила к концу, когда пришел командир, чтобы сделать мне ответный визит после того, как он незадолго до этого послал мне свой подарок, который состоял из четырех больших фарфоровых чашек грубой работы и пачки чая. При этом он извинился за столь скромный подарок, оправдываясь тем, что прибыл сюда недавно и вещей при нем мало. Войдя, он не поприветствовал меня, а быстро прошел вперед и без дальнейших рассуждений сел на корточки на ножной коврик рядом со мной, с правой стороны, так что даже казалось, будто он спешит занять место, чтобы не уронить своего достоинства, увидев меня в юрте уже сидящим. Я велел устроить из баулов и подушек нечто вроде дивана и хотел было встать с сиденья, чтобы поприветствовать его, чего, однако, не сделал, так как он сразу же сел на корточки и даже не шелохнулся и не вымолвил ни одного слова. Я угостил его чаем с сахаром.
Сахар оказался совершенной новостью, и, когда командир и знатные калмыки отведали и поняли, что это такое, все набросились на него, так что в юрту протиснулись даже многие рядовые китайцы. В мгновенье ока в этой неразберихе сахарница опустела, а поскольку там был весь мой маленький путевой запас, остальной чай им пришлось допивать неподслащенным. Их незнакомство с сим «предметом роскоши», известным только южным китайцам, которые его покупают, говорило о том, что эти прибыли из внутренних областей и никогда не были на побережье. Я узнал также, что солдаты здесь служат постоянно в одном и том же пикете и что смена командира происходит довольно редко, а теперешний был прислан в этом году из Пекина. Удивляет то обстоятельство, что китайское правительство, которое прежде с большой бдительностью и с пугливым недоверием старалось не допускать никакого общения на границе, не принимает мер к тому, чтобы постоянно сменять пограничные пикеты и тем самым исключить знакомство с жителями пограничных деревень. Следует отметить, что торговля с русским населением очень полезна, она выгодна для обеих сторон и особенно для китайцев, у которых в этой негостеприимной местности, вероятно, немалая нужда в продуктах. В таком случае они вынуждены обращаться к ленивым калмыкам и киргизам, покупая продукты дороже и с большими трудностями.
Воспользовавшись пребыванием командира в моей юрте, я попросил у него разрешения посетить горы, и он тот час же дал указание одному из знатных калмыков, которого я вчера видел у него, и еще одному человеку подготовиться сопровождать меня. Так как он уже напился чаю, я дал ему плитку шоколада, о которой он тоже нс имел никакого понятия. Он стал очень внимательно ее рассматривать и спросил меня: «Что это такое и откуда?» Только я начал отвечать ему и уговаривать отведать шоколада, как на улице возник сильный шум. Я испугался, думая, что произошла стычка между китайцами и моими людьми, однако, когда я осведомился о причине такого шума, командир, вероятно, уже услыхав, о чем разговаривают на улице, быстро вскочил - первое быстрое движение, которое я у него увидел - и сразу вышел из юрты. Потом я узнал от толмача, что пришло сообщение, будто из ближайшей крепости приехал на границу генерал (как он его назвал), чтобы проверить всю линию форпостов, и поэтому командир пошел сделать нужные приготовления. Я же должен был как можно быстрее перейти границу, иначе, если генерал встретит меня здесь, у меня и у командира могут возникнуть неприятности, ибо мы (командир и я) без данного на то позволения обменялись подарками. Наконец, толмач спросил, нет ли у меня подарка и для генерала: в таком случае я мог бы остаться. Но поскольку ни одна из оставшихся вещей не годилась в подарок генералу, а кроме того, толмач сам не прочь был их приобрести, он посоветовал мне никуда не уходить, а лишь на некоторое время спрятаться в кустах, переждать, пока генерал не покинет эту местность, и потом возвратиться снова.
Будь у меня подарок для китайского начальника, я остался бы, что было бы, безусловно, очень важно для изучения местности, но прятаться в кустах мне казалось делом опасным, особенно со столькими лошадьми. Вполне могло быть так, что толмач, рассчитывая удовлетворить свою склонность к водке, дал мне безрассудный совет, который - последуй я ему и в случае предательства кого-нибудь из людей - мог повлечь за собой большие неприятности или даже обычную судьбу любопытного и неосмотрительного нарушителя границ, т. е. отправку в Пекин.
