Тбилиси: Теплый Город
Пассажиры самолета, следующего рейсом Киев-Тбилиси, аплодируют пилоту аж трижды: при взлете, при посадке и при полном выключении двигателя. Обитатели обоих городов весь полет благодушно поглаживали себя по грузинско-украинским животам, смеялись во весь голос над байками друг друга, горячо обсуждали революции и записывали на обложке бортового журнала правильный рецепт лобиани. Когда к самолету подкатили трап, почти все знали друг о друге ровно столько, сколько нужно, чтобы позвать в гости на вино и зарезать ради нового друга барана. Даже если этот баран окажется последним.
Уже в самолете, следующим в Грузию, становится понятно, что истории о грузинском гостеприимстве - не выдумка и не устаревший стереотип. В этой стране тепло. Гость, каким бы рейсом он ни прибыл, послан сюда Богом. Послан не просто так, а для чего-то. Поэтому его надо встретить, впустить в дом и накормить. Даже если в холодильнике пусто.
Таксист Зура по пути из аэропорта в город рассказывает, как он однажды отправился в первопрестольную посмотреть на Ленина. 1976 год. Июль. Зура помнит все, как сейчас. Новости о землетрясении в Китае. Отец купил новую лошадь. Каурую, длинноногую. Помнит, сколько стоил билет до Москвы, как вставали с братом в 4 утра, чтобы добраться из Бутово до мавзолея, пока очередь к Владимиру Ильичу не слишком длинная. Помнит, как по пути натер мозоли новыми ботинками. А самого Ленина не помнит.
На улице Макашвили в ожидании, пока остановившаяся впереди маршрутка выпустит двух грузных пассажирок, Зура шепотом прочтет написанный на придорожном заборе «Последний тост» Ахматовой.
- Хорошие стихи хулиганы написали! За разоренный дом надо выпить, это точно, - Зура проникся криво написанными строчками и нажал на педаль газа.
В январе над Тбилиси тот же мягкий рассеянный свет, что и над римскими улицами. Солнце любит эти города одинаково и осыпает их щеки мандариновыми веснушками. Восход солнца надо встречать на Мтацминде, на вечной горе, куда по утрам приходят на первое свидание влюбленные студенты, где снова вместе Грибоедов и Чавчавадзе. В утреннем парке Мтацминды только пустые скамейки и дворник со старой метлой. Из репродукторов доносится голос Мэрлин Монро и ее неторопливый “Kiss”. Горбатый Тифлис у подножия горы потихоньку отряхивается от налипшего на веки сна.
Спустившись с Мтацминды на улицу Руставели, купишь у пропахшего табаком и коньяком букиниста стопку дореволюционных и советских путеводителей по Кавказу. В самом старом из них, на первой странице, где теперь пишут списки из 10 вещей, которые непременно надо увидеть, купить и съесть, автор 100 лет назад скажет самое главное: «Собирайте поэтическiя сказанiя, составляйте всевозможныя коллекцiи, производите метеорлогическiя наблюденiя, заносите въ записную книжку путевыя впечатленiя. Вернувшись изъ экскурсiи по Кавказу, отдохнувъ немного, вы съ удовольствiемъ заглянете въ записную книжку: прошедшее ярко воскреснетъ в памяти; картина за картиною оживутъ перед глазами». Я спрашиваю у букиниста ручку и отправлюсь на прогулку по имперскому Тифлису.
Все поменялось. Старые путеводители врут: новый мост, новая дорога, новый храм, театр Грибоедова переехал, на Леселидзе сплошь новые магазины. Старый, как Тбилиси, таксист смущенно извиняется. Черт знает, что такое: в этом городе все не так, как тридцать лет назад. Оно и неудивительно. Город, основанный в том же веке, когда пала Римская империя, а на берегах Днепра появился Киев, много раз менял свой облик, перестраивал внешние стены, перекраивал улицы. Один из древнейших городов в мире, Тбилиси столько всего повидал, что его легенд хватит на всех любопытных с головой. В этом городе нет ничего выдуманного, нет ничего нарочитого. В непрерывном течении времени история сама вышивала причудливые узоры на городском убранстве. У каждой улицы своя тайна за шиворотом, каждый дом полон правдивых историй и вздорных небылиц. Карта Тбилиси - карта символов и знаков, которые нужно уметь читать. Наивный Пиросмани с огромными руками, парящий Параджанов, вечно пьяный тамада застыли на вновь перекроенных городских улицах.
