Шаламов в журнале "Смена", 1988. Послесловие Федота Сучкова
Журнал "Смена", №22, ноябрь, 1988. Рассказ "Житие инженера Кипреева", публикация Ирины Сиротинской; стихи из "Колымских тетрадей", публикация Людмилы Зайвой. Послесловие Федота Сучкова.
Примечания и комментарии мои.
Федот Сучков. Послесловие
На Троекуровском (Старокунцевском) кладбище в Москве скромно возвышается ныне над вязью могильных оград бюст с надписью:
Варлам Шаламов
На постаменте две роковые даты (года рождения и последнего года пребывания на земле). В черточке между цифрами укладывается в тире жизнь почивших. У Варлама Тихоновича она продолжалось семьдесят пять лет, из коих почти семнадцать с людьми, не возвратившимися обратно...
Создатель публикуемых ниже произведений родился в семье вологодского православного священника Тихона Николаевича (1868-1934) в нелегком по нашей историографии 1907 году.
В нэповском, двадцать шестом году В. Т. Шаламов оказывается студентом Московского государственного университета. А с двадцать девятого, первого года сплошной коллективизации, числится (за распространение «фальшивки» - ленинского Письма к XII съезду партии) в списках 4-го лагерного отделения УСЛОНа* (это на Вишере, впадающей в Каму).
И с тридцать второго года он снова в Москве, не очень-то преуспевший... Проба пера в самых различных жанрах неопытного еще Шаламова резко обрывается в тридцать седьмом году, превратившемся со временем в идиому, нарицательно-отрицательный знак...
Однажды, в одну из полярных ночей на Инте мне пригрезился тусклый огонь над плоским захоронением безымянного зэка. К счастью для нашей литературы, в конце пятьдесят третьего года поезд дальнего следования привез сорокашестилетнего писателя в центр государства к вернувшейся из карагандинской ссылки жене и уже повзрослевшей дочери...
И менее чем через два месяца Борис Пастернак преподнес ему вышедший в свет собственный перевод «Фауста» с обнадеживающий надписью, что все, мол, с наступлением нового, 54-го года утрясется и надо, стало быть, «с верой и надеждой жить дальше».1
А через четыре года, намучившись на разных работах в Подмосковье и Калининской области, он вернулся в Москву. И тут - новое несчастье. Как-то раз, поднимаясь по эскалатору метро, он почувствовал, что привычный окрестный шум уменьшает напор, становится тише. Так началась у него быстроразвивающаяся потеря слуха...
Дальнейшая одинокая жизнь поэта и прозаика, имеющая неизбежные чередующиеся подъемы и спады, потекла в интенсивном литературном труде. «Портфель» его пух и пух. Знаменитые теперь лагерные откровения, напоминающие дневниковые записи, целиком и каждая в отдельности есть страстное повествование о разрушении человека, о превращении его в рефлектирующее животное, думающее только о еде, о куске хлеба и как бы поспать.
Но разрушение человека в сталинский период нашей истории шло не только в лагерях, но и по другую сторону стен и колючей проволоки. Есть у Шаламова повествованьице о том, как дети так называемого вольнонаемного состава северных лагерей рисовали в школьных своих тетрадках. Они рисовали охранные вышки, закозыренные заборы, собак и колючую стальную проволоку. Тощие, ограниченные впечатления уводили их в сторону от дорог жизни. Один из таких загубленных малышей - в другом повествовании Шаламова - набросился на плохо говорящего по-русски зэка. Он мастерски расправился с ним, потому что все время слышал крылатое, возможно, необходимое во время отпора нацистам, но варварское поздней, выражение: убей немца!
Разрушение человека в местах заключения шло не в одном направлении. Одним из проявлений его было проявление СТУКАЧА. Подобные недалеки в достаточном количество действовали тогда за тридцать сребреников и бесплатно повсюду.
Тридцать сребреников употребляется в данном случае не как символическая плата за предательство, а как реально существовавшая такса за поимку бежавших из лагеря заключенных.
Расписка на 300 рублей, выданная одному из лесников, была в свое время в руках автора этих строк, бывшего продвещстолиста в то время в КОТЛАСЛАГЕ2.
Конечно, разрушение человека в 30-40-е годы, поставлявшие, как правило, ложь за правду, не было тотальным. Борьба за достоинство, за право не стать мокрым местом превращали достойных людей в неодолимую для безнравственных заправил силу... Так было по всей широте нашего государства, включая в него загоны обессмертившего себя ГУЛАГА! Рассказы перемежались со стихами, которые он наборматывал в течение 20 с лишним лет в каменных карьерах, в мерзлых бараках, в больничных, продуваемых ветром палатах неподалеку от полюса холода, и в Москве, на Беговой, 8, в конуре в 10 квадратных метров.
В шестьдесят втором, скупо обнародуя «проходную» продукцию, Варлам Тихонович явился в редакцию «Сельской молодежи», где я тогда работал в качестве литературного сотрудника и вытаскивал «на-гора» прозу Платонова. В ноябрьском номере были опубликованы несколько стихотворений В. Т., не сделавших погоды, с его рассказами также ничего не вышло.
