Мария Ночнова. Воспоминания о Георгии Демидове и больнице в Дебине
Лагерница Мария Ночнова (1926-1996) во второй половине сороковых работала медсестрой одновременно с Шаламовым и Георгием Демидовым в Центральной больнице УСВИТЛа в пос. Дебин. Родом из Орловской области, из крестьян - глиняная хата, единственная корова. В двадцать девятом семью раскулачили, почти все погибли в ссылках и лагерях. В 37-ом была осуждена и отправлена на Колыму с последующим поражением в правах. Принадлежала к общине евангельских христиан (баптистов). Освободилась в 1950 году. До 1969-го жила там же, в селе Ягодном, потом переехала в село Раменское Московской области. Внук Ночновой, оперный певец Дмитрий Денисов, издал на свои средства книгу ее воспоминаний и стихов, преимущественно религиозных. Сборник по малотиражности практически недоступен, поэтому весьма благодарен sabaha_ha , которая сфотографировала страницы воспоминаний Ночновой, относящиеся к периоду ее работы в Центральной лагерной больнице для заключенных, часть из них (стр. 11, 12, 15-20) я перепечатал.
Мария [Григорьевна] Ночнова, Воспоминания, стихи - М. : [Весть], 2008
Мария Ночнова, 1953
___________
"Федор Ефимович Лоскутов делал все возможное и невозможное для своих больных, спасая их от этапа. Георгий Георгиевич Демидов работал рентгенотехником. Рентгенологом в то время был договорник, капитан медслужбы - Захаренко Александр Семенович. Он всячески опекал Демидова. Он знал ему цену.
[…]
Сопровождать больных на рентген, поговорить с Демидовым - все мы считали за счастье. Веселый, остроумный, в своем неизменном кителе, высокий, красивый брюнет. И когда из отделения внезапно исчезали медсестры - Наташа Максимова и Люся Сапфирова, старший фельдшер Петрашкевич Дима улыбался: «Во, стервы, опять в рентген рванули». Демидова уважали все заключенные и вольные. Он говорил, что в Харькове у него семья: жена и дочь, показывал фото, радовался письму.
[…]
В 1947 году над заключенными 58 статьи, работающими в больнице, нависла новая туча. Стали отправлять в «Берлаг» (тюрьма в тюрьме). Новый, изощренный метод убийства. И без того голодная пайка сокращалась.
Конвой свирепствовал без предела. Множество ограничений и издевательств, которые трудно придумать нормальному человеку. Непосильный каторжный труд в забое. Ветхий бушлат и рваные бурки при температуре минус 60-65 градусов. Заключенные под номерами (номер на одежде спереди и сзади). «Берлаг» отличался от простого лагеря, как небо от земли.
Позже, в 1949 году, когда я работала в вольном отделении, ко мне в палату положили лейтенанта из «Берлага», с прииска «Холодный», Кочкина Петра Михайловича. Он как-то попросил меня принести ему что-нибудь почитать.
- А где я возьму?
- А вы попросите на поселке у вольных, вас тут все знают.
- А вы что, своих заключенных распускаете по поселку собирать книжки?
- Нет, мы не пускаем. У нас «Берлаг». Война с Америкой будет, мы их расстреляем.
Однажды в «Берлаге» на «Холодном» доведенные до отчаяния люди пошли на самоубийство. Разоружив охрану, всей бригадой ушли в тайгу. Мороз минус 60. Люди истощены, в рваном тряпье. Ни дороги, ни еды, ни тепла. На 20 человек выслали сотни солдат. Через несколько часов всех беглецов расстреляли и положили перед вахтой: «Смотрите, то же ожидает и вас».
Демидов загремел в «Берлаг» с первым этапом. Через полтора месяца прибыла машина из «Берлага», с прииска «Холодный». В отделениях для берлаговцев были выделены отдельные палаты. Я работала в такой палате.
Я сразу побежала вниз, в приемный покой - нет ли кого из своих. На полу приемного покоя вповалку лежали люди. Многих из машины выносили на носилках. Я стала всматриваться в каждого.
