от слияния до изоляции один шаг
Вчера написала небольшую заметку в фб про трудную работу терапевта с пограничной зоной клиента. Очень много комментов, вопросов, ответов. Поэтому копирую сюда с наиболее интересными комментариями.
Самая большая трудность для терапевта при работе с пограничным клиентом - это резкие перепады от открытости и доверия к обесцениванию всего хорошего, что было до этого. Терапевту в такой ситуации часто может казаться, что клиент неправильно истолковал его действия или слова (что правда), или что он, терапевт, неидеально себя сформулировал (что, конечно, тоже правда). Но дело не в этом, а в том, что возникшее доверие, открытость, близость и оттого беззащитность настолько его пугают, что он резко бросается в другую полярность. Такому клиенту невдомек, а, точнее, безразлично (в силу его трудности контакта, слепого пятна), что возникающая близость и беззащитность взаимны, то есть, что терапевт так же уязвим, как и он сам. Он замечает только собственную уязвимость. И, в силу этого, "мочит" терапевта, что есть силы, отвергая и обесценивая так же, как это делали с ним его родители. С той же силой. Не всякий терапевт способен это вынести. И, поскольку он точно так же ведет себя со всем своим окружением, он одинок - никто не выдерживает таких резких перепадов и бомбометания после достигнутой близости. Это всегда неожиданно и обескураживает полностью. Частая ошибка большинства терапевтов - это пытаться в такой ситуации объяснить клиенту, что его восприятие искажено, а действия чрезмерны. Это вызывает только эскалацию. И так же бессмысленны попытки вернуть усилиями терапевта достигнутую близость. Лучшее, что можно сделать - это отойти на дистанцию, безопасную для него и себя, сохраняя связь.
Анна Вячеславова:
Справится ли с этим терапевт - это вопрос мастерства и профессионализма?
Нина Рубштейн:
Нет, это вопрос устойчивости к агрессии. Главное - не переоценить свою устойчивость. Если трудно - лучше отправить такого клиента к другому терапевту, более устойчивому.
Анна Вячеславова:
И, наверно, вопрос устойчивости самооценки и попыткам ее разносить клиентом.
Нина Рубштейн: Да.
Вопрос (несколько пользователей): Это лечится?
Нина Рубштейн: Посмотрите на меня, я почти здорова. Всего 11 лет терапии.
Пользователь: Я столько не выдержу.
Нина Рубштейн: Захочешь жить - не такое выдержишь. Впрочем, возможно, вы здоровее меня и вам столько не понадобится.
Пользователь: Как жаль, что нет рецепта.
Нина Рубштейн: Был бы рецепт, представляете, сколько бы он стоил?
Ирина Туловска:
Я о "терапевт так же уязвим"... это привело меня в немалое замешательство.
Смотрите - я оплачиваю труд терапевта, причём, его "услуги" находятся как раз в проблемном для меня поле. Т.е., я "нанимаю" специалиста, чтобы он помог мне разогнать моих тараканов. При этом, я, по умолчанию, ожидаю, что этих самых тараканов у терапевта на порядок меньше, чем у меня, и он психически намного стабильнее и неуязвимее, чем я (иначе, какой из него терапевт?). С этой кочки зрения мне странно то, что я как клиент должна "заботиться" о терапевте и его уязвимости.
Это как платить сантехнику за установку крана и беспокоиться, а как там у него самого, не течёт ли кран?.
Нина Рубштейн:
Клиент ни в коей мере не должен заботиться об этом, естественно. Вопрос не в этом состоит. А в том, что в паттерне пограничника замечание другого в своем поле отсутствует, и из-за этого он имеет те проблемы с людьми, которые имеет. В этом смысле, терапевт выступает для него как тренировочная тушка, на которой он демонстрирует все свои способы контакта с окружением, и задача терапевта - оставаться чувствительным и уязвимым, чтобы смочь клиенту помогать осознавать, как он обходится с собой и другими. И я скорее сделала акцент на этом для студентов и начинающих терапевтов, чтобы они не переоценивали свою устойчивость при работе с таким клиентом, это правда очень тяжело. Спасибо за вопрос, очень важный!