В шестьдесят пятом году я накропал для издательства «Московский рабочий» внутреннюю рецензию на стихи Шаламова, портрет которого вырубил в той поре из корявого комля березы.
Рекомендованные стихотворения света не увидели, а портрет пригодился - по копии с него был отлит памятник.
Года через полтора, не веря в возможность публикации лучших своих произведений, Варлам Тихонович подарил мне около шестидесяти написанных кровью рассказов. Все они с течением лет разошлись по достойным рукам любителей самиздатской, возникшей стихийно литературы.
Такой, казалось бы, легкий пересказ событий и основных дат биографии Шаламова скрывает за собой исполненное тревог и всяческих унижений существование одного из выдающихся наших современников. Он недополучил от эпохи все то, что должен был получить от нее за вложенное в ее культуру...
Мне вспомнилось сейчас мое и геофизика В. И. Горбенко посещение Варлама Тихоновича в доме престарелых (что поблизости от станции Планерная) осенью восемьдесят первого года.
Он лежал, когда мы вошли в двухместную, пахнущую мощами приютскую комнатушку, как все мы лежали беспамятно в материнском чреве. И это походило на позу свернувшегося калачиком заключенного, пытающегося удержать остаточное тепло. Это было последнее мое свидание с Шаламовым. Он ощупал ходившими ходуном руками мой облысевший кумпол и, по-моему, не узнал меня.
Федот СУЧКОВ
* УСЛОН - Управление северных3 лагерей Особого назначения (прим. ред.)
** ГУЛАГ - Главное управление лагерей (прим. ред.)
__________
1 Сиротинская приводит текст этой надписи: «Среди событий, наполнивших меня силою и счастьем на пороге Нового, 1954-го, года, было и Ваше освобождение и приезд в Москву…»
2 В Котласких лагерях Сучков отбывал срок с 1943 по 1950 гг.
3 Правильно: Соловецких
Мой комментарий
В этой короткой статье есть несколько ошибок, но зато хронология более четкая, чем в более поздних сучковских эссе о Шаламове.
Ошибки:
Рассказ "Убей немца", как отметила еще Сиротинская, принадлежит Георгию Демидову. У Шаламова есть рассказ "Детские картинки", который пересказывает Сучков.
Шаламов похоронен не на Троекуровском кладбище, а на Ново-Кунцевском.
Хронология событий, связанных у Сучкова с Шаламовым, выглядит так:
1962 - знакомство в журнале Сельская молодежь.
1965 - Сучков пишет внутреннюю на сборник стихов, который Шаламов предлагал издательству "Московский рабочий". Сборник не вышел.
Создание скульптурного портрета Шаламова (хотя, возможно, и на год позже, во всяком случае, на выставке в Сахаровском центре «Творчество художников после ГУЛАГа» он датируется 1966-м), затянувшееся на три года, что раздражало Шаламова (см. в его письме к Н.Мандельштам: "Морочил мне голову года три"). Вообще, отношение Шаламова к Сучкову далеко от теплоты: "Скульптор, который торопится вылепить Солженицына, - не опоздать бы к раздаче премий. Серебрякову он уже вылепил" (запись в дневнике, январь 1964)
1966 (Шаламов - Н.Мандельштам, июль 1968: "Последний раз видел [его] года два назад") - Шаламов передает Сучкову список из нескольких десятков "Колымских рассказов". В эссе, помещенном в Шаламовским сборнике, Сучков неправомерно сближает события: "В 1962 - хрущевском - году [...] Шаламов явился в редакцию «Сельской молодежи» [...] В ноябрьском номере были опубликованы несколько стихотворений В. Т. Шаламова [...]
Года через полтора [т.е. году в 1964, что неправдоподобно - в 1964 Шаламов, скорее всего, еще надеялся на публикацию в СССР хотя бы части колымской прозы, а в 1966 - уже нет и настолько нет, что переправляет КР для издания книгой в Америку], не веря в публикацию лучших своих произведений, Варлам Тихонович подарил мне около шестидесяти колымских рассказов." Возможно, дар приурочен как раз к созданию Сучковым скульптурного портрета Шаламова.
С 1966 по 1981 они не виделись, за исключением, может быть, визита к Шаламову Сучкова вместе с Натальей Столяровой после "Письма в ЛГ" 1972 года, когда хозяин не пустил их на порог дома. Опять встретились, точнее, Сучков посетил Шаламова, только в доме престарелых за два-три месяца до его смерти. На похоронах Шаламова Сучков вполне нормально общался с Сиротинской - в противоположность подавляющему большинству провожающих.
1988 - Сиротинская на первые гонорары от журнальных публикаций "Колымских рассказов" заказывает Сучкову надгробие, отлитое со старого деревянного скульптурного портрета. До 1988 года на могиле Шаламова стоял обычный железный крест, установленный при похоронах.
Смотреть крупным планом все страницы журнала с рассказом и стихами Шаламова и послесловием Сучкова, JPG, ZIP-рхив с файлами, 3,2 МБ