Ничего не изменилось. Имперские и советские путеводители точны и правдивы. Все также суетятся на базарном пятачке те же бойкие старухи, что и на фотографиях 1913 года. Хватают за руки прохожих цыганки в пестром тряпье на улице Иракли II. Кура опоясанная мостами, древними и совсем новыми, отражает в муаровых водах весь город. По венам Тбилиси текут серные источники. Как и полторы тысячи лет назад, они согревают и лечат поселившихся здесь. В квартале Абанотубаани во фресковых шкатулках древних бань грузные банщицы прогоняют из размякшего в жаркой воде люда хвори и болезни.
Медленно бьется сердце Тифлиса - старый город. Это стены домов, потрескавшиеся и обветренные, как губы в ноябре, застиранные штанцы на веревках, жестяные тазы с замоченным в них бельем и гераневые кусты на каждом подоконнике. Через кружевные узоры нарядных когда-то айвани во внутренний дворик льется свет золотого вечернего солнца. Посреди квадратного двора на трехногой голубой тумбе оранжевая в белый крупный горох кастрюля. В другом углу крохотного двора застряла старуха. Ее тело пытается сдвинуть себя с места, но намерение это выдается лишь в каком-то невидимом жесте, наклоне туловища, напряженном лице. В залитом светом дворе блестят эмаль кастрюли и оправа очков неподвижной старухи.
Стучу в деревянную, когда-то синюю дверь бывшего полковника, обитателя старого города. Живет один в оправе облупившихся розовых стен. Будильник на чумазой вязаной салфетке. Разбитые настенные часы. Все остановилось. Расползлась по углам от сырости и тоски плесень. Время полковнику ни к чему. В Старом городе пора безвременья. Все замерло, как та старуха с эмалированной кастрюлей в собственном дворе. Я рассказываю полковнику последние новости из России. Он брезгливо морщится в ответ и переводит стрелку разговора на 70ые. Я не против. Там ему спокойнее, чем теперь на своей старой скрипучей табуретке. Медсестра Люда. Валя с русыми волосами. Зеленоглазая Нина из Владимира. Без пятнадцати шесть на моих часах. Без малого тридцать пять лет, как он не видел Россию. Катя из Вильнюса. Поход к Черному морю. Певица Тома. Он скучает по всему, что случилось с ним в молодости. Скучает по молодости, по времени, когда жизнь была легкой, когда не хрустели колени, когда сны были яркими фантазиями, а не воспоминаниями, когда будущее было бесконечным.
За его дверью на несколько градусов теплее. Одетые в черное женщины тенями, соскочившими со стен дряхлых домишек, несут домой пакеты с молоком и хлебом. Тощие мальчишки и заезжие парни из бывших африканских колоний Франции, весело перекрикиваясь на разных языках, гоняют по узким улицам мяч. Девушки с вороновыми волосами неторопливо гуляют под рыжими кленами с пакетами мандаринов. Отламывая по дольке, шепчутся о чем-то своем.
В кафе при театре марионеток Резо Габриадзе юная грузинка учит имбирного цвета американца говорить по-русски. Однажды на него опрокинули стакан с веснушками, и теперь все они разом выдают его волнение, меняют свой цвет на пунцовый. Американец не отрывает глаз от спокойного чуть насмешливого лица грузинки, заикается, силится сказать хотя бы одно русское слово, но забывает даже английские те, что знал до нее. Немой, пунцовый, он глуповато улыбается, все также не отрываясь от горящих игривым огоньком глаз молодой грузинки.
За соседним столиком два грузина в почтенном возрасте и теплых свитерах. Один увлеченно что-то рассказывает, машет руками, время от времени повышает голос, силясь что-то донести до своего молчаливого собеседника. Наконец, так и не пробудив интереса к теме, он переходит на русский и, протянув к другу руки, кричит:
- Вай мэ, Жора, что ты такой холодный!? Как будто в Европе родился! Поговори со мной, Жора!