Анна Вячеславова:
Говоря "пограничный" здесь, вы имеет ввиду уровни организации? А то в последнее время сталкиваюсь с разночтениями данного термина, от кот. меняется и смысл.
Нина Рубштейн:
Анна, действительно, у этого слова очень много толкований. Я, как гештальтист, описываю его для себя по феноменам контакта: резкий перепад от идеализации к отвержению (аффективность), соответственно, резкий переход от слияния к изоляции и обратно, отсутствие промежуточного между ними пути, низкая чувствительность к своим и чужим границам (низкая осознанность, связанная с сильной эмоциональной заряженностью), кроме этого, в анамнезе, обычно, невменяемые родители (остюда и пограничность) - насильники, алкоголики, психотики, одним словом, глубокие травматики. Вообще, таки состояния относятся к разряду малой психиатрии, когда человек уже не невротик, но еще не психотик, между ними, на границе. Если это не лечится, то переходит в биполярное аффективное расстройство.
Анна Вячеславова:
По описанию кажется совпадающим с уровнями организации, где основной конфликт в дистанцировании-приближении, а остальное уже сверху нанизано. Или вы выделяете это в отдельное - гештальтисткое - понятие?
Нина Рубштейн:
Не выделяю, и это здорово, что совпадает.
Анна Вячеславова:
А, как гештальтист, вы говорите о пограничном чем - человеке, характере, состоянии, расстройстве...?
Нина Рубштейн:
Да все (гештальтисты) по разному говорят, но имеется ввиду именно паттерн в контакте и аффективность. Речь, обычно, идет о пограничной зоне как некоем слепом пятне, которое актуализируется у каждого человека (ибо нетравмированных нет) в моменты острого стресса. У одних людей эта зона небольшая (то есть, он редко в нее попадает), у других - только это и есть. И, соответственно, чем больше - тем больше пограничность - это человек, а чем меньше, тем больше пограничность - это ситуативная реакция.
Нина Рубштейн:
Я вот еще подумала, из чего вырастает страх близости. Потому что в детстве невменяемый родитель, который вроде бы только что был родным и теплым, вдруг становится невменько, и тогда закрепляется условный рефлекс: "если есть близость, то и трындец не за горами, хорошо долго быть не может, лучше принять превентивные меры". причем, как и все механизмы защиты, это уходит в процедурную память и становится полностью автоматическим, неосознаваемым.
Евгений Тумило:
У пограничного есть ведущее прерывание контакта?
Нина Рубштейн:
Пограничность - это (теоретически обратимое) расщепление. От расщепления уровень неустойчивости, и как следствие, тревоги, очень высокий, поэтому защитные механизмы работают на предельных мощностях.
P.S. Цель работы с таким клиентом - это снижение уровня тревоги, установление связанности, выращивание навыка проделывать медленный путь от интимности до отдельности и обратно. Рецепт успеха - сильное намерение самого клиента собрать себя в целое, интегрировать часть, нуждающуюся в близости с частью, нуждающейся в отдельности, перевести конфликт между ними в сотрудничество. И, по всем духовным законам (что внутри, то и снаружи), клиент станет способным быть отдельным, но способным на устойчивую близость с другими, плодотворно сотрудничать с удовольствием для себя и других.
АПД. Еще вопросы.
Владимир Щетков:
Нина, прочитал Ваш пост. Правильно и интересно написано, а главное - жизненно.
Но сразу возник ряд вопросов. Первое, про что хотел спросить - это про "взаимную близость и беззащитность терапевта и клиента". Если Вы говорите, что терапевт также беззащитен перед клиентом, как и клиент перед ним, то получается, если у терапевта было несколько сотен клиентов, то он является уязвимым для каждого из них. Соответственно, уязвимость терапевта "накапливается". И вот к "уязвимому" терапевту приходит надцатый клиент. Каким образом терапевт сможет помочь этому клиенту, если на этот момент, он яляется "уязвимее" своего клиента?
