Пять недель в Кокане (1870). 3/5
Д. Н. Долгоруков. Пять недель в Кокане // Русский вестник, 1871, № 1.
Другие части: [1], [2], [3], [4], [5].
На другой день нашего приезда, во вторник, рано утром, явился к нам один из джигитов, сопровождавших нас в дороге, с поклоном и поручением от мехтара спросить нас, как мы отдохнули после нашего путешествия. Я отвечал, что для полного нашего отдохновения недостает только одного: это удовольствия видеть самого мехтара и иметь возможность лично поблагодарить его за присылку людей и за радушный прием, встреченный нами, благодаря его заботливости, повсюду на дороге. «Зная, что мехтар очень занят государственными делами, - прибавил я, - я прошу его назначить мне время, в которое мое посещение его всего менее обеспокоит». Посланный уехал и через полчаса вернулся с вестью, что мехтар нас примет, когда нам угодно. Я объявил, что не желаю терять ни минуты, велел седлать лошадей и стал одеваться. Мехтару дали тотчас знать, а посланный остался, чтобы проводить нас.
Мой зять и я, во фраках, а наш переводчик, казанский татарин Султан, в чалме и халате, отправились верхом в официальную резиденцию мехтара. Чтобы точнее выразиться, это не официальная резиденция сего сановника, но место, где он отбывает свои служебные обязанности. В углу главного базара помещается обширный закет-сарай, в котором сосредоточен сбор закета, так называемой таможенной пошлины с привозимых и вывозимых товаров (большею частью 2½% ad valorem). Пошлина собирается чиновниками, называемыми закетчи, под высшим наблюдением мехтара, исполняющего, кроме этого, многие другие поручения хана.
Въехав на двор закет-сарая, мы сошли с лошадей и направились, посреди многочисленной толпы, к левой стороне здания; там были мы введены в высокую комнату, устланную белыми китайскими войлоками (кошмами), и по стенам которой были развешаны железные кольчуги, подбитые красным сукном. Тотчас после нас в комнату вошел мехтар, высокий мужчина, лет пятидесяти, с длинною, с проседью бородой, в сопровождении трех лиц. Одежда мехтара ничем не отличалась от других; пожав нам руку, он очень любезно просил нас сесть на пол, прибавляя, что знает, что нам трудно сидеть по-ихнему, и потому просит нас устроиться, как нам покойнее. Мы сели как могли у средней стены комнаты; направо от нас сам мехтар; далее - сопровождавшие его лица; налево - наш переводчик; а в дверях и у дверей стояла порядочная толпа, разглядывавшая нас с большим любопытством.
Разговор начался изъявлениями благодарности с нашей стороны, на что мехтар отвечал, что он только исполнитель приказаний хана, который любит русских и всегда очень доволен, когда они посещают его владения.
Я возразил, что не только в Ташкенте, но в Москве и Петербурге неоднократно слышал, что хан истинный и верный друг русских.
Это заявление, казалось, очень понравилось мехтару, и он отвечал, что хан уже на деле доказал свою дружбу России. Во время осады Самарканда шахрисабцами и бухарцами, хана звали в союз против русских, предлагали ему большие выгоды, но он все отвергнул, чтобы не нарушить дружбы с великим нашим падишахом.
Слова мехтара произвели на меня то же впечатление, что прием в Каракше-Куме. Уж не принимают ли меня здесь, подумал я, за нечто вроде официозного посла, и я постарался в своем ответе ясно показать, что приехал единственно по торговым, моим собственным делам. Впоследствии оказалось, как я уже упоминал, всему причиной была рекомендация коканского посланника, Мурзы-Хакима, которому г. генерал-губернатор сам говорил обо мне. Одно слово туркестанского генерал-губернатора имеет громадное значение не в одном Кокане. Это поистине утешительно.
- Дружественные отношения двух соседних государств, - отвечал я, - особенно ценны для тех, которые, как я, намерены заняться торговлей, так много способствующею благосостоянию народов.
Разговор продолжался о пользе торговли вообще. Тут подали чай и обычные сласти, которые мы должны были есть, повинуясь неоднократным просьбам хозяина. Исчислив все выгоды, которые произойдут от посещений коканцами Москвы, Петербурга, Нижнего и других городов, а русскими Кокана, мехтар окончил свою речь заявлением, что как от хана, так и от него мы получим, в случае надобности, всякую помощь по нашим делам.
Поблагодарив за обещание, я просил мехтара доложить хану, что мне очень бы хотелось иметь честь ему представиться и отдать ему самому письмо генерал-губернатора. Он отвечал, что хан теперь на даче, но на днях вернется в город, и тогда он тотчас же ему доложит. После этого обещания я собрался удалиться, но мехтар просил еще немного посидеть. Он что-то тихо приказал одному из стоявших поодаль людей, тот скрылся, а минуты через две в комнату взошли три человека, несших на руках какие-то, как мне сначала показалось, материи. Вышло, что мехтар жаловал всем нам трем по халату. Мой зять и я получили одинаковые, полосатые, желтые с лиловым, а наш переводчик - темно-зеленый; все три были из полушелковой материи. По здешнему обычаю, мы должны были не только тотчас надеть эти халаты, но в них и отправиться в обратный путь. Радуюсь, что никто из русских не видал нас в этом одеянии, а, должно быть, было эффектно. В больших серых шляпах с широкими полями, во фраках, а сверх в ярких желто-лиловых халатах, верхом, мы должны были представлять весьма оригинальное зрелище.
На другой день, вечером, мы снова отправились к мехтару, но в его частное жилище, и этот раз нас сопровождал наш хозяин, почтенный Мурза-Керим. Дом мехтара несколько более обыкновенного, в сущности ничем не отличается от прочих нами виденных: та же простота в убранстве, исключительно состоящем из ковров и войлоков, даже потолки мне показались менее роскошно расписанными, чем в занимаемой нами квартире. Он принял нас очень любезно, сначала в обширной комнате, в простенках которой были трофеи из старинного оружия. После кратких приветствуй, мы перешли в крытую террасу, выходящую, как и все комнаты, на большой двор. Когда мы окончательно уселись, я с удивлением заметил, что мехтар был босиком, и точно так же, как и все коканцы, он во время разговора непрестанно почесывал свои голые ноги, сидя по-турецки на ковре. В Кокане, как и во всем Востоке, скидают башмаки, или, скорее, туфли, при входе в комнату, и оставляют их у порога. Летом носят туфли большею частию на босу ногу; если же ходят в сапогах, то на них всегда надеваются калоши, которые оставляются вместо туфлей при входе в комнату. Как туфли, так и калоши носят одно название - кауши.
Мехтар объявил нам, что хан очень доволен нашим приездом и в скором времени нас примет, причем снова повторились те же заявления приязни хана к русским; мы, как водится, благодарили. В последовавшем затем разговоре я рассказал, что цель моего приезда - вывод семени шелковичных червей, и заметил, что если мне удастся выгодно повести все дело, то, надеюсь, моему примеру в будущее время последуют многие, что, я уверен, будет небезвыгодно для края.