Жора просыпается, что-то мямлит другу в ответ. Но и этого вполне достаточно. Разговор налажен. Вечер спасен.
Без пятнадцати семь. На скамейках перед часами на башне театра марионеток собирается толпа. Взрослые и дети. Туристы и тбилисцы. Шаркая тапками, подползла к краю скамейки, аккуратно села и закрыла глаза укутанная в черное пальто старушка. Часы дают представление: открываются ставни, и перед зрителями медленно проходят простые и знакомые сюжеты - влюбленная пара, день свадьбы, кладбищенский погост. Ставни деревянного ларчика башенных часов захлопнутся, и скамейки перед театром снова опустеют. Останется одна старушка в черном пальто. Тихонько смахнет скатившуюся в швы морщин бесцветную слезу, с трудом поднимется и пойдет потихоньку к своему старому дому, некогда праздничному, украшенному белоснежным фартуком ажурных террас, а теперь такого же, как она, сутулого, с хрустящими на ветру позвонками.
Тбилиси - старый город. Здесь много старины, много морщинистых стен и лиц. Оттого и характер у этого города мягкий, нрав добрый. Таксист позовет в гости на семейный ужин, торговка выпечкой будет долго перечислять виды хачапури и объяснять, в чем между ними разница. Музейная смотрительница обойдет за компанию оба этажа художественной галереи, расскажет все о Пиросмани и грузинском современном искусстве. Случайная попутчица в маршрутке позовет на сбор винограда в Кахетию, когда придет пора.
Тбилиси надо увидеть. Распробовать его на вкус и запах. Послушать, о чем он говорит и поет. Узнать, какой он на ощупь. Обхватить его запястье и нащупать пульс. У Тбилиси свой запах. Запах струек древесного дыма из городских труб в январе и горящих самшитовых веточек у церковных порожков на Пасху. Запах мандаринов в руках молодых горожанок и свежего укропа, что продает на автобусной остановке старуха, прикрывшись от майской жары прошлогодней пожелтевшей газетой с так и не разгаданным кроссвордом на последней странице. Запах простыней, высохших под солнцем и пропитанных пылью, и забродившего в глиняном сосуде сока винограда. Горячий хлеб и раскаленные противни, перченая баранина, жареная картошка с чесноком, мелко нарубленная кинза и мятный лимонад. Покрытых плесенью желтые страницы имперских путеводителей по Кавказу и советские книги в букинистических лавках. Запах восковых свечек из настежь отворенных церквей и запах винного букета в бокале на длинной ножке. Мужской пот, смрад подземных переходов, серной воды. Навязчивые женские духи. Приторно сладкие.
Тбилиси - это долгие разговоры и песни. Это город, где даже за безвкусным континентальным завтраком в рядовой гостинице грузины сдвигают столы, чтобы поговорить. Где по вечерам, прихватив в кондитерской коробку с воздушными пирожными, друзья ходят друг к другу в гости посмотреть старые грузинские фильмы. Город, где дети пьют воду из стекающих с отвесных скал ручьев, карабкаются, поддерживая друг друга, на покатые крыши древних городских бань, где нет чужаков, где все свои, и заезжие парни из бывших африканских колоний Франции весь вечер будут гонять с ними мяч по узким улицам.
У водителя, который повезет обратно в аэропорт, в бардачке обязательно найдется что-то сладкое на дорожку: мандаринка или шоколадная конфета. Бросит гостинцы в сумку, похлопает по плечу и пожелает здоровья родителям. В самолете будешь вертеть в руках мандаринку, перечитывать свои записи на полях старого путеводителя по Тифлису, слушать, как две грузинки позади тебя будут спорить о правильном рецепте варенья из айвы и знать: через год все будет также, как было теперь. Все поменяется: откроется после ремонта драмтеатр, старые магазины на Леселидзе уступят место новым. Ничего не изменится. Все также будут суетиться на базарном пятачке те же бойкие старухи, что и на фотографиях 1913 года. Все также без пятнадцати семь на скамейках перед часами на башне театра марионеток будет собираться толпа, чтобы посмотреть как в который раз открываются ставни башенных часов, и медленно потекут простые и знакомые сюжеты - влюбленная пара, день свадьбы, кладбищенский погост.
