Калоши казанского шитья
Садриддин Айни. Воспоминания. - М., Л., 1960.
Другие отрывки: Индусы-ростовщики в Бухаре, Страховой случай.
Медресе Мир-Араб, главное духовное училище Бухары.
Рис. Пясецкого («Нива», 1894, № 39)
Мулло-Туроб был единственным сыном одного крестьянина из Зандани, он учился в местной школе и вышел оттуда малограмотным. Еще при жизни своего отца он два года занимался в бухарских медресе и немало натерпелся без жилья. После смерти родителей Мулло-Туроб продал дом, землю, скот и весь земледельческий инвентарь отца, полностью порвал с деревней и переехал в Бухару. Здесь он купил хорошую келью в медресе Мир-Араб, считавшемся одним из лучших бухарских медресе, и зажил подобно другим материально обеспеченным ученикам.
Однажды летом он вместе со своим соучеником из Самарканда поехал в его родной город, ему очень понравился тамошний климат, и он приобрел в тех местах много знакомых. После этого всякий раз, когда ему надоедало бухарское зловоние, он уезжал в Самарканд, дышал там свежим воздухом и снова возвращался в Бухару.
Во время поездок в Самарканд в поезде или во время прогулок по малознакомому городу ему нужен был русский язык, и он стал записывать в особую тетрадь услышанные им русские слова с переводами на таджикский. Так у него получился для себя небольшой словарик, который пополнялся после каждой его поездки в Самарканд.
После того как муллы, узнав про записи русских слов, хотели изгнать Мулло-Туроба из медресе, он из осторожности стал реже ездить в Самарканд, перестал записывать русские слова и больше никому не показывал свои прежние записи.
Однако, несмотря на принятые им меры предосторожности, нападки мулл не прекращались. Хотя из-за вмешательства верховного судьи муллы и не смогли изгнать Мулло-Туроба из медресе, они не переставали унижать его и постоянно преследовали злыми нападками. Всякий раз, когда он проходил через входную арку, ему кричали вслед: «Урус… урус идет… он даже стал похожим на уруса» - и другой такой же вздор. Между тем, Мулло-Туроб не имел никакого сходства с русскими. Это был смуглый человек с жесткими волосами и большими черными глазами, он скорей напоминал араба, чем русского.
Однажды Мулло-Туроб привез из Самарканда пару калош и надел их в дождливый день. Когда муллы заметили у него на ногах новую обувь, то стали называть его вором. По их мнению, подобную бесшумную обувь надевают лишь ночные грабители, чтобы хозяин дома не услышал их шагов.
Слух о Мулло-Туробе как о «воре» широко распространился. Каждый день муллы придумывали все новые доказательства для подтверждения своей сплетни. Как они утверждали, поездки его в Самарканд имели под собой определенную почву: он возил в Самарканд вещи, ворованные в Бухаре, и там их сбывал, а украденное в Самарканде продавал в Бухаре. Оказывается, даже и свою келью он купил на деньги, вырученные от продажи краденого. А то разве мог бы бедный ученик, который в течение двух лет переходил из одной кельи в другую как квартирант, потом вдруг сделаться владельцем прекрасной сводчатой кельи в медресе Мир-Араб? Без воровства это невозможно было бы осуществить.
Медресе Мир-Араб. Начало XX века
________
Вскоре произошло событие, из-за которого Мулло-Туроб был вынужден покинуть медресе Мир-Араб. Дело обстояло так. Мулло-Туроб привез из Самарканда кожаные калоши казанского шитья и, надев их, впервые вышел во двор медресе. Спиртовые подошвы при каждом шаге издавали скрип. Те самые муллы, которые из-за бесшумности резиновых калош обвиняли Мулло-Туроба в «воровстве», теперь решили найти причину, почему эти калоши скрипели, и возвести какую-нибудь новую клевету на их владельца. Самые «догадливые» из них утверждали, будто здесь кроется какая-то тайна и ничего не будет удивительного, если окажется, что «урусы» написали имена Аллаха и его пророка Мухаммеда на пластинке меди, засунули пластинку под подошву калош, чтобы священные имена при надевании обуви оказывались внизу и подвергались поруганию.