Я видел по всему, что было бы не так уж трудно продвинуться на некоторое расстояние вглубь страны, но для этого нужно было преподносить соответствующие подарки всем командирам, стараясь не возбуждать у них недоверия, и выставлять как раз научную цель, чем утверждать что-нибудь ложное. Так как калмыки, живущие на русской территории, на расстоянии многих сотен верст знали о том, что мы с Бунге путешествовали по горам и с какой целью, и поскольку все новости распространяются у них с невероятной быстротой, то вполне возможно, что китайцы еще задолго до моего приезда получили от калмыков известия о характере моего путешествия по Алтаю. Поэтому было бы, конечно, более благоразумным открыто подтвердить им то, что они уже знали и благодаря чему они, возможно, оказали бы мне доверие, не отказав в просьбе посетить горы, и согласились дать проводника, ибо поиски растений в горах, чем я занимался в Горном Алтае, считались безобидными, не влекущими за собой опасности для государства. Подарки или предметы обмена, перед которыми китайцам трудно устоять, - это, как мне говорили, преимущественно бархат различных цветов, в кусках длиной в несколько локтей, затем тонкая льняная ткань, часы и особенно пистолеты, если только есть разрешение вывозить последние для торговли.
Я распорядился поскорее оседлать и завьючить моих лошадей, которые были согнаны вместе для предлагаемой экскурсии. Затем я отправился к командиру, чтобы проститься с ним, и нашел его опять совершенно спокойно сидящим без всякого дела. Как только я сказал ему, что готов к отъезду, он быстро несколько раз кивнул головой, оставаясь неподвижным. Я двинулся в путь и по дороге видел, как сгоняли множество лошадей, как солдаты надевали красную одежду и вооружались своим оружием - луками и стрелами. Было очень досадно, что я лишился возможности понаблюдать за дальнейшими приготовлениями, так как меня беспрестанно торопил старый толмач, сопровождавший нас некоторое время [то обстоятельство, что на заставе есть русский переводчик, свидетельствует о том, что, но крайней мере здесь, общаться с русскими хотят, во всяком случае от этого не уклоняются].
Прибытие китайского начальника на линию, к несчастью, очень сократило время моего пребывания на китайской земле, и мне удалось увидеть там лишь немногое из жизни этого удивительного народа. Я не встретил здесь китайских женщин, так как им нельзя пребывать на пограничных постах. Однако я не имею оснований жаловаться на оказанный мне прием. Командир был по-своему предупредителен и любезен, а если некоторые, торгуясь и стараясь подчас обмануть, подсовывали вместо целого мотка шелка половину, то такие вещи происходят со многими продавцами и в других краях, и если только на фоне сопровождавших обмен улыбок удавалось заметить, что был допущен намеренный обсчет, то китайцы, пойманные с поличным, возмещали в таких случаях убытки без всякого спора.
Скоро мы снова выехали на прежнюю дорогу. Один из моих проводников, старый сельский старшина из Фыкалки, рассказал мне на обратном пути о происшествии, которое дало повод для основания этого поселения в долине Бухтармы, и откровенно сознался в том, какой образ жизни вели первые жители этой деревни: они рыскали по горам, как разбойники, и для ограбления, а также из боязни, что их выдадут, подкарауливали с ружьем каждого, кто приезжал в эти места; подвергаясь преследованию закона, они укрывались в непроходимых ущельях. Он показал мне встретившееся на нашем пути ущелье, где в маленькой хижине жил со своим отцом, придя сюда 14-летним мальчиком. Он и сейчас прославлял милость императрицы, которая вновь приняла в число своих подданных этих заблудших людей, когда они, раскаявшись, воззвали к ее благосклонности. И он считал себя счастливым, живя теперь спокойной, безбоязненной жизнью. Позже ко мне приходил еще один старик из Фыкалки - единственный оставшийся еще в живых член той депутации, через которую эти заблудшие торжественно обещали быть покорными и получили прощение милостивой императрицы.
См. также:
• Л. К. Чермак. По поселкам Степного края.
• Н. Мордвинова. Экскурсия на Алтай воспитанниц Семипалатинской женской гимназии.