Уже в самолете, следующим в Грузию, становится понятно, что истории о грузинском гостеприимстве - не выдумка и не устаревший стереотип. В этой стране тепло. Гость, каким бы рейсом он ни прибыл, послан сюда Богом. Послан не просто так, а для чего-то. Поэтому его надо встретить, впустить в дом и накормить. Даже если в холодильнике пусто.
Таксист Зура по пути из аэропорта в город рассказывает, как он однажды отправился в первопрестольную посмотреть на Ленина. 1976 год. Июль. Зура помнит все, как сейчас. Новости о землетрясении в Китае. Отец купил новую лошадь. Каурую, длинноногую. Помнит, сколько стоил билет до Москвы, как вставали с братом в 4 утра, чтобы добраться из Бутово до мавзолея, пока очередь к Владимиру Ильичу не слишком длинная. Помнит, как по пути натер мозоли новыми ботинками. А самого Ленина не помнит.
На улице Макашвили в ожидании, пока остановившаяся впереди маршрутка выпустит двух грузных пассажирок, Зура шепотом прочтет написанный на придорожном заборе «Последний тост» Ахматовой.
- Хорошие стихи хулиганы написали! За разоренный дом надо выпить, это точно, - Зура проникся криво написанными строчками и нажал на педаль газа.
В январе над Тбилиси тот же мягкий рассеянный свет, что и над римскими улицами. Солнце любит эти города одинаково и осыпает их щеки мандариновыми веснушками. Восход солнца надо встречать на Мтацминде, на вечной горе, куда по утрам приходят на первое свидание влюбленные студенты, где снова вместе Грибоедов и Чавчавадзе. В утреннем парке Мтацминды только пустые скамейки и дворник со старой метлой. Из репродукторов доносится голос Мэрлин Монро и ее неторопливый “Kiss”. Горбатый Тифлис у подножия горы потихоньку отряхивается от налипшего на веки сна.
Спустившись с Мтацминды на улицу Руставели, купишь у пропахшего табаком и коньяком букиниста стопку дореволюционных и советских путеводителей по Кавказу. В самом старом из них, на первой странице, где теперь пишут списки из 10 вещей, которые непременно надо увидеть, купить и съесть, автор 100 лет назад скажет самое главное: «Собирайте поэтическiя сказанiя, составляйте всевозможныя коллекцiи, производите метеорлогическiя наблюденiя, заносите въ записную книжку путевыя впечатленiя. Вернувшись изъ экскурсiи по Кавказу, отдохнувъ немного, вы съ удовольствiемъ заглянете въ записную книжку: прошедшее ярко воскреснетъ в памяти; картина за картиною оживутъ перед глазами». Я спрашиваю у букиниста ручку и отправлюсь на прогулку по имперскому Тифлису.
Все поменялось. Старые путеводители врут: новый мост, новая дорога, новый храм, театр Грибоедова переехал, на Леселидзе сплошь новые магазины. Старый, как Тбилиси, таксист смущенно извиняется. Черт знает, что такое: в этом городе все не так, как тридцать лет назад. Оно и неудивительно. Город, основанный в том же веке, когда пала Римская империя, а на берегах Днепра появился Киев, много раз менял свой облик, перестраивал внешние стены, перекраивал улицы. Один из древнейших городов в мире, Тбилиси столько всего повидал, что его легенд хватит на всех любопытных с головой. В этом городе нет ничего выдуманного, нет ничего нарочитого. В непрерывном течении времени история сама вышивала причудливые узоры на городском убранстве. У каждой улицы своя тайна за шиворотом, каждый дом полон правдивых историй и вздорных небылиц. Карта Тбилиси - карта символов и знаков, которые нужно уметь читать. Наивный Пиросмани с огромными руками, парящий Параджанов, вечно пьяный тамада застыли на вновь перекроенных городских улицах.