Некоторые муллы советовали подговорить его учеников и, когда Мулло-Туроб войдет в мечеть читать намаз, украсть его обувь. Подошву можно будет разорвать и посмотреть, заложены ли там внизу имена бога и пророка. Если это действительно так, то грех Мулло-Туроба будет доказан и законоведы подтвердят, что он стал неверным - кафиром. Тогда не трудно будет подвергнуть его самому суровому наказанию.
Другие же не считали подобную меру подходящей. Они говорили: «А что, если из калош не удастся извлечь имена бога, а Мулло-Туроб, увидев пропажу обуви, пожалуется верховному судье и тот начнет ругать мулл за испорченные калоши русского шитья? Все это для нас тогда может плохо кончиться!».
В конце концов решили поручить какому-нибудь ученику незаметно выпытать у Мулло-Туроба, что кладут «урусы» при шитье в обувь для скрипа. Вполне возможно, что в таком случае Мулло-Туроб простодушно все откроет и тогда станет ясно, как надо с ним поступить.
Когда по наущению мулл один ученик спросил у Мулло-Туроба, почему у него скрипят калоши и что «урусы» положили туда, он ответил, что эту кожаную обувь шили не русские, а казанские татары, а что они туда кладут и почему калоши скрипят, он не знает.
Ответ Мулло-Туроба послужил руководящей нитью для раскрытия «тайны скрипа». В том медресе жил некий Мулло-Камар, происходивший из казанских татар, у него можно было получить необходимые сведения.
Мулло-Камар учился вместе с моим репетитором Мулло-Абдусаломом. Как говорили знавшие его люди, бухарский купец по имени Махмуд-ходжа вывез его из Казани, когда ему было всего лишь шестнадцать лет, под видом «секретаря» или даже «близкого друга».
Мулло-Камар до зрелого возраста, пока у него не выросла уже борода, все жил в доме у купца Махмуда-ходжи. Когда этот купец нашел себе другого «секретаря» и «близкого друга», Мулло-Камар переехал учиться в медресе. Осведомленные люди утверждали, что и теперь он продолжал жить на средства своего прежнего хозяина. Учащиеся и другие муллы из казанских татар стыдились его подозрительного прошлого и не общались с ним.
Во всяком случае, по мнению самых почетных обитателей медресе Мир-Араб, он был единственным «знатоком» положения в России и существующих там законов, «знатоком» самих русских, а также условий жизни в Казани и обычаев тамошних татар. Поэтому любой вопрос, относящийся к русским или татарам, задавали ему. Его и спросили о причине «скрипа» кожаных калош Мулло-Туроба, шитых в Казани: положена ли в них «медная пластинка» или что-нибудь другое.
Мулло-Камар ответил: «То, что эти калоши казанского шитья, на самом деле верно. Но не всю обувь там шьют мусульмане-татары. В Казани не мало и русских сапожников. Однако разница в том, что калоши, которые шьют мусульмане, не издают скрипа, а калоши русского шитья скрипят из-за того, что под подошву кладут свиной ус. Туркестанские мусульмане по неведению покупают и носят всю эту обувь, думая, что ее шьют татары. Калоши Мулло-Туроба шиты „урусами“, и туда подложен свиной ус».
Какое волнение поднялось в медресе после ответа «ученого» Мулло-Камара! «Этот безбожник принес с собой в туфлях свиные усы и осквернил медресе!.. Разве он не знает, что свинья грязное животное? Знает! Но он ведь стал почитателем „урусов“ и нарочно хочет осквернить чистую мусульманскую землю», - подобные крики неслись отовсюду.
Бедняга Мулло-Туроб опасался обвинения в том, что он неверный, и не решился пропустить общую молитву в мечети. Ученики тех мулл, которые подстрекали к возмущению, сначала вышвырнули калоши Мулло-Туроба, а потом и его самого вытащили из мечети и бросили во двор медресе.
После окончания намаза старшие муллы одобрили действия своих учеников, но добавили, что «этого мало». Его поганые калоши не должны стоять в келье, построенной Амир-Абдуллахом Ямини (Мир-Арабом), место их среди нечистот! «Вы, ребята, - продолжали они, - глупы и невежественны, вы совершили великий грех, прикоснулись к ним руками, но это ничего, бог прощает грехи, совершенные по неведению. Впредь подобную обувь нужно брать щипцами для углей». После такого «наставления» человек десять-двенадцать учеников со щипцами в руках ворвались в келью Мулло-Туроба. Они обыскали келью, нашли тетрадку с русскими словами и щипцами засунули ее внутрь одной из калош, потом щипцами же схватили обе калоши и положили их в новую, один лишь раз надетую рубашку хозяина кельи, сверху придавили двумя кирпичами и, связав узлом, бросили все это в уборную медресе; узел потонул в нечистотах.