И второй вопрос, как продолжение первого. После сеанса с клиентом, терапевт проходит какую-нибудь процедуру "очистки" (снятия "уязвимостей"). Если да, то когда один и тотже клиент к Вам приходит N раз, то каждый раз он все уязвимее перед Вами. А Вы со своей стороны всегда перед клиентом "полностью восстановлены". Так вот, если Вы всегда "полностью восстановлены", то о какой уязвимости/беззащитности с Вашей стороны идет речь?
Нина Рубштейн:
Профилактика эмоционального выгорания и личная терапия. Уязвимость всегда одна. Ее нельзя увеличить или уменьшить, очистить, как вы говорите. Можно дистанцироваться и уйти в защиту. Так все люди и делают. А для изменений защиты нуждаются в осознании их и выборе, когда защищаться, а когда - нет. Клиент приходит с автоматическими, бессознательными защитами.
Владимир Щетков:
Правильно ли я Вас понимаю, что уязвимость - величина постоянная?(раз ее нельзя увеличить или уменьшить). И что защититься можно только на некой дистанции? А если этот человек находиться рядом?
Нина Рубштейн:
Отличные вопросы! психика уязвима постоянно, да. Ребенок вырабатывает спонтанно, творчески приспосабливаясь, детские защиты, бессознательные - как получилось, так и научился. Психологические трудности - это когда человек продолжает защищаться детскими способами, на автомате. У психолога, в идеале, благодаря его личной терапии, выращиваются взрослые защиты, и то же самое он помогает делать клиентам. Однако, это не значит, что взрослые защиты пуленепробиваемые. При желании пробить можно кого угодно. Именно поэтому личная терапия терапевта и умение держать психологическую дистанцию, а так же устойчивость к агрессии и разрушению самооценки другим человеком (что может являться результатом терапии, а может быть характерологической чертой), являются лучшей профилактикой для психолога. Однако, устойчивость к очень сильной агрессии более уместна не для частной практики, а для работы с заключенными тюрем )
Самая большая трудность для терапевта при работе с пограничным клиентом - это резкие перепады от открытости и доверия к обесцениванию всего хорошего, что было до этого. Терапевту в такой ситуации часто может казаться, что клиент неправильно истолковал его действия или слова (что правда), или что он, терапевт, неидеально себя сформулировал (что, конечно, тоже правда). Но дело не в этом, а в том, что возникшее доверие, открытость, близость и оттого беззащитность настолько его пугают, что он резко бросается в другую полярность. Такому клиенту невдомек, а, точнее, безразлично (в силу его трудности контакта, слепого пятна), что возникающая близость и беззащитность взаимны, то есть, что терапевт так же уязвим, как и он сам. Он замечает только собственную уязвимость. И, в силу этого, "мочит" терапевта, что есть силы, отвергая и обесценивая так же, как это делали с ним его родители. С той же силой. Не всякий терапевт способен это вынести. И, поскольку он точно так же ведет себя со всем своим окружением, он одинок - никто не выдерживает таких резких перепадов и бомбометания после достигнутой близости. Это всегда неожиданно и обескураживает полностью. Частая ошибка большинства терапевтов - это пытаться в такой ситуации объяснить клиенту, что его восприятие искажено, а действия чрезмерны. Это вызывает только эскалацию. И так же бессмысленны попытки вернуть усилиями терапевта достигнутую близость. Лучшее, что можно сделать - это отойти на дистанцию, безопасную для него и себя, сохраняя связь.
Анна Вячеславова:
Справится ли с этим терапевт - это вопрос мастерства и профессионализма?
Нина Рубштейн:
Нет, это вопрос устойчивости к агрессии. Главное - не переоценить свою устойчивость. Если трудно - лучше отправить такого клиента к другому терапевту, более устойчивому.
Анна Вячеславова:
И, наверно, вопрос устойчивости самооценки и попыткам ее разносить клиентом.
