Сергей Григорьянц. Шаламов и литературная среда
Возражения и дополнения Сергея Григорьянца по ходу прочтения моего очерка. С его разрешения буду выкладывать куски с информацией, касающейся Шаламова.
_________
В журнале «Знамя» главным сторонником публикаций Варлама Тихоновича, как и Наташи Горбаневской и некоторых других преследуемых людей, была, конечно, не Скорино, а Галя Корнилова, другая сотрудница отдела поэзии, бывшая жена Володи Корнилова, которой иногда и удавалось уговорить Скорино напечатать что-то малопроходимое в других журналах. Я был в это время внутренним рецензентом отдела поэзии в «Знамени» и в журнале «Москва» у Евгении Самойловны Ласкиной и все это видел изнутри.
Вообще, Вы совершенно зря не доверяете Шаламову, когда он пишет, что у него ухудшились отношения в «Новом мире» после того, как он написал одобрительную рецензию на какую-то лагерную повесть. Это вполне реальная ситуация, и одобрительная рецензия внутреннего рецензента создавала необходимость (по формальным правилам) передавать рукопись одному из двух-трех членов редколлегии, в «Новом мире» скорее всего Игорю Александровичу [Сацу], которые тоже читали рукописи из самотека. Вторая одобрительная рецензия поставила бы журнал перед необходимостью или печатать одобренный рецензентами материал или объяснять, что по цензурным причинам это невозможно. Это как-то еще можно было объяснить знакомым, известным московским литераторам, но было очень трудно сказать неизвестному человеку из провинции, который непонятно как себя в этой ситуации поведет. Самотек чаще всего был совершенно непрофессиональным и задача внутреннего рецензента состояла, как правило, в том, чтобы объяснить автору, почему его не печатают, но одобрение даже одного внутреннего рецензента вполне могло создать непростую ситуацию в журнале и большие проблемы для официальных сотрудников редакции. Поэтому все, что пишет Шаламов - совершенная правда. Вообще, полагаться на представления Солженицына о редакционной жизни вообще и в «Новом мире» в частности я бы Вам не советовал ни в коем случае. Как раз Солженицын был совершенно посторонним человеком, ничего в редакционной жизни не понимавшим, а по характеру своему и не хотевшим понять и просто оболгавшим в «Теленке» многих очень хороших людей.[...]
Вы не совсем точно или даже совсем не точно пишите о Фогельсоне, Леониде Ивановиче Тимофееве и сюда же можно прибавить Степана Щипачева. Бесспорно, никто из них не понимал, что Шаламов гений, и в этом бесспорная и, может быть, не единственная их вина, но в то же время не по литературным, а по человеческим своим качествам они были наиболее добрыми и либеральными людьми в писательском мире того времени, каждый из которых в той или иной степени стремился помочь Шаламову. Во-первых, Вы совершенно не понимаете, как тяжела была роль редактора, боровшегося за издание заведомо непроходимой в советских условиях книги. Мало того, что он безоговорочно портил себе служебную репутацию, и поэтому почти никто из редакторов не соглашался «пробивать» книги таких авторов как Шаламов или Белинков. Как правило, это были люди необычайно доброжелательно относящиеся к авторам книг, которые они редактировали, боровшиеся со своими главными редакторами и цензорами за каждое авторское слово, а к тому же еще попадавшие в трудное положение с самими авторами, которых, конечно, не устраивало то, что могло бы быть напечатано.[...]
Фогельсона я не знал, изредка мельком здоровался, но уже то, что он брал на себя каторжный труд по борьбе со всем своим начальством и начальством, которое было гораздо выше и которого он не видел, и все-таки доводил книгу до хоть какого-то проходимого состояния, создавало ему тогда в Москве очень хорошую репутацию. Гораздо проще и выгоднее было редактировать комсомольских поэтов, которые не создавали никаких проблем. И поэтому не случайно в 87-м году его позвали на вечер памяти Шаламова. В Москве это хорошо понимали.[...]
Леонид Иванович Тимофеев и Степан Щипачев, конечно, пользуясь Вашей терминологией, были советскими вельможами, но при этом из тех, которые искренне стремились помочь и молодым, и тем, кто вернулся с Колымы, конечно, ничем при этом не жертвуя. Степан Щипачев омолодил, будучи председателем Союза писателей Москвы, Союз писателей, приняв Бэллу Ахмадулину, Юнну Мориц и целый ряд других, менее талантливых, но тогда еще живых более-менее людей. К Шаламову он прислал секретаря с просьбой дать ему прочесть «Колымские рассказы». Варлама Тихоновича это возмутило. Он мне говорил: «Стану я давать еще какому-то секретарю». Но он вообще не хотел в эти годы иметь ничего общего с Союзом писателей и был совершенно прав. Но в стремлении Щипачева познакомиться с его рассказами и помочь Шаламову, конечно, никакой злобы не было. Все это примерно можно рассказать и о Леониде Ивановиче Тимофееве. Он был членом-корреспондентом академии наук, не Бог весть каким филологом и литературоведом, но ни к каким карательным органам точно не принадлежал и относился к тем людям, которые стремились сделать что-то доброе, если это им не очень дорого стоило.