Ничего не изменилось. Имперские и советские путеводители точны и правдивы. Все также суетятся на базарном пятачке те же бойкие старухи, что и на фотографиях 1913 года. Хватают за руки прохожих цыганки в пестром тряпье на улице Иракли II. Кура опоясанная мостами, древними и совсем новыми, отражает в муаровых водах весь город. По венам Тбилиси текут серные источники. Как и полторы тысячи лет назад, они согревают и лечат поселившихся здесь. В квартале Абанотубаани во фресковых шкатулках древних бань грузные банщицы прогоняют из размякшего в жаркой воде люда хвори и болезни.
Медленно бьется сердце Тифлиса - старый город. Это стены домов, потрескавшиеся и обветренные, как губы в ноябре, застиранные штанцы на веревках, жестяные тазы с замоченным в них бельем и гераневые кусты на каждом подоконнике. Через кружевные узоры нарядных когда-то айвани во внутренний дворик льется свет золотого вечернего солнца. Посреди квадратного двора на трехногой голубой тумбе оранжевая в белый крупный горох кастрюля. В другом углу крохотного двора застряла старуха. Ее тело пытается сдвинуть себя с места, но намерение это выдается лишь в каком-то невидимом жесте, наклоне туловища, напряженном лице. В залитом светом дворе блестят эмаль кастрюли и оправа очков неподвижной старухи.
Стучу в деревянную, когда-то синюю дверь бывшего полковника, обитателя старого города. Живет один в оправе облупившихся розовых стен. Будильник на чумазой вязаной салфетке. Разбитые настенные часы. Все остановилось. Расползлась по углам от сырости и тоски плесень. Время полковнику ни к чему. В Старом городе пора безвременья. Все замерло, как та старуха с эмалированной кастрюлей в собственном дворе. Я рассказываю полковнику последние новости из России. Он брезгливо морщится в ответ и переводит стрелку разговора на 70ые. Я не против. Там ему спокойнее, чем теперь на своей старой скрипучей табуретке. Медсестра Люда. Валя с русыми волосами. Зеленоглазая Нина из Владимира. Без пятнадцати шесть на моих часах. Без малого тридцать пять лет, как он не видел Россию. Катя из Вильнюса. Поход к Черному морю. Певица Тома. Он скучает по всему, что случилось с ним в молодости. Скучает по молодости, по времени, когда жизнь была легкой, когда не хрустели колени, когда сны были яркими фантазиями, а не воспоминаниями, когда будущее было бесконечным.
За его дверью на несколько градусов теплее. Одетые в черное женщины тенями, соскочившими со стен дряхлых домишек, несут домой пакеты с молоком и хлебом. Тощие мальчишки и заезжие парни из бывших африканских колоний Франции, весело перекрикиваясь на разных языках, гоняют по узким улицам мяч. Девушки с вороновыми волосами неторопливо гуляют под рыжими кленами с пакетами мандаринов. Отламывая по дольке, шепчутся о чем-то своем.
В кафе при театре марионеток Резо Габриадзе юная грузинка учит имбирного цвета американца говорить по-русски. Однажды на него опрокинули стакан с веснушками, и теперь все они разом выдают его волнение, меняют свой цвет на пунцовый. Американец не отрывает глаз от спокойного чуть насмешливого лица грузинки, заикается, силится сказать хотя бы одно русское слово, но забывает даже английские те, что знал до нее. Немой, пунцовый, он глуповато улыбается, все также не отрываясь от горящих игривым огоньком глаз молодой грузинки.
За соседним столиком два грузина в почтенном возрасте и теплых свитерах. Один увлеченно что-то рассказывает, машет руками, время от времени повышает голос, силясь что-то донести до своего молчаливого собеседника. Наконец, так и не пробудив интереса к теме, он переходит на русский и, протянув к другу руки, кричит:
- Вай мэ, Жора, что ты такой холодный!? Как будто в Европе родился! Поговори со мной, Жора!
Жора просыпается, что-то мямлит другу в ответ. Но и этого вполне достаточно. Разговор налажен. Вечер спасен.