Нина Рубштейн: Да.
Вопрос (несколько пользователей): Это лечится?
Нина Рубштейн: Посмотрите на меня, я почти здорова. Всего 11 лет терапии.
Пользователь: Я столько не выдержу.
Нина Рубштейн: Захочешь жить - не такое выдержишь. Впрочем, возможно, вы здоровее меня и вам столько не понадобится.
Пользователь: Как жаль, что нет рецепта.
Нина Рубштейн: Был бы рецепт, представляете, сколько бы он стоил?
Ирина Туловска:
Я о "терапевт так же уязвим"... это привело меня в немалое замешательство.
Смотрите - я оплачиваю труд терапевта, причём, его "услуги" находятся как раз в проблемном для меня поле. Т.е., я "нанимаю" специалиста, чтобы он помог мне разогнать моих тараканов. При этом, я, по умолчанию, ожидаю, что этих самых тараканов у терапевта на порядок меньше, чем у меня, и он психически намного стабильнее и неуязвимее, чем я (иначе, какой из него терапевт?). С этой кочки зрения мне странно то, что я как клиент должна "заботиться" о терапевте и его уязвимости.
Это как платить сантехнику за установку крана и беспокоиться, а как там у него самого, не течёт ли кран?.
Нина Рубштейн:
Клиент ни в коей мере не должен заботиться об этом, естественно. Вопрос не в этом состоит. А в том, что в паттерне пограничника замечание другого в своем поле отсутствует, и из-за этого он имеет те проблемы с людьми, которые имеет. В этом смысле, терапевт выступает для него как тренировочная тушка, на которой он демонстрирует все свои способы контакта с окружением, и задача терапевта - оставаться чувствительным и уязвимым, чтобы смочь клиенту помогать осознавать, как он обходится с собой и другими. И я скорее сделала акцент на этом для студентов и начинающих терапевтов, чтобы они не переоценивали свою устойчивость при работе с таким клиентом, это правда очень тяжело. Спасибо за вопрос, очень важный!
Анна Вячеславова:
Говоря "пограничный" здесь, вы имеет ввиду уровни организации? А то в последнее время сталкиваюсь с разночтениями данного термина, от кот. меняется и смысл.
Нина Рубштейн:
Анна, действительно, у этого слова очень много толкований. Я, как гештальтист, описываю его для себя по феноменам контакта: резкий перепад от идеализации к отвержению (аффективность), соответственно, резкий переход от слияния к изоляции и обратно, отсутствие промежуточного между ними пути, низкая чувствительность к своим и чужим границам (низкая осознанность, связанная с сильной эмоциональной заряженностью), кроме этого, в анамнезе, обычно, невменяемые родители (остюда и пограничность) - насильники, алкоголики, психотики, одним словом, глубокие травматики. Вообще, таки состояния относятся к разряду малой психиатрии, когда человек уже не невротик, но еще не психотик, между ними, на границе. Если это не лечится, то переходит в биполярное аффективное расстройство.
Анна Вячеславова:
По описанию кажется совпадающим с уровнями организации, где основной конфликт в дистанцировании-приближении, а остальное уже сверху нанизано. Или вы выделяете это в отдельное - гештальтисткое - понятие?
Нина Рубштейн:
Не выделяю, и это здорово, что совпадает.
Анна Вячеславова:
А, как гештальтист, вы говорите о пограничном чем - человеке, характере, состоянии, расстройстве...?
Нина Рубштейн:
Да все (гештальтисты) по разному говорят, но имеется ввиду именно паттерн в контакте и аффективность. Речь, обычно, идет о пограничной зоне как некоем слепом пятне, которое актуализируется у каждого человека (ибо нетравмированных нет) в моменты острого стресса. У одних людей эта зона небольшая (то есть, он редко в нее попадает), у других - только это и есть. И, соответственно, чем больше - тем больше пограничность - это человек, а чем меньше, тем больше пограничность - это ситуативная реакция.