Мулло-Туроб до ночи не выходил из кельи, а ночью исчез, и больше его уже никто не встречал в медресе. Он нашел какого-то постороннего ростовщика-покупателя и продал ему за двенадцать тысяч келью стоимостью в пятнадцать тысяч тенег. Весьма возможно, что руководители медресе не утвердили бы такую сделку с посторонним лицом, ведь они сами могли купить келью по еще более низкой цене. Предвидя это, невольный продавец и заинтересованный в прибыли покупатель пошли к верховному судье и с помощью купчей крепости придали сделке официальный характер. Когда покупатель явился в медресе, он прежде всего угостил всех руководителей, задобрил их некоторой суммой денег и лишь после этого предъявил документ, из которого стало известно, что Мулло-Туроб продал келью. В купчей крепости было указано: «Мулло-Туроб продал одну дверь, оклеенную бумагой, корыто для воды, находящееся в медресе Мир-Араб, за двенадцать тысяч тенег».
В силу того что сделка состоялась в присутствии верховного судьи, была скреплена его печатью и обложена сбором за наложение печати, руководители медресе не осмелились ее нарушить, им пришлось удовлетвориться обильным угощением и магарычом.
Как говорили старики-муллы, это была первая продажа кельи, состоявшаяся в присутствии верховного судьи и оформленная купчей крепостью. Ранее такая продажа происходила лишь в присутствии руководителей медресе. Мулло-Туроб указал иной путь, и после него во всех спорных случаях сделки на куплю-продажу келий совершались в присутствии верховного судьи. Руководители медресе Мир-Араб это «вредное новшество» также возложили на плечи бежавшего Мулло-Туроба.
________
Несмотря на все интриги и поднятый в медресе шум, осталось все же неясным, имеют ли свиньи жесткие толстые усы, издающие «скрип», или нет, а также и то, действительно ли в обувь Мулло-Туроба был положен свиной ус. Ведь в те времена никто из нас (в том числе и муллы) не видел в жизни ни свиньи, ни ее усов. Однако лишь благодаря признанию Мулло-Камара в присутствии Мулло-Абдусалома дело это приняло совсем другую окраску.
Мулло-Абдусалом был бедным, нуждающимся человеком, он и его сотрапезники не принимали никакого участия в скандале со скрипучими калошами. Однажды, чтобы узнать подлинную суть дела, Мулло-Абдусалом устроил в своей келье угощение для Мулло-Камара. Его сотрапезники тоже были там, и я готовил плов. Во время беседы Абдусалом заговорил о калошах Мулло-Туроба и попросил Мулло-Камара рассказать правду.
Тот ответил так.
- Мне было шестнадцать лет, когда я приехал из России в Бухару. Хотя я и видел там свиней, но не обращал внимания, есть у них твердые усы или нет. О том, что русские кладут в обувь для скрипа свиной ус, я слышал в Казани от одного старого муллы, учившегося в Бухаре. Когда я в Бухаре рассказал об этом купцу Махмуд-ходже, тот отверг мое объяснение и сказал, что если подошвы обработать спиртом, то они будут скрипеть. Для меня, - продолжал Мулло-Камар, - было безразлично, обработаны ли подошвы калош Мулло-Туроба спиртом или в них вложен свиной ус. Что бы там ни было, все равно его обувь была поганой. Я не соврал, когда меня спросили муллы, и ответил так, как слышал. Сам я не потерпел никакого ущерба: я был свидетелем скандала, поел вместе с руководителями медресе угощение, устроенное в связи с продажей кельи Мулло-Туроба, и получил еще две теньги магарыча (ранее Мулло-Камар не входил в число руководителей медресе).
Мулло-Камар рассказывал о происшествии беспечно и весело, как было принято тогда в медресе, а слушатели тоже спокойно воспринимали его рассказ, словно обычную житейскую сплетню, и никто при этом не думал о муках, которые пришлось испытать Мулло-Туробу из-за грязной интриги.