Мехтар возразил, что препятствий со стороны его и коканского правительства не будет. Если теперь вообще приняты некоторые меры против этого производства, то по совету генерал-губернатора, каждое слово, каждое желание которого для них весьма ценно.
- Если вы приедете в будущем году, - прибавил он, - и с таким же письмом от генерал-губернатора, как ныне, то будьте уверены в полном нашем содействии. Что же касается до других русских, то прием их будет зависеть от их же начальства.
Я продолжал объяснять всю пользу для края от улучшения червеводства, которое неминуемо будет следствием вывода семени специалистами, знающими это дело. От этого улучшения улучшится и самое качество шелка, который будет продаваться непременно гораздо дороже, чем теперь.
- У нас, - возразил мехтар, - шелководство существует с незапамятных времен; никаких улучшений мы не делали, не искали, и оно все же, благодаря Бога, существует.
- Однако, - отвечал я, - ясно представляется возможность продавать дороже производимый вами товар: не есть ли это очевидная польза края? Ваш шелк-сырец стоит на месте теперь не более 190 рублей пуд; в Москве 225 и до 230 руб. Если же с улучшением червеводства вы достигнете того, что будете его продавать вдвое дороже, край от этого много выиграет.
- Да, это будет выгодно, - спокойно отвечал мехтар, - но нам нет надобности в этих выгодах. Наши деды и отцы жили, и жили счастливо, без них, и нам надо стараться им подражать. Впрочем, - с живостию прибавил он, - вы наш гость, гость хана; пошли вам Бог успеха в ваших делах. С нашей стороны мы все, что можем, сделаем, чтобы вам помочь и облегчить ваше предприятие.
Сказав это, мехтар извинился пред нами и ушел. Мурза-Керим (который немного говорил по-русски) нам объяснил, что мехтар пошел молиться, поручив ему и еще одному чиновнику занимать нас и стараться чтобы нам не было скучно. Пять раз в день молятся коканцы. Часто у нас, на квартире, соберутся вечером четыре-пять человек, разговаривают, пьют чай; как только придет положенный час, все встают, надевают чалмы, разложат где-нибудь на дворе ковер, станут все рядышком, обратясь к юго-западу, и точно в такт, с удивительным enssemble начнут класть земные поклоны. С глазу на глаз они, как я мог неоднократно убедиться, далеко не так богомольны; но при других, особенно своих, они строго исполняют все обряды своей веры. В Бухаре, говорят, еще строже: там палками посылают народ на молитву.
По возвращении мехтара тотчас подали на нескольких тарелках жареную баранину, приправленную перцем и луком и разрезанную на маленькие куски (это называется курма). Несмотря на то, что блюдо это явилось после всяких сладостей и чаю, мы нашли его весьма вкусным, что очень понравилось почтенному хозяину, с улыбкой повторившему несколько раз сказанное мною татарское слово «якши» (хорош, хорошо). Угощение, как водится, окончилось пилавом, которого мы, несмотря на все старания, не могли съесть более одной ложки. Сам мехтар, Мурза-Керим и несколько человек чиновников, сидевших поодаль, принялись за национальное блюдо как истые коканцы, руками; ложки были поданы только для нас двоих. Один из чиновников особенно грациозно обсасывал свои пальцы чуть ли не после каждого приема рису. Этот визит, как и предыдущий, окончился подарком халатов, и что всего конфузнее, кроме халатов, мы получили в оба визита по две головы сахару. Одно было утешение: сахар русского происхождения. На оберточной бумаге было явственно отпечатано: «Сокольники. М. И. Борисовский».
В продолжение первых трех дней нашего пребывания в Кокане, у нас завелось порядочное количество знакомых, которые часто, особенно вечером, собирались у нас. Между ними интереснее всех было двое: часовщик хана, Ашир-ходжа, наш ближайший сосед и бывший переводчик, а вместе и доктор хана, Асад-улла, родом черкес, очень порядочно говоривший по-русски. Последний, впрочем, скоро должен был оставить Кокан и отправиться в Маргелан, где он находился при путешествующем по ханству часовых дел мастере, Вагнере, кажется, приказчике швейцарского дома «Мозер и К°». Этот Вагнер, как мне рассказывали, очень понравился хану, большому любителю часов и вообще механики, живет уже более года в Кокане и ныне отправился со своим товаром в другие города ханства. Ашир-ходжа, часовщик-самоучка, благодаря своему таланту пользуется большим расположением хана, во дворце которого имеет свою мастерскую, где часто занимается поправлением часов под наблюдением самого владыки Кокана. Эти занятия приносят ему немалую выгоду - не говоря уже о частых подарках, недавно он получил сад около Андиджана, который сдал в аренду за семьсот тиллей в год. Коканская тилля равна 3 р. 80 к. Несмотря на свое приближенное положение ко двору, он очень просто себя держит и скорее бедно одевается. Очень часто он у нас сидел босой и в одном ситцевом темном халате. Его-то я более всех других расспрашивал о жизни хана. Вот вкратце день его высокостепенства - таков официальный титул хана, признанный русским правительством.
Утром в 5 часов происходит в урде, то есть во дворце, всеобщий прием всех чиновников, занимающих наиболее видные места. Таковых Ашир-ходжа насчитал в одном Кокане около ста (не ручаюсь за верность цифры). Кроме чиновников приезжают все придворные и также начальственные лица других мест ханства, приехавшие по какой-либо причине. Прием называется салам, и он, говорят, был очень блестящ, когда на нем появлялись киргизские и киргиз-кипчакские бии, в то время, когда восточная часть Киргизской степи, составляющая ныне всю Семиречинскую область и часть Сырдарьинской, зависела от Кокана. После салама, хан принимает по очереди своих министров, если так только возможно выразиться. Пределы власти высших чиновников и их обязанности весьма неточно разграничены; хан слушает их доклад, решает дела и подписывает бумаги, то есть прикладывает по обычаю свою печать. По окончании доклада, определенный ad hoc чиновник принимает просителей, всех без исключения, отбирает у них просьбы и докладывает их хану, который тут же разрешает или отказывает; причем нередко вызывает самого просителя для объяснений; затем до вечера он удаляется в гарем. Вечер назначается на прочтение писем из других провинций ханства.
В четверг вечером, 14-го мая, было уже темно, и мы пили чай на террасе, как явился посланный от мехтара с извещением, что завтра, в 5 часов утра, хан примет нас в продолжение салама. Посланный прибавил, что к определенному часу приедет за нами чиновник, который нас проводит. Сидевший у нас в это время Ашир-ходжа объяснил, что нам делают большой почет таким скорым приемом. «Вы всего три дня в Кокане, и вам уже назначена аудиенция - этого никогда, ни для какого иностранца еще не было сделано», - прибавил с особым ударением наш почтенный сосед. Мы воспользовались его присутствием, чтобы просить его совета, как поступить с подарками, которые желали представить его высокостепенству. Ашир-ходжа пожелал их видеть, и тотчас началась распаковка вещей. Надо сказать, что мы думали заняться выводом семени шелковичных червей в Русском Туркестане, и только вследствие независящих от нас обстоятельств принуждены были отправиться для этого дела в Кокан. Необходимо было везти подарки хану; таков обычай на Востоке, и поневоле мы накупили в ташкентских магазинах всякую всячину, платя за нее втридорога, в полной радости, что нашли хоть что-нибудь; иначе пришлось бы явиться с пустыми руками. Ашир-ходжа смотрел на вещи не совсем утешительно; мы объяснили ему, в чем дело и почему показанные ему вещи так не соответственны их назначению.