- Ой, Демидов! - Георгий Георгиевич стал неузнаваем. Передо мной был сгорбленный, трясущийся старик. В то время ему было 39 лет. Бушлат третьего срока, бурки стянуты тряпкой, лицо и руки обморожены.
Я приготовила место в уголке, принесла от завхоза (Семена Ивановича Ваврищука) еще одно одеяло.
Диагноз: пневмония, алиментарная дистрофия, цинга. Пробовала заговорить с ним, он молчал. Я погладила его руку. Он зарыдал, как ребенок, и стал бить кулаком об стену (я боялась за его психику).
Он заговорил: «Маша, народ наш - раб. Это народ, которым 100 лет назад торговали на рынках. Никакой другой народ не допустил бы этого». Как только узнала, сразу же примчалась Мамучашвили. Она приходила к нему по нескольку раз в день, приносила еду. Прошло пять дней. Георгий Георгиевич пришел в себя, стал разговаривать, шутить. […]
Георгия Георгиевича долгое время держали на истории болезни, и он снова работал в рентгенкабинете. Немалую роль в его судьбе сыграла Елена Александровна Мамучашвили. Мы все летали, как на крыльях, радовались возвращению Демидова. Когда я бежала в рентген, я записывала все, о чем надо поговорить. В любое время нас могли разлучить. Отправить на этап - его или меня. Нам посчастливилось, он работал в отдельном кабинете. Со всеми остальными заключенными встречались только по ходу, только «здравствуй». Иногда удавалось на медицинских конференциях, которые проводились два раза в месяц, сесть рядом с Варламом Тихоновичем Шаламовым, перекинуться несколькими фразами. Однажды речь шла о лабораторных анализах. Лектор сказал: «Анализ крови на реакции: Вассермана, Видаля, кровь на билирубин, - берется натощак, чтобы больной не был накормлен». И объяснил, почему.
Шаламов с места: «Что понимать под словом «накормлен»? Разве их накормишь?»
В одну из первых встреч я спросила Демидова:
- Георгий Георгиевич! А как вы относитесь к верующим? - (он еще не знал, что я верующая).
Он ответил: «Люди, которые среди общей враждебной стихии идут по какой-то своей линии, преследуя все отрицательное, они, безусловно, по своим моральным качествам стоят выше других».
Для меня очень радостно было такое его заключение. Для меня Демидов был духовным наставником, прибежищем в критические минуты.
До Колымы я работала в поликлинике. И первое время, работая в больнице, не могла привыкнуть к смерти больных. Причины смерти: абсцессы легких, пневмония, гипертоническая болезнь, болезни печени, болезни сердца, почек, язва и рак желудка. И все это на фоне необратимой алиментарной дистрофии и цинги. Это в терапевтическом отделении. У заключенных от цинги полностью выпадали зубы, наступала потеря зрения, появлялись трофические язвы. Это были живые скелеты. Рост 170-180 см, а вес 30-40 кг. Половина больных умирало.
Однажды я целый день металась от одного умирающего к другому. В конце смены (работали заключенные ежедневно с 8 утра до 8 вечера) я прибежала в рентгенкабинет и со слезами упала на грудь Демидова.
- Георгий Георгиевич! Больше не могу. Завтра пойду к начальнику лагеря проситься на этап.
- Маша, упокойся. Ты первый год на Колыме и ничего не знаешь. А я оттрубил уже десятку. Тебе 20 лет, а мне в два раза больше. Послушай меня, детка. Ты не виновата в этом убийстве. Эти люди умерли на больничной койке, а сколько погибло сегодня в забое, сколько замучено в лагерных изоляторах, на приисках, рудниках и лесоповалах. Левый берег - колымский курорт. И тебе повезло, что ты сюда попала. Кто-то за тебя молится. И, дай Бог, тебе до конца отбыть здесь весь срок. Тут тебя никто не тронет: ни блатные, ни вохра. В лагерях на Колыме - произвол, о котором ты не имеешь ни малейшего представления.
Безысходное положение было у больных, у которых кончался срок. [Рассказ о заключенном, срок которого кончился и которого с постоянной температурой под сорок и