Нина Рубштейн:
Я вот еще подумала, из чего вырастает страх близости. Потому что в детстве невменяемый родитель, который вроде бы только что был родным и теплым, вдруг становится невменько, и тогда закрепляется условный рефлекс: "если есть близость, то и трындец не за горами, хорошо долго быть не может, лучше принять превентивные меры". причем, как и все механизмы защиты, это уходит в процедурную память и становится полностью автоматическим, неосознаваемым.
Евгений Тумило:
У пограничного есть ведущее прерывание контакта?
Нина Рубштейн:
Пограничность - это (теоретически обратимое) расщепление. От расщепления уровень неустойчивости, и как следствие, тревоги, очень высокий, поэтому защитные механизмы работают на предельных мощностях.
P.S. Цель работы с таким клиентом - это снижение уровня тревоги, установление связанности, выращивание навыка проделывать медленный путь от интимности до отдельности и обратно. Рецепт успеха - сильное намерение самого клиента собрать себя в целое, интегрировать часть, нуждающуюся в близости с частью, нуждающейся в отдельности, перевести конфликт между ними в сотрудничество. И, по всем духовным законам (что внутри, то и снаружи), клиент станет способным быть отдельным, но способным на устойчивую близость с другими, плодотворно сотрудничать с удовольствием для себя и других.
АПД. Еще вопросы.
Владимир Щетков:
Нина, прочитал Ваш пост. Правильно и интересно написано, а главное - жизненно.
Но сразу возник ряд вопросов. Первое, про что хотел спросить - это про "взаимную близость и беззащитность терапевта и клиента". Если Вы говорите, что терапевт также беззащитен перед клиентом, как и клиент перед ним, то получается, если у терапевта было несколько сотен клиентов, то он является уязвимым для каждого из них. Соответственно, уязвимость терапевта "накапливается". И вот к "уязвимому" терапевту приходит надцатый клиент. Каким образом терапевт сможет помочь этому клиенту, если на этот момент, он яляется "уязвимее" своего клиента?
И второй вопрос, как продолжение первого. После сеанса с клиентом, терапевт проходит какую-нибудь процедуру "очистки" (снятия "уязвимостей"). Если да, то когда один и тотже клиент к Вам приходит N раз, то каждый раз он все уязвимее перед Вами. А Вы со своей стороны всегда перед клиентом "полностью восстановлены". Так вот, если Вы всегда "полностью восстановлены", то о какой уязвимости/беззащитности с Вашей стороны идет речь?
Нина Рубштейн:
Профилактика эмоционального выгорания и личная терапия. Уязвимость всегда одна. Ее нельзя увеличить или уменьшить, очистить, как вы говорите. Можно дистанцироваться и уйти в защиту. Так все люди и делают. А для изменений защиты нуждаются в осознании их и выборе, когда защищаться, а когда - нет. Клиент приходит с автоматическими, бессознательными защитами.
Владимир Щетков:
Правильно ли я Вас понимаю, что уязвимость - величина постоянная?(раз ее нельзя увеличить или уменьшить). И что защититься можно только на некой дистанции? А если этот человек находиться рядом?
Нина Рубштейн:
Отличные вопросы! психика уязвима постоянно, да. Ребенок вырабатывает спонтанно, творчески приспосабливаясь, детские защиты, бессознательные - как получилось, так и научился. Психологические трудности - это когда человек продолжает защищаться детскими способами, на автомате. У психолога, в идеале, благодаря его личной терапии, выращиваются взрослые защиты, и то же самое он помогает делать клиентам. Однако, это не значит, что взрослые защиты пуленепробиваемые. При желании пробить можно кого угодно. Именно поэтому личная терапия терапевта и умение держать психологическую дистанцию, а так же устойчивость к агрессии и разрушению самооценки другим человеком (что может являться результатом терапии, а может быть характерологической чертой), являются лучшей профилактикой для психолога. Однако, устойчивость к очень сильной агрессии более уместна не для частной практики, а для работы с заключенными тюрем )