Шаламов и Надежда Мандельштам в воспоминаниях Раисы Орловой
Статья жены Льва Копелева литературоведа Раисы Орловой о Надежде Мандельштам "Вызволяя себя из прошлого". Опубликована в журнале "Страна и мир", №10, 1984, Мюнхен, электронная версия в библиотеке Вторая литература.
Орлова рассказывает о вечере памяти Мандельштама на мехмате МГУ в 1965 году с участием Шаламова и пишет, что вела запись этого вечера, которая "позже распространялась в Самиздате". Итак, уже третий претендент на известную запись об этом вечере: Есипов называет ее автором Александра Гладкова, одесский краевед Сергей Калмыков расшифровал ее по стенограмме, сделанной Генриеттой Адлер, и вот, наконец, Раиса Орлова, причем, пишет она, Надежда Мандельштам по ходу стенографирования вносила в текст свои замечания. Интересно было бы взглянуть на оригинал этой записи - в сетевом тексте тоже есть замечания Мандельштам, но не те, которые приводит Орлова. Впрочем, вполне возможно, речь идет о другой записи вечера*, хотя другой я не знаю. Где находится тетрадка Орловой с этой записью, тоже не знаю.
Валентина Гефтера, организатора вечера, кстати, не "прорабатывали потом на парткоме", он сам пишет, что административных последствий не было.
Еще одно интересное свидетельство Орловой, относящееся, несомненно, к 1965-68 гг. - отзыв Мандельштам о прозе Шаламова: "Шаламов - лучший прозаик XX века". Что ж, понимала старуха в литературе.
_________
В следующем году бы устроен вечер поэзии Мандельштама - после тридцатидвухлетнего молчания. Вечер состоялся в МГУ, на мехмате. Выступали И. Эренбург, Н. Чуковский, Н. Степанов, Арс. Тарковский, В. Шаламов. Два студента читали стихи Мандельштама. Тогда, в шестьдесят пятом году, все было или казалось открытием, предвестием, вызовом. Даже состав ораторов. Организатора вечера, студента В. Гефтера, прорабатывали потом в парткоме за то, что он не "уравновесил" Эренбурга Грибачевым. [...]
Самое сильное впечатление того вечера - Варлам Шаламов. "Я написал этот рассказ 12 лет тому назад на Колыме, - сказал он. - Мы все - свидетели удивительного воскрешения. Впрочем, Мандельштам никогда не умирал. И не в том дело, что время все ставит на свои места. Нам давно известно, что его имя - одно из первых в русской поэзии. Он оказался самым нужным, несмотря на то, что почти не пользовался станком Гутенберга".
Шаламов читал "Шерри-бренди", рассказ о поэте, который умирает на лагерных нарах. Перифраза гибели Мандельштама. Многие знали о долголетних страданиях самого Шаламова - и не в первом, а в девятом кругу Архипелага ГУЛАГ. Видели изможденного человека, конвульсивно двигавшиеся руки, глубоко запавшие глаза. Образ погибшего невольно соединялся в нашем восприятии с образом читающего. Шаламов чудом остался в живых и сейчас передает нам страшную повесть.
Я сидела рядом с Надеждой Яковлевной, записывала, стараясь не пропустить ни слова. Запись эта позже распространялась в Самиздате.
Время от времени Н.Я. вписывала ко мне в тетрадку свои впечатления, давала оценки: "Степанов - это совсем другая культура", "чудный мальчик!" (о студенте В. Борисове).
Исправляла ораторов: "Неправильно датирует". "Не Дом ученых, а Дом искусств". "Никакой Невы в окне не было".
Особенно язвительны были ее замечания по ходу речи Ник. Чуковского: "Ритма не чувствует - ошибки в чтении", "про Пушкина - пошлость и чепуха".
Строго требовала от меня: "Не исправляйте его "по дружбе": глупые мемуары выдают себя ошибками". [...]
Люди вокруг нее постоянно менялись. Художники, физики, философы, священники, писатели. Салон-кухня для элитарной публики, где изрекались приговоры, не подлежащие обжалованию. "Шаламов - лучший прозаик XX века". "Вайсберг - лучший художник в нашей стране". Со временем приговоры менялись, но их железная категоричность сохранялась."
---------
Слова Шаламова, записанные Орловой, довольно сильно отличаются от оных в конспекте (все-таки я считаю) Генриетты Адлер:
* "Я прочитаю рассказ «Шерри-бренди», написал его лет 12 тому назад на Колыме. Очень торопился поставить какие-то меты, зарубки. Потом вернулся в Москву и увидел, что почти в каждом доме есть стихи Мандельштама. Его не забыли, я мог бы и не торопиться. Но менять рассказ не стал.
Мы все свидетели удивительного воскрешения поэзии М. Впрочем, он никогда и не умирал. И не в том дело, что будто бы время всё ставит на свои места. Нам давно известно, что его имя занимает одно из первых мест в русской поэзии. Дело в том, что именно теперь он оказался очень нужным, хотя почти и не пользовался станком Гутенберга".
Слов "по дружбе", которые Мандельштам велела не исправлять, в записи Адлер нет.