- Я объясню кому следует, - с серьезной задушевностью возразил Ашир-ходжа. - Притом наш хан не смотрит на подарки, а на того, который их представляет, и потому будьте спокойны, он их примет с удовольствием, как доказательство вашего желания ему угодить.
Несмотря на утешения, как-то конфузно было, смотря на мелкие вещицы, из которых состояли наши подарки, и это тем более, что в Кокане мы узнали, что г. Ада́моли, поверенный московского торгового дома «Штукен и Шпис», так же, как и мы, приехавший для вывода семени, поднес хану весьма дорогие и ценные вещи. Ашир-ходжа не переставал нас успокаивать, повторяя несколько раз по-русски: «Хан вас любит; любит русский; Ада́моли русский йок» [йок по-сартски - нет].
В пятницу утром я еще не был совершенно одет, как явился чиновник, долженствовавший нас проводить до дворца. Мы поспешили подать ему чаю и, проглотив все по стакану, садились уже на лошадей, как прискакал наш приятель Ашир-Ходжа и именем хана нам объявил, что еще рано и что мы можем свободно напиться чаю. Пока разносили стаканы, он таинственно мне объявил, что подарки будут приняты хорошо. Последнее слово было повторено несколько раз по-русски, с добродушнейшею улыбкой.
Наконец мы отправились все верхом: впереди ехал один из слуг нашего хозяина, за ним чиновник, потом мой зять и я, сопровождаемые Ашир-ходжою; шествие замыкали переводчик и наш приказчик, оренбургский татарин, Абдеррахман, могущий также служить за переводчика. Оба везли в салфетках наши злополучные подарки.
До дворца от нас было недалеко, и, проехав не более пяти минут, мы вдали услышали ружейные выстрелы и не совсем гармонические звуки коканских труб.
- Что это такое? - спросил я.
- Ничего, - с притворным равнодушием отвечал Ашир-ходжа, - ханские войска учатся на дворцовой площади. Это часто бывает, чуть не каждый день.
Коканд. Внутренние ворота ханского дворца
Дворец выходит только одними своими воротами на площадь. Они состоят из высокой башни с двумя маленькими башенками очень красивой формы, по одной с каждой стороны, по фасаду; сзади прислонен раздавленный купол, коего только один верх виден с площади. Громадная стрельчатая дверь занимает всю средину здания, служащего также и казармами для некоторой части войск. Название «урда» вместе значит и дворец, и крепость. От этих ворот двумя крылами, полукругом, тянутся низенькие здания открытых конюшен для кавалерии, вплоть до дороги, пересекающей площадь по самой ее средине. Мы подъезжали с противоположной стороны, где, переехав вброд небольшой ручей, окаймленный густым тальником, выехали на площадь. Она представляла весьма красивый вид. На полукруглой большой площади, от ворот дворца до дороги, маневрировали, по разным направлениям, маленькими отделениями, пестро одетые коканские войска; у самой дороги была растянута цепь солдат, учившихся стрельбе. На дороге и остальной части площади, большая толпа народа с любопытством смотрела на эти воинские упражнения и сама составляла по разнообразию и яркости костюмов отличное дополнение ко всей картине. Ко всему этому надо прибавить чистое, голубое утреннее небо, косые лучи яркого южного солнца и длинную волнующуюся тень от ворот дворца, которая ложилась на группы маневрирующих солдат, захватывая и часть зрителей.
Мы пересекли дорогу и уже поравнялись о цепью стрелявших солдат, как моя лошадь начала выказывать явные признаки неудовольствия против стрелков; одного из них она чуть не раздавила, и я с большим трудом удерживал ее порывы. На мое счастье, сопровождавший нас чиновник объявил нам, что мы должны слезть с лошадей; я с удовольствием повиновался. Пешком продолжали мы путь посреди движущегося по разным направлениям войска; все офицеры имели в руках калтаки, и, сколько я мог заметить, палка эта была у них недаром. Один солдатик, отставший от фронта, на моих глазах получил несколько громких ударов этого калтака по спине. Чем далее мы подвигались, тем площадь становилась шумнее и оживленнее. Крик командующих офицеров, трескотня барабанов, резкое гуденье труб и все усиливающаяся стрельба составляли какое-то оглушительное целое, просто одуряющее. У самых ворот училась артиллерия: один артиллерист с удивительной энергией пихал банник в пушку, что, впрочем не избавило его от нескольких поощрительных ударов палочки офицера. Наконец мы вошли в высокую дверь, и, сделав два поворота под высокими сводами башни, вышли на большой широкий двор, окаймленный крытой террасой. По обеим сторонам пересекавшей его посредине дороги сидели на корточках солдаты, держа в руках стоймя длинные ружья. Шум с площади долетал в виде общего неясного гула, а пред нами был стройный высокий фасад собственно дворца, которого, к несчастью, невозможно было разглядеть, так как он был застроен лесами по случаю его обшивки цветным кирпичом.
Коканд. Дворец Худояр-хана
Мы едва сделали несколько шагов, как нас встретил мехтар. Поздоровавшись, мы продолжали путь уже с ним. Опять ворота и затем отлогий подъем; наконец еще ворота, и мы остановились. Мехтар указал нам на окно, в котором мы увидели красивого мужчину в белой чалме и светло-сером халате. «Хан», - тихо прошептал мехтар. Мужчина в окне приподнялся; мы поклонились, а вокруг нас множество вооруженных людей закричали: «Гумер даулет иныс зиада уль-сан», что значит: «многие годы и полное счастье вам желаем».
- Пойдемте, - торопливо сказал мехтар.
Мы последовали за ним через двор, и с нами несколько человек, одетых в синие кафтаны, с черными бараньими шапками на головах . Двое из них, которые шли около меня, были люди довольно пожилые и имели по маленькому серебряному эполету, пришитому на каждом плече, и один такой же на спине.
Мы вошли в большую комнату, в дверях которой стояло несколько вооруженных солдат. В углу, против двери у раскрытого окна, сидел на полу хан, тот самый мужчина, который нам поклонился из окна. Хан мне показался лет под сорок, очень красивой наружности, со смуглою бородой и с живыми, умными глазами. В некотором отдалении от него, вдоль стен, сидело также на полу несколько человек, большею частью стариков. Едва мы взошли, как мехтар взял меня под руку и так быстро подвел к хану, что, хотя предупрежденный, я едва поспевал за ним. Хан пожал мне руку и жестом пригласил сесть; мехтар отвел меня на некоторое расстояние, и я уселся на пол, сколь возможно более по-восточному. За мной то же произошло с моим зятем, которого подводил один из одетых в синий кафтан; после рукопожатия его усадили около меня. Мехтар и около него наши два переводчика стали посредине комнаты.