Без пятнадцати семь. На скамейках перед часами на башне театра марионеток собирается толпа. Взрослые и дети. Туристы и тбилисцы. Шаркая тапками, подползла к краю скамейки, аккуратно села и закрыла глаза укутанная в черное пальто старушка. Часы дают представление: открываются ставни, и перед зрителями медленно проходят простые и знакомые сюжеты - влюбленная пара, день свадьбы, кладбищенский погост. Ставни деревянного ларчика башенных часов захлопнутся, и скамейки перед театром снова опустеют. Останется одна старушка в черном пальто. Тихонько смахнет скатившуюся в швы морщин бесцветную слезу, с трудом поднимется и пойдет потихоньку к своему старому дому, некогда праздничному, украшенному белоснежным фартуком ажурных террас, а теперь такого же, как она, сутулого, с хрустящими на ветру позвонками.
Тбилиси - старый город. Здесь много старины, много морщинистых стен и лиц. Оттого и характер у этого города мягкий, нрав добрый. Таксист позовет в гости на семейный ужин, торговка выпечкой будет долго перечислять виды хачапури и объяснять, в чем между ними разница. Музейная смотрительница обойдет за компанию оба этажа художественной галереи, расскажет все о Пиросмани и грузинском современном искусстве. Случайная попутчица в маршрутке позовет на сбор винограда в Кахетию, когда придет пора.
Тбилиси надо увидеть. Распробовать его на вкус и запах. Послушать, о чем он говорит и поет. Узнать, какой он на ощупь. Обхватить его запястье и нащупать пульс. У Тбилиси свой запах. Запах струек древесного дыма из городских труб в январе и горящих самшитовых веточек у церковных порожков на Пасху. Запах мандаринов в руках молодых горожанок и свежего укропа, что продает на автобусной остановке старуха, прикрывшись от майской жары прошлогодней пожелтевшей газетой с так и не разгаданным кроссвордом на последней странице. Запах простыней, высохших под солнцем и пропитанных пылью, и забродившего в глиняном сосуде сока винограда. Горячий хлеб и раскаленные противни, перченая баранина, жареная картошка с чесноком, мелко нарубленная кинза и мятный лимонад. Покрытых плесенью желтые страницы имперских путеводителей по Кавказу и советские книги в букинистических лавках. Запах восковых свечек из настежь отворенных церквей и запах винного букета в бокале на длинной ножке. Мужской пот, смрад подземных переходов, серной воды. Навязчивые женские духи. Приторно сладкие.
Тбилиси - это долгие разговоры и песни. Это город, где даже за безвкусным континентальным завтраком в рядовой гостинице грузины сдвигают столы, чтобы поговорить. Где по вечерам, прихватив в кондитерской коробку с воздушными пирожными, друзья ходят друг к другу в гости посмотреть старые грузинские фильмы. Город, где дети пьют воду из стекающих с отвесных скал ручьев, карабкаются, поддерживая друг друга, на покатые крыши древних городских бань, где нет чужаков, где все свои, и заезжие парни из бывших африканских колоний Франции весь вечер будут гонять с ними мяч по узким улицам.
У водителя, который повезет обратно в аэропорт, в бардачке обязательно найдется что-то сладкое на дорожку: мандаринка или шоколадная конфета. Бросит гостинцы в сумку, похлопает по плечу и пожелает здоровья родителям. В самолете будешь вертеть в руках мандаринку, перечитывать свои записи на полях старого путеводителя по Тифлису, слушать, как две грузинки позади тебя будут спорить о правильном рецепте варенья из айвы и знать: через год все будет также, как было теперь. Все поменяется: откроется после ремонта драмтеатр, старые магазины на Леселидзе уступят место новым. Ничего не изменится. Все также будут суетиться на базарном пятачке те же бойкие старухи, что и на фотографиях 1913 года. Все также без пятнадцати семь на скамейках перед часами на башне театра марионеток будет собираться толпа, чтобы посмотреть как в который раз открываются ставни башенных часов, и медленно потекут простые и знакомые сюжеты - влюбленная пара, день свадьбы, кладбищенский погост.