Вот что главным образом привлекло мое внимание.
Другие отрывки: Индусы-ростовщики в Бухаре, Страховой случай.
Медресе Мир-Араб, главное духовное училище Бухары.
Рис. Пясецкого («Нива», 1894, № 39)
Мулло-Туроб был единственным сыном одного крестьянина из Зандани, он учился в местной школе и вышел оттуда малограмотным. Еще при жизни своего отца он два года занимался в бухарских медресе и немало натерпелся без жилья. После смерти родителей Мулло-Туроб продал дом, землю, скот и весь земледельческий инвентарь отца, полностью порвал с деревней и переехал в Бухару. Здесь он купил хорошую келью в медресе Мир-Араб, считавшемся одним из лучших бухарских медресе, и зажил подобно другим материально обеспеченным ученикам.
Однажды летом он вместе со своим соучеником из Самарканда поехал в его родной город, ему очень понравился тамошний климат, и он приобрел в тех местах много знакомых. После этого всякий раз, когда ему надоедало бухарское зловоние, он уезжал в Самарканд, дышал там свежим воздухом и снова возвращался в Бухару.
Во время поездок в Самарканд в поезде или во время прогулок по малознакомому городу ему нужен был русский язык, и он стал записывать в особую тетрадь услышанные им русские слова с переводами на таджикский. Так у него получился для себя небольшой словарик, который пополнялся после каждой его поездки в Самарканд.
После того как муллы, узнав про записи русских слов, хотели изгнать Мулло-Туроба из медресе, он из осторожности стал реже ездить в Самарканд, перестал записывать русские слова и больше никому не показывал свои прежние записи.
Однако, несмотря на принятые им меры предосторожности, нападки мулл не прекращались. Хотя из-за вмешательства верховного судьи муллы и не смогли изгнать Мулло-Туроба из медресе, они не переставали унижать его и постоянно преследовали злыми нападками. Всякий раз, когда он проходил через входную арку, ему кричали вслед: «Урус… урус идет… он даже стал похожим на уруса» - и другой такой же вздор. Между тем, Мулло-Туроб не имел никакого сходства с русскими. Это был смуглый человек с жесткими волосами и большими черными глазами, он скорей напоминал араба, чем русского.
Однажды Мулло-Туроб привез из Самарканда пару калош и надел их в дождливый день. Когда муллы заметили у него на ногах новую обувь, то стали называть его вором. По их мнению, подобную бесшумную обувь надевают лишь ночные грабители, чтобы хозяин дома не услышал их шагов.
Слух о Мулло-Туробе как о «воре» широко распространился. Каждый день муллы придумывали все новые доказательства для подтверждения своей сплетни. Как они утверждали, поездки его в Самарканд имели под собой определенную почву: он возил в Самарканд вещи, ворованные в Бухаре, и там их сбывал, а украденное в Самарканде продавал в Бухаре. Оказывается, даже и свою келью он купил на деньги, вырученные от продажи краденого. А то разве мог бы бедный ученик, который в течение двух лет переходил из одной кельи в другую как квартирант, потом вдруг сделаться владельцем прекрасной сводчатой кельи в медресе Мир-Араб? Без воровства это невозможно было бы осуществить.
Медресе Мир-Араб. Начало XX века
________
Вскоре произошло событие, из-за которого Мулло-Туроб был вынужден покинуть медресе Мир-Араб. Дело обстояло так. Мулло-Туроб привез из Самарканда кожаные калоши казанского шитья и, надев их, впервые вышел во двор медресе. Спиртовые подошвы при каждом шаге издавали скрип. Те самые муллы, которые из-за бесшумности резиновых калош обвиняли Мулло-Туроба в «воровстве», теперь решили найти причину, почему эти калоши скрипели, и возвести какую-нибудь новую клевету на их владельца. Самые «догадливые» из них утверждали, будто здесь кроется какая-то тайна и ничего не будет удивительного, если окажется, что «урусы» написали имена Аллаха и его пророка Мухаммеда на пластинке меди, засунули пластинку под подошву калош, чтобы священные имена при надевании обуви оказывались внизу и подвергались поруганию.