Саид Мухаммад Худояр-хан
Как только мы оба уселись, хан сказал несколько слов, которые мехтар повторил нашему переводчику, который в свою очередь перевел их нам. Едва мы узнали через этот двойной путь, что его высокостепенство радуется нашему приезду и пребыванию в Кокане, как хан спросил о здоровье друга своего туркестанского генерал-губернатора. Я отвечал, что генерал-губернатор здоров и, наверное, будет очень доволен, когда узнает, что его высокостепенство так заботливо осведомляется о нем. В настоящее время он уехал в отдаленные места управляемого им края, но, уезжая, поручил мне передать это письмо, которое тут же я и вынул.
К. П. фон Кауфман
Пока мой ответ шел тем же двойным путем, мехтар взял у меня письмо, и с низким поклоном, тем же быстрым, мелким шагом подал его хану, который тотчас же его распечатал. Как кажется, это означало особое уважение к генерал-губернатору и вместе было знаком, что наша аудиенция окончена. В последнем не могло быть никакого сомнения: мехтар с одним из синих господ подошли к нам и под руки вывели нас из комнаты. Этим, однако, не окончился наш визит во дворец; нас отвели в другую комнату, где мехтар пригласил нас отдохнуть, прибавляя, что ему поручено ханом угощать нас. Мы уселись на полу, и вместе с нами несколько человек, по-видимому, придворных. Явились, как водится, подносы с обычными сластями, и начался разговор. Один из сидящих с нами обратился ко мне с вопросом: как мне понравился Кокан?
- Очень, - отвечал я, - теперь я совершенно доволен, что послушался совета генерал-губернатора и приехал сюда, а не поехал в Бухару, как намеревался.
Мой ответ очень понравился моим собеседникам. Без всякого намерения я сделал очень ловкий комплимент. Бухара была всегдашней соперницей Кокана. Тогда я еще мало звал события, предшествовавшие в Средней Азии занятию русскими полосы земли от Туркестана до Самарканда, вошедшей углом в Центральную Азию и навсегда отделившей Кокан от Бухары. Разговор шел о сравнительном достоинстве обоих государств, особенно о их климате, причем все преимущество оказывалось на стороне Кокана. После многократных похвал всему мною виденному, я выразил, что выношу только одно сожаление, что так мало имел удовольствия видеть хана. Мехтар вышел в продолжение разговора, и вскоре появился посланный от хана, который нам сказал, что его высокостепенство сократил аудиенцию, видя, что нам неловко было сидеть. Мы выразили, что очень сожалеем, что так показалось хану, но что мы, наслаждаясь его лицезрением, нисколько не ощущали никакого неудобства. Посланный удалился, и мы изъявили желание уйти, но беседовавшие с нами убедительно просили остаться еще немного. Мы этим воспользовались, чтобы подробно осмотреть комнату, в которой находились. Она, как и та, в которой нас принимал хан, была устлана коврами вместо всякой мебели; но стены и особенно потолки были замечательно расписаны самыми яркими красками, которые, несмотря на свою пестроту, составляли стройное, гармоническое целое. Причудливые и в высшей степени разнообразные арабески рисунка выказывали немалую долю таланта и фантазии в их творце. Действительно, эта стенная живопись заслуживает не только внимания, но и изучения как оригинальный образец орнаментной живописи. Кроме этого, мы любовались резными ставнями на окнах, превосходной тонкой работы. На этих ставнях были железные висячие затворы на цепочках, чрезвычайно оригинальные.
Мы еще не успели обойти со вниманием всей комнаты, как возвратился мехтар и за ним несколько человек с халатами на руках. Хан жаловал нам халаты: моему зятю и мне по два, а переводчикам по одному. Несмотря на жар, нам пришлось сверх наших черных фраков надеть два халата, один на другой, и из них нижний был на суконной подкладке. Оба были очень красивы, особенно мой верхний, смахивающий немного на ризу. Он был из лиловой шелковой парчи, с затканными серебряными и золотыми цветами. Как только мы оделись, все присутствовавшее нас громко поздравили с ханскою милостью; причем всякий, по коканскому обычаю, провел обеими своими руками по своей бороде, призывая имя Аллаха. Благодаря за поздравления, я выразил мехтару желание поблагодарить самого хана за его внимание. Он удалился доложить о сем его высокостепенству и вскоре вернулся, приглашая нас идти за ним. Мы опять вошли в комнату, где продолжался еще салам, и только молча раскланялись с ханом; при этом вошедшие с нами придворные громко крикнули: «Михманла килибды сизга коллок утеняда», что значит: «гости пришли вас благодарить». Тем и кончилась наша аудиенция. Мехтар, несмотря на наши просьбы не беспокоиться, провожал нас некоторое время, и только на втором дворе уступил нашим настоятельным увещаниям и простился с нами. В это время точно из земли вырос приятель наш Ашир-ходжа и с сияющим лицом объявил нам, что наши подарки очень понравились хану. «Особенно сигарочница с музыкой, - прибавил он с радостною улыбкой, - хуб якши (очень хорошо)», - повторил он несколько раз. Мы его поблагодарили за хорошее известие и пригласили к нам чай пить; он обещал приехать через некоторое время.
- Сейчас нельзя, - объяснил он впопыхах, - надо идти еще раз завести сигарочницу, - и с этими словами поспешно удалился.
Войска продолжали все еще маневрировать на площади; толпа не уменьшалась, и теперь ее любопытство обратилось на нас. Наши парадные халаты привлекли всеобщее внимание; наконец мы сели на коней и, сопровождаемые изрядным количеством мальчишек, направились к тенистому ручью. Впереди нас слуга нашего хозяина с трудом удерживал пред собой, поперек седла, большой узел.
- Что это везет Риза́? - спросил я переводчика.
- Как же-с, это у них уж обычай. Угощение, которое вам подавалось, все вам отдано, - отвечал, иронически улыбаясь, Султан.
Действительно, орехи, изюм и все прочее поступило в нашу собственность; даже два ящика леденца с надписью «Фабрика бр. Кокиных в Москве», красовавшиеся пред нами во дворце, попали опять в русские руки. Этим, однако, не ограничилась ханская милость. Едва мы дома расположились пить чай с нашим хозяином и Ашир-ходжой, как явился посланный из дворца с мешками рису, ячменя, целою арбой клевера и всякой зелени, а также с живым бараном.
- Я, право, не знаю как и благодарить хана, - сказал я Ашир-ходже.
- Это что! - возразил он с некоторою торжественностью. - Вы вот что заметьте: вам хан пожал руку, говорил с вами. Это вот важно, и этого еще никогда не было у нас в Кокане.
Правда ли, что я первый русский частный человек, который был принят в Кокане так почетно, и действительно ли это такой почет, право, не знаю. Если же это так, как говорит Ашир-ходжа, то сердечно радуюсь этому доказательству того, как на дальнем Востоке высоко ценится рекомендация туркестанского генерал-губернатора, представителя нашего правительства в этом отдаленном крае. Какое громадное поприще деятельности открывается вследствие сего, одним только влиянием, и деятельности благотворной, без необходимости прибегать к ultima ratio, к силе, способу чрезвычайно легкому в Центральной Азии, но вместе весьма убыточному.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие части: [1], [2], [3], [4], [5].
На другой день нашего приезда, во вторник, рано утром, явился к нам один из джигитов, сопровождавших нас в дороге, с поклоном и поручением от мехтара спросить нас, как мы отдохнули после нашего путешествия. Я отвечал, что для полного нашего отдохновения недостает только одного: это удовольствия видеть самого мехтара и иметь возможность лично поблагодарить его за присылку людей и за радушный прием, встреченный нами, благодаря его заботливости, повсюду на дороге. «Зная, что мехтар очень занят государственными делами, - прибавил я, - я прошу его назначить мне время, в которое мое посещение его всего менее обеспокоит». Посланный уехал и через полчаса вернулся с вестью, что мехтар нас примет, когда нам угодно. Я объявил, что не желаю терять ни минуты, велел седлать лошадей и стал одеваться. Мехтару дали тотчас знать, а посланный остался, чтобы проводить нас.
Мой зять и я, во фраках, а наш переводчик, казанский татарин Султан, в чалме и халате, отправились верхом в официальную резиденцию мехтара. Чтобы точнее выразиться, это не официальная резиденция сего сановника, но место, где он отбывает свои служебные обязанности. В углу главного базара помещается обширный закет-сарай, в котором сосредоточен сбор закета, так называемой таможенной пошлины с привозимых и вывозимых товаров (большею частью 2½% ad valorem). Пошлина собирается чиновниками, называемыми закетчи, под высшим наблюдением мехтара, исполняющего, кроме этого, многие другие поручения хана.
Въехав на двор закет-сарая, мы сошли с лошадей и направились, посреди многочисленной толпы, к левой стороне здания; там были мы введены в высокую комнату, устланную белыми китайскими войлоками (кошмами), и по стенам которой были развешаны железные кольчуги, подбитые красным сукном. Тотчас после нас в комнату вошел мехтар, высокий мужчина, лет пятидесяти, с длинною, с проседью бородой, в сопровождении трех лиц. Одежда мехтара ничем не отличалась от других; пожав нам руку, он очень любезно просил нас сесть на пол, прибавляя, что знает, что нам трудно сидеть по-ихнему, и потому просит нас устроиться, как нам покойнее. Мы сели как могли у средней стены комнаты; направо от нас сам мехтар; далее - сопровождавшие его лица; налево - наш переводчик; а в дверях и у дверей стояла порядочная толпа, разглядывавшая нас с большим любопытством.
Разговор начался изъявлениями благодарности с нашей стороны, на что мехтар отвечал, что он только исполнитель приказаний хана, который любит русских и всегда очень доволен, когда они посещают его владения.
Я возразил, что не только в Ташкенте, но в Москве и Петербурге неоднократно слышал, что хан истинный и верный друг русских.
Это заявление, казалось, очень понравилось мехтару, и он отвечал, что хан уже на деле доказал свою дружбу России. Во время осады Самарканда шахрисабцами и бухарцами, хана звали в союз против русских, предлагали ему большие выгоды, но он все отвергнул, чтобы не нарушить дружбы с великим нашим падишахом.
Слова мехтара произвели на меня то же впечатление, что прием в Каракше-Куме. Уж не принимают ли меня здесь, подумал я, за нечто вроде официозного посла, и я постарался в своем ответе ясно показать, что приехал единственно по торговым, моим собственным делам. Впоследствии оказалось, как я уже упоминал, всему причиной была рекомендация коканского посланника, Мурзы-Хакима, которому г. генерал-губернатор сам говорил обо мне. Одно слово туркестанского генерал-губернатора имеет громадное значение не в одном Кокане. Это поистине утешительно.
- Дружественные отношения двух соседних государств, - отвечал я, - особенно ценны для тех, которые, как я, намерены заняться торговлей, так много способствующею благосостоянию народов.
Разговор продолжался о пользе торговли вообще. Тут подали чай и обычные сласти, которые мы должны были есть, повинуясь неоднократным просьбам хозяина. Исчислив все выгоды, которые произойдут от посещений коканцами Москвы, Петербурга, Нижнего и других городов, а русскими Кокана, мехтар окончил свою речь заявлением, что как от хана, так и от него мы получим, в случае надобности, всякую помощь по нашим делам.
Поблагодарив за обещание, я просил мехтара доложить хану, что мне очень бы хотелось иметь честь ему представиться и отдать ему самому письмо генерал-губернатора. Он отвечал, что хан теперь на даче, но на днях вернется в город, и тогда он тотчас же ему доложит. После этого обещания я собрался удалиться, но мехтар просил еще немного посидеть. Он что-то тихо приказал одному из стоявших поодаль людей, тот скрылся, а минуты через две в комнату взошли три человека, несших на руках какие-то, как мне сначала показалось, материи. Вышло, что мехтар жаловал всем нам трем по халату. Мой зять и я получили одинаковые, полосатые, желтые с лиловым, а наш переводчик - темно-зеленый; все три были из полушелковой материи. По здешнему обычаю, мы должны были не только тотчас надеть эти халаты, но в них и отправиться в обратный путь. Радуюсь, что никто из русских не видал нас в этом одеянии, а, должно быть, было эффектно. В больших серых шляпах с широкими полями, во фраках, а сверх в ярких желто-лиловых халатах, верхом, мы должны были представлять весьма оригинальное зрелище.
На другой день, вечером, мы снова отправились к мехтару, но в его частное жилище, и этот раз нас сопровождал наш хозяин, почтенный Мурза-Керим. Дом мехтара несколько более обыкновенного, в сущности ничем не отличается от прочих нами виденных: та же простота в убранстве, исключительно состоящем из ковров и войлоков, даже потолки мне показались менее роскошно расписанными, чем в занимаемой нами квартире. Он принял нас очень любезно, сначала в обширной комнате, в простенках которой были трофеи из старинного оружия. После кратких приветствуй, мы перешли в крытую террасу, выходящую, как и все комнаты, на большой двор. Когда мы окончательно уселись, я с удивлением заметил, что мехтар был босиком, и точно так же, как и все коканцы, он во время разговора непрестанно почесывал свои голые ноги, сидя по-турецки на ковре. В Кокане, как и во всем Востоке, скидают башмаки, или, скорее, туфли, при входе в комнату, и оставляют их у порога. Летом носят туфли большею частию на босу ногу; если же ходят в сапогах, то на них всегда надеваются калоши, которые оставляются вместо туфлей при входе в комнату. Как туфли, так и калоши носят одно название - кауши.
Мехтар объявил нам, что хан очень доволен нашим приездом и в скором времени нас примет, причем снова повторились те же заявления приязни хана к русским; мы, как водится, благодарили. В последовавшем затем разговоре я рассказал, что цель моего приезда - вывод семени шелковичных червей, и заметил, что если мне удастся выгодно повести все дело, то, надеюсь, моему примеру в будущее время последуют многие, что, я уверен, будет небезвыгодно для края.
Мехтар возразил, что препятствий со стороны его и коканского правительства не будет. Если теперь вообще приняты некоторые меры против этого производства, то по совету генерал-губернатора, каждое слово, каждое желание которого для них весьма ценно.