Некоторые муллы советовали подговорить его учеников и, когда Мулло-Туроб войдет в мечеть читать намаз, украсть его обувь. Подошву можно будет разорвать и посмотреть, заложены ли там внизу имена бога и пророка. Если это действительно так, то грех Мулло-Туроба будет доказан и законоведы подтвердят, что он стал неверным - кафиром. Тогда не трудно будет подвергнуть его самому суровому наказанию.
Другие же не считали подобную меру подходящей. Они говорили: «А что, если из калош не удастся извлечь имена бога, а Мулло-Туроб, увидев пропажу обуви, пожалуется верховному судье и тот начнет ругать мулл за испорченные калоши русского шитья? Все это для нас тогда может плохо кончиться!».
В конце концов решили поручить какому-нибудь ученику незаметно выпытать у Мулло-Туроба, что кладут «урусы» при шитье в обувь для скрипа. Вполне возможно, что в таком случае Мулло-Туроб простодушно все откроет и тогда станет ясно, как надо с ним поступить.
Когда по наущению мулл один ученик спросил у Мулло-Туроба, почему у него скрипят калоши и что «урусы» положили туда, он ответил, что эту кожаную обувь шили не русские, а казанские татары, а что они туда кладут и почему калоши скрипят, он не знает.
Ответ Мулло-Туроба послужил руководящей нитью для раскрытия «тайны скрипа». В том медресе жил некий Мулло-Камар, происходивший из казанских татар, у него можно было получить необходимые сведения.
Мулло-Камар учился вместе с моим репетитором Мулло-Абдусаломом. Как говорили знавшие его люди, бухарский купец по имени Махмуд-ходжа вывез его из Казани, когда ему было всего лишь шестнадцать лет, под видом «секретаря» или даже «близкого друга».
Мулло-Камар до зрелого возраста, пока у него не выросла уже борода, все жил в доме у купца Махмуда-ходжи. Когда этот купец нашел себе другого «секретаря» и «близкого друга», Мулло-Камар переехал учиться в медресе. Осведомленные люди утверждали, что и теперь он продолжал жить на средства своего прежнего хозяина. Учащиеся и другие муллы из казанских татар стыдились его подозрительного прошлого и не общались с ним.
Во всяком случае, по мнению самых почетных обитателей медресе Мир-Араб, он был единственным «знатоком» положения в России и существующих там законов, «знатоком» самих русских, а также условий жизни в Казани и обычаев тамошних татар. Поэтому любой вопрос, относящийся к русским или татарам, задавали ему. Его и спросили о причине «скрипа» кожаных калош Мулло-Туроба, шитых в Казани: положена ли в них «медная пластинка» или что-нибудь другое.
Мулло-Камар ответил: «То, что эти калоши казанского шитья, на самом деле верно. Но не всю обувь там шьют мусульмане-татары. В Казани не мало и русских сапожников. Однако разница в том, что калоши, которые шьют мусульмане, не издают скрипа, а калоши русского шитья скрипят из-за того, что под подошву кладут свиной ус. Туркестанские мусульмане по неведению покупают и носят всю эту обувь, думая, что ее шьют татары. Калоши Мулло-Туроба шиты „урусами“, и туда подложен свиной ус».
Какое волнение поднялось в медресе после ответа «ученого» Мулло-Камара! «Этот безбожник принес с собой в туфлях свиные усы и осквернил медресе!.. Разве он не знает, что свинья грязное животное? Знает! Но он ведь стал почитателем „урусов“ и нарочно хочет осквернить чистую мусульманскую землю», - подобные крики неслись отовсюду.
Бедняга Мулло-Туроб опасался обвинения в том, что он неверный, и не решился пропустить общую молитву в мечети. Ученики тех мулл, которые подстрекали к возмущению, сначала вышвырнули калоши Мулло-Туроба, а потом и его самого вытащили из мечети и бросили во двор медресе.
После окончания намаза старшие муллы одобрили действия своих учеников, но добавили, что «этого мало». Его поганые калоши не должны стоять в келье, построенной Амир-Абдуллахом Ямини (Мир-Арабом), место их среди нечистот! «Вы, ребята, - продолжали они, - глупы и невежественны, вы совершили великий грех, прикоснулись к ним руками, но это ничего, бог прощает грехи, совершенные по неведению. Впредь подобную обувь нужно брать щипцами для углей». После такого «наставления» человек десять-двенадцать учеников со щипцами в руках ворвались в келью Мулло-Туроба. Они обыскали келью, нашли тетрадку с русскими словами и щипцами засунули ее внутрь одной из калош, потом щипцами же схватили обе калоши и положили их в новую, один лишь раз надетую рубашку хозяина кельи, сверху придавили двумя кирпичами и, связав узлом, бросили все это в уборную медресе; узел потонул в нечистотах.