- Если вы приедете в будущем году, - прибавил он, - и с таким же письмом от генерал-губернатора, как ныне, то будьте уверены в полном нашем содействии. Что же касается до других русских, то прием их будет зависеть от их же начальства.
Я продолжал объяснять всю пользу для края от улучшения червеводства, которое неминуемо будет следствием вывода семени специалистами, знающими это дело. От этого улучшения улучшится и самое качество шелка, который будет продаваться непременно гораздо дороже, чем теперь.
- У нас, - возразил мехтар, - шелководство существует с незапамятных времен; никаких улучшений мы не делали, не искали, и оно все же, благодаря Бога, существует.
- Однако, - отвечал я, - ясно представляется возможность продавать дороже производимый вами товар: не есть ли это очевидная польза края? Ваш шелк-сырец стоит на месте теперь не более 190 рублей пуд; в Москве 225 и до 230 руб. Если же с улучшением червеводства вы достигнете того, что будете его продавать вдвое дороже, край от этого много выиграет.
- Да, это будет выгодно, - спокойно отвечал мехтар, - но нам нет надобности в этих выгодах. Наши деды и отцы жили, и жили счастливо, без них, и нам надо стараться им подражать. Впрочем, - с живостию прибавил он, - вы наш гость, гость хана; пошли вам Бог успеха в ваших делах. С нашей стороны мы все, что можем, сделаем, чтобы вам помочь и облегчить ваше предприятие.
Сказав это, мехтар извинился пред нами и ушел. Мурза-Керим (который немного говорил по-русски) нам объяснил, что мехтар пошел молиться, поручив ему и еще одному чиновнику занимать нас и стараться чтобы нам не было скучно. Пять раз в день молятся коканцы. Часто у нас, на квартире, соберутся вечером четыре-пять человек, разговаривают, пьют чай; как только придет положенный час, все встают, надевают чалмы, разложат где-нибудь на дворе ковер, станут все рядышком, обратясь к юго-западу, и точно в такт, с удивительным enssemble начнут класть земные поклоны. С глазу на глаз они, как я мог неоднократно убедиться, далеко не так богомольны; но при других, особенно своих, они строго исполняют все обряды своей веры. В Бухаре, говорят, еще строже: там палками посылают народ на молитву.
По возвращении мехтара тотчас подали на нескольких тарелках жареную баранину, приправленную перцем и луком и разрезанную на маленькие куски (это называется курма). Несмотря на то, что блюдо это явилось после всяких сладостей и чаю, мы нашли его весьма вкусным, что очень понравилось почтенному хозяину, с улыбкой повторившему несколько раз сказанное мною татарское слово «якши» (хорош, хорошо). Угощение, как водится, окончилось пилавом, которого мы, несмотря на все старания, не могли съесть более одной ложки. Сам мехтар, Мурза-Керим и несколько человек чиновников, сидевших поодаль, принялись за национальное блюдо как истые коканцы, руками; ложки были поданы только для нас двоих. Один из чиновников особенно грациозно обсасывал свои пальцы чуть ли не после каждого приема рису. Этот визит, как и предыдущий, окончился подарком халатов, и что всего конфузнее, кроме халатов, мы получили в оба визита по две головы сахару. Одно было утешение: сахар русского происхождения. На оберточной бумаге было явственно отпечатано: «Сокольники. М. И. Борисовский».
В продолжение первых трех дней нашего пребывания в Кокане, у нас завелось порядочное количество знакомых, которые часто, особенно вечером, собирались у нас. Между ними интереснее всех было двое: часовщик хана, Ашир-ходжа, наш ближайший сосед и бывший переводчик, а вместе и доктор хана, Асад-улла, родом черкес, очень порядочно говоривший по-русски. Последний, впрочем, скоро должен был оставить Кокан и отправиться в Маргелан, где он находился при путешествующем по ханству часовых дел мастере, Вагнере, кажется, приказчике швейцарского дома «Мозер и К°». Этот Вагнер, как мне рассказывали, очень понравился хану, большому любителю часов и вообще механики, живет уже более года в Кокане и ныне отправился со своим товаром в другие города ханства. Ашир-ходжа, часовщик-самоучка, благодаря своему таланту пользуется большим расположением хана, во дворце которого имеет свою мастерскую, где часто занимается поправлением часов под наблюдением самого владыки Кокана. Эти занятия приносят ему немалую выгоду - не говоря уже о частых подарках, недавно он получил сад около Андиджана, который сдал в аренду за семьсот тиллей в год. Коканская тилля равна 3 р. 80 к. Несмотря на свое приближенное положение ко двору, он очень просто себя держит и скорее бедно одевается. Очень часто он у нас сидел босой и в одном ситцевом темном халате. Его-то я более всех других расспрашивал о жизни хана. Вот вкратце день его высокостепенства - таков официальный титул хана, признанный русским правительством.
Утром в 5 часов происходит в урде, то есть во дворце, всеобщий прием всех чиновников, занимающих наиболее видные места. Таковых Ашир-ходжа насчитал в одном Кокане около ста (не ручаюсь за верность цифры). Кроме чиновников приезжают все придворные и также начальственные лица других мест ханства, приехавшие по какой-либо причине. Прием называется салам, и он, говорят, был очень блестящ, когда на нем появлялись киргизские и киргиз-кипчакские бии, в то время, когда восточная часть Киргизской степи, составляющая ныне всю Семиречинскую область и часть Сырдарьинской, зависела от Кокана. После салама, хан принимает по очереди своих министров, если так только возможно выразиться. Пределы власти высших чиновников и их обязанности весьма неточно разграничены; хан слушает их доклад, решает дела и подписывает бумаги, то есть прикладывает по обычаю свою печать. По окончании доклада, определенный ad hoc чиновник принимает просителей, всех без исключения, отбирает у них просьбы и докладывает их хану, который тут же разрешает или отказывает; причем нередко вызывает самого просителя для объяснений; затем до вечера он удаляется в гарем. Вечер назначается на прочтение писем из других провинций ханства.
В четверг вечером, 14-го мая, было уже темно, и мы пили чай на террасе, как явился посланный от мехтара с извещением, что завтра, в 5 часов утра, хан примет нас в продолжение салама. Посланный прибавил, что к определенному часу приедет за нами чиновник, который нас проводит. Сидевший у нас в это время Ашир-ходжа объяснил, что нам делают большой почет таким скорым приемом. «Вы всего три дня в Кокане, и вам уже назначена аудиенция - этого никогда, ни для какого иностранца еще не было сделано», - прибавил с особым ударением наш почтенный сосед. Мы воспользовались его присутствием, чтобы просить его совета, как поступить с подарками, которые желали представить его высокостепенству. Ашир-ходжа пожелал их видеть, и тотчас началась распаковка вещей. Надо сказать, что мы думали заняться выводом семени шелковичных червей в Русском Туркестане, и только вследствие независящих от нас обстоятельств принуждены были отправиться для этого дела в Кокан. Необходимо было везти подарки хану; таков обычай на Востоке, и поневоле мы накупили в ташкентских магазинах всякую всячину, платя за нее втридорога, в полной радости, что нашли хоть что-нибудь; иначе пришлось бы явиться с пустыми руками. Ашир-ходжа смотрел на вещи не совсем утешительно; мы объяснили ему, в чем дело и почему показанные ему вещи так не соответственны их назначению.
- Я объясню кому следует, - с серьезной задушевностью возразил Ашир-ходжа. - Притом наш хан не смотрит на подарки, а на того, который их представляет, и потому будьте спокойны, он их примет с удовольствием, как доказательство вашего желания ему угодить.
Несмотря на утешения, как-то конфузно было, смотря на мелкие вещицы, из которых состояли наши подарки, и это тем более, что в Кокане мы узнали, что г. Ада́моли, поверенный московского торгового дома «Штукен и Шпис», так же, как и мы, приехавший для вывода семени, поднес хану весьма дорогие и ценные вещи. Ашир-ходжа не переставал нас успокаивать, повторяя несколько раз по-русски: «Хан вас любит; любит русский; Ада́моли русский йок» [йок по-сартски - нет].
В пятницу утром я еще не был совершенно одет, как явился чиновник, долженствовавший нас проводить до дворца. Мы поспешили подать ему чаю и, проглотив все по стакану, садились уже на лошадей, как прискакал наш приятель Ашир-Ходжа и именем хана нам объявил, что еще рано и что мы можем свободно напиться чаю. Пока разносили стаканы, он таинственно мне объявил, что подарки будут приняты хорошо. Последнее слово было повторено несколько раз по-русски, с добродушнейшею улыбкой.
Наконец мы отправились все верхом: впереди ехал один из слуг нашего хозяина, за ним чиновник, потом мой зять и я, сопровождаемые Ашир-ходжою; шествие замыкали переводчик и наш приказчик, оренбургский татарин, Абдеррахман, могущий также служить за переводчика. Оба везли в салфетках наши злополучные подарки.
До дворца от нас было недалеко, и, проехав не более пяти минут, мы вдали услышали ружейные выстрелы и не совсем гармонические звуки коканских труб.
- Что это такое? - спросил я.
- Ничего, - с притворным равнодушием отвечал Ашир-ходжа, - ханские войска учатся на дворцовой площади. Это часто бывает, чуть не каждый день.
Коканд. Внутренние ворота ханского дворца
Дворец выходит только одними своими воротами на площадь. Они состоят из высокой башни с двумя маленькими башенками очень красивой формы, по одной с каждой стороны, по фасаду; сзади прислонен раздавленный купол, коего только один верх виден с площади. Громадная стрельчатая дверь занимает всю средину здания, служащего также и казармами для некоторой части войск. Название «урда» вместе значит и дворец, и крепость. От этих ворот двумя крылами, полукругом, тянутся низенькие здания открытых конюшен для кавалерии, вплоть до дороги, пересекающей площадь по самой ее средине. Мы подъезжали с противоположной стороны, где, переехав вброд небольшой ручей, окаймленный густым тальником, выехали на площадь. Она представляла весьма красивый вид. На полукруглой большой площади, от ворот дворца до дороги, маневрировали, по разным направлениям, маленькими отделениями, пестро одетые коканские войска; у самой дороги была растянута цепь солдат, учившихся стрельбе. На дороге и остальной части площади, большая толпа народа с любопытством смотрела на эти воинские упражнения и сама составляла по разнообразию и яркости костюмов отличное дополнение ко всей картине. Ко всему этому надо прибавить чистое, голубое утреннее небо, косые лучи яркого южного солнца и длинную волнующуюся тень от ворот дворца, которая ложилась на группы маневрирующих солдат, захватывая и часть зрителей.
Мы пересекли дорогу и уже поравнялись о цепью стрелявших солдат, как моя лошадь начала выказывать явные признаки неудовольствия против стрелков; одного из них она чуть не раздавила, и я с большим трудом удерживал ее порывы. На мое счастье, сопровождавший нас чиновник объявил нам, что мы должны слезть с лошадей; я с удовольствием повиновался. Пешком продолжали мы путь посреди движущегося по разным направлениям войска; все офицеры имели в руках калтаки, и, сколько я мог заметить, палка эта была у них недаром. Один солдатик, отставший от фронта, на моих глазах получил несколько громких ударов этого калтака по спине. Чем далее мы подвигались, тем площадь становилась шумнее и оживленнее. Крик командующих офицеров, трескотня барабанов, резкое гуденье труб и все усиливающаяся стрельба составляли какое-то оглушительное целое, просто одуряющее. У самых ворот училась артиллерия: один артиллерист с удивительной энергией пихал банник в пушку, что, впрочем не избавило его от нескольких поощрительных ударов палочки офицера. Наконец мы вошли в высокую дверь, и, сделав два поворота под высокими сводами башни, вышли на большой широкий двор, окаймленный крытой террасой. По обеим сторонам пересекавшей его посредине дороги сидели на корточках солдаты, держа в руках стоймя длинные ружья. Шум с площади долетал в виде общего неясного гула, а пред нами был стройный высокий фасад собственно дворца, которого, к несчастью, невозможно было разглядеть, так как он был застроен лесами по случаю его обшивки цветным кирпичом.
Коканд. Дворец Худояр-хана
Мы едва сделали несколько шагов, как нас встретил мехтар. Поздоровавшись, мы продолжали путь уже с ним. Опять ворота и затем отлогий подъем; наконец еще ворота, и мы остановились. Мехтар указал нам на окно, в котором мы увидели красивого мужчину в белой чалме и светло-сером халате. «Хан», - тихо прошептал мехтар. Мужчина в окне приподнялся; мы поклонились, а вокруг нас множество вооруженных людей закричали: «Гумер даулет иныс зиада уль-сан», что значит: «многие годы и полное счастье вам желаем».
- Пойдемте, - торопливо сказал мехтар.
Мы последовали за ним через двор, и с нами несколько человек, одетых в синие кафтаны, с черными бараньими шапками на головах . Двое из них, которые шли около меня, были люди довольно пожилые и имели по маленькому серебряному эполету, пришитому на каждом плече, и один такой же на спине.
Мы вошли в большую комнату, в дверях которой стояло несколько вооруженных солдат. В углу, против двери у раскрытого окна, сидел на полу хан, тот самый мужчина, который нам поклонился из окна. Хан мне показался лет под сорок, очень красивой наружности, со смуглою бородой и с живыми, умными глазами. В некотором отдалении от него, вдоль стен, сидело также на полу несколько человек, большею частью стариков. Едва мы взошли, как мехтар взял меня под руку и так быстро подвел к хану, что, хотя предупрежденный, я едва поспевал за ним. Хан пожал мне руку и жестом пригласил сесть; мехтар отвел меня на некоторое расстояние, и я уселся на пол, сколь возможно более по-восточному. За мной то же произошло с моим зятем, которого подводил один из одетых в синий кафтан; после рукопожатия его усадили около меня. Мехтар и около него наши два переводчика стали посредине комнаты.
Саид Мухаммад Худояр-хан
Как только мы оба уселись, хан сказал несколько слов, которые мехтар повторил нашему переводчику, который в свою очередь перевел их нам. Едва мы узнали через этот двойной путь, что его высокостепенство радуется нашему приезду и пребыванию в Кокане, как хан спросил о здоровье друга своего туркестанского генерал-губернатора. Я отвечал, что генерал-губернатор здоров и, наверное, будет очень доволен, когда узнает, что его высокостепенство так заботливо осведомляется о нем. В настоящее время он уехал в отдаленные места управляемого им края, но, уезжая, поручил мне передать это письмо, которое тут же я и вынул.
К. П. фон Кауфман
Пока мой ответ шел тем же двойным путем, мехтар взял у меня письмо, и с низким поклоном, тем же быстрым, мелким шагом подал его хану, который тотчас же его распечатал. Как кажется, это означало особое уважение к генерал-губернатору и вместе было знаком, что наша аудиенция окончена. В последнем не могло быть никакого сомнения: мехтар с одним из синих господ подошли к нам и под руки вывели нас из комнаты. Этим, однако, не окончился наш визит во дворец; нас отвели в другую комнату, где мехтар пригласил нас отдохнуть, прибавляя, что ему поручено ханом угощать нас. Мы уселись на полу, и вместе с нами несколько человек, по-видимому, придворных. Явились, как водится, подносы с обычными сластями, и начался разговор. Один из сидящих с нами обратился ко мне с вопросом: как мне понравился Кокан?
- Очень, - отвечал я, - теперь я совершенно доволен, что послушался совета генерал-губернатора и приехал сюда, а не поехал в Бухару, как намеревался.
Мой ответ очень понравился моим собеседникам. Без всякого намерения я сделал очень ловкий комплимент. Бухара была всегдашней соперницей Кокана. Тогда я еще мало звал события, предшествовавшие в Средней Азии занятию русскими полосы земли от Туркестана до Самарканда, вошедшей углом в Центральную Азию и навсегда отделившей Кокан от Бухары. Разговор шел о сравнительном достоинстве обоих государств, особенно о их климате, причем все преимущество оказывалось на стороне Кокана. После многократных похвал всему мною виденному, я выразил, что выношу только одно сожаление, что так мало имел удовольствия видеть хана. Мехтар вышел в продолжение разговора, и вскоре появился посланный от хана, который нам сказал, что его высокостепенство сократил аудиенцию, видя, что нам неловко было сидеть. Мы выразили, что очень сожалеем, что так показалось хану, но что мы, наслаждаясь его лицезрением, нисколько не ощущали никакого неудобства. Посланный удалился, и мы изъявили желание уйти, но беседовавшие с нами убедительно просили остаться еще немного. Мы этим воспользовались, чтобы подробно осмотреть комнату, в которой находились. Она, как и та, в которой нас принимал хан, была устлана коврами вместо всякой мебели; но стены и особенно потолки были замечательно расписаны самыми яркими красками, которые, несмотря на свою пестроту, составляли стройное, гармоническое целое. Причудливые и в высшей степени разнообразные арабески рисунка выказывали немалую долю таланта и фантазии в их творце. Действительно, эта стенная живопись заслуживает не только внимания, но и изучения как оригинальный образец орнаментной живописи. Кроме этого, мы любовались резными ставнями на окнах, превосходной тонкой работы. На этих ставнях были железные висячие затворы на цепочках, чрезвычайно оригинальные.
Мы еще не успели обойти со вниманием всей комнаты, как возвратился мехтар и за ним несколько человек с халатами на руках. Хан жаловал нам халаты: моему зятю и мне по два, а переводчикам по одному. Несмотря на жар, нам пришлось сверх наших черных фраков надеть два халата, один на другой, и из них нижний был на суконной подкладке. Оба были очень красивы, особенно мой верхний, смахивающий немного на ризу. Он был из лиловой шелковой парчи, с затканными серебряными и золотыми цветами. Как только мы оделись, все присутствовавшее нас громко поздравили с ханскою милостью; причем всякий, по коканскому обычаю, провел обеими своими руками по своей бороде, призывая имя Аллаха. Благодаря за поздравления, я выразил мехтару желание поблагодарить самого хана за его внимание. Он удалился доложить о сем его высокостепенству и вскоре вернулся, приглашая нас идти за ним. Мы опять вошли в комнату, где продолжался еще салам, и только молча раскланялись с ханом; при этом вошедшие с нами придворные громко крикнули: «Михманла килибды сизга коллок утеняда», что значит: «гости пришли вас благодарить». Тем и кончилась наша аудиенция. Мехтар, несмотря на наши просьбы не беспокоиться, провожал нас некоторое время, и только на втором дворе уступил нашим настоятельным увещаниям и простился с нами. В это время точно из земли вырос приятель наш Ашир-ходжа и с сияющим лицом объявил нам, что наши подарки очень понравились хану. «Особенно сигарочница с музыкой, - прибавил он с радостною улыбкой, - хуб якши (очень хорошо)», - повторил он несколько раз. Мы его поблагодарили за хорошее известие и пригласили к нам чай пить; он обещал приехать через некоторое время.
- Сейчас нельзя, - объяснил он впопыхах, - надо идти еще раз завести сигарочницу, - и с этими словами поспешно удалился.
Войска продолжали все еще маневрировать на площади; толпа не уменьшалась, и теперь ее любопытство обратилось на нас. Наши парадные халаты привлекли всеобщее внимание; наконец мы сели на коней и, сопровождаемые изрядным количеством мальчишек, направились к тенистому ручью. Впереди нас слуга нашего хозяина с трудом удерживал пред собой, поперек седла, большой узел.
- Что это везет Риза́? - спросил я переводчика.
- Как же-с, это у них уж обычай. Угощение, которое вам подавалось, все вам отдано, - отвечал, иронически улыбаясь, Султан.
Действительно, орехи, изюм и все прочее поступило в нашу собственность; даже два ящика леденца с надписью «Фабрика бр. Кокиных в Москве», красовавшиеся пред нами во дворце, попали опять в русские руки. Этим, однако, не ограничилась ханская милость. Едва мы дома расположились пить чай с нашим хозяином и Ашир-ходжой, как явился посланный из дворца с мешками рису, ячменя, целою арбой клевера и всякой зелени, а также с живым бараном.
- Я, право, не знаю как и благодарить хана, - сказал я Ашир-ходже.
- Это что! - возразил он с некоторою торжественностью. - Вы вот что заметьте: вам хан пожал руку, говорил с вами. Это вот важно, и этого еще никогда не было у нас в Кокане.
Правда ли, что я первый русский частный человек, который был принят в Кокане так почетно, и действительно ли это такой почет, право, не знаю. Если же это так, как говорит Ашир-ходжа, то сердечно радуюсь этому доказательству того, как на дальнем Востоке высоко ценится рекомендация туркестанского генерал-губернатора, представителя нашего правительства в этом отдаленном крае. Какое громадное поприще деятельности открывается вследствие сего, одним только влиянием, и деятельности благотворной, без необходимости прибегать к ultima ratio, к силе, способу чрезвычайно легкому в Центральной Азии, но вместе весьма убыточному.
ПРОДОЛЖЕНИЕ