Мулло-Туроб до ночи не выходил из кельи, а ночью исчез, и больше его уже никто не встречал в медресе. Он нашел какого-то постороннего ростовщика-покупателя и продал ему за двенадцать тысяч келью стоимостью в пятнадцать тысяч тенег. Весьма возможно, что руководители медресе не утвердили бы такую сделку с посторонним лицом, ведь они сами могли купить келью по еще более низкой цене. Предвидя это, невольный продавец и заинтересованный в прибыли покупатель пошли к верховному судье и с помощью купчей крепости придали сделке официальный характер. Когда покупатель явился в медресе, он прежде всего угостил всех руководителей, задобрил их некоторой суммой денег и лишь после этого предъявил документ, из которого стало известно, что Мулло-Туроб продал келью. В купчей крепости было указано: «Мулло-Туроб продал одну дверь, оклеенную бумагой, корыто для воды, находящееся в медресе Мир-Араб, за двенадцать тысяч тенег».
В силу того что сделка состоялась в присутствии верховного судьи, была скреплена его печатью и обложена сбором за наложение печати, руководители медресе не осмелились ее нарушить, им пришлось удовлетвориться обильным угощением и магарычом.
Как говорили старики-муллы, это была первая продажа кельи, состоявшаяся в присутствии верховного судьи и оформленная купчей крепостью. Ранее такая продажа происходила лишь в присутствии руководителей медресе. Мулло-Туроб указал иной путь, и после него во всех спорных случаях сделки на куплю-продажу келий совершались в присутствии верховного судьи. Руководители медресе Мир-Араб это «вредное новшество» также возложили на плечи бежавшего Мулло-Туроба.
________
Несмотря на все интриги и поднятый в медресе шум, осталось все же неясным, имеют ли свиньи жесткие толстые усы, издающие «скрип», или нет, а также и то, действительно ли в обувь Мулло-Туроба был положен свиной ус. Ведь в те времена никто из нас (в том числе и муллы) не видел в жизни ни свиньи, ни ее усов. Однако лишь благодаря признанию Мулло-Камара в присутствии Мулло-Абдусалома дело это приняло совсем другую окраску.
Мулло-Абдусалом был бедным, нуждающимся человеком, он и его сотрапезники не принимали никакого участия в скандале со скрипучими калошами. Однажды, чтобы узнать подлинную суть дела, Мулло-Абдусалом устроил в своей келье угощение для Мулло-Камара. Его сотрапезники тоже были там, и я готовил плов. Во время беседы Абдусалом заговорил о калошах Мулло-Туроба и попросил Мулло-Камара рассказать правду.
Тот ответил так.
- Мне было шестнадцать лет, когда я приехал из России в Бухару. Хотя я и видел там свиней, но не обращал внимания, есть у них твердые усы или нет. О том, что русские кладут в обувь для скрипа свиной ус, я слышал в Казани от одного старого муллы, учившегося в Бухаре. Когда я в Бухаре рассказал об этом купцу Махмуд-ходже, тот отверг мое объяснение и сказал, что если подошвы обработать спиртом, то они будут скрипеть. Для меня, - продолжал Мулло-Камар, - было безразлично, обработаны ли подошвы калош Мулло-Туроба спиртом или в них вложен свиной ус. Что бы там ни было, все равно его обувь была поганой. Я не соврал, когда меня спросили муллы, и ответил так, как слышал. Сам я не потерпел никакого ущерба: я был свидетелем скандала, поел вместе с руководителями медресе угощение, устроенное в связи с продажей кельи Мулло-Туроба, и получил еще две теньги магарыча (ранее Мулло-Камар не входил в число руководителей медресе).
Мулло-Камар рассказывал о происшествии беспечно и весело, как было принято тогда в медресе, а слушатели тоже спокойно воспринимали его рассказ, словно обычную житейскую сплетню, и никто при этом не думал о муках, которые пришлось испытать Мулло-Туробу из-за грязной интриги.
Вот что главным образом привлекло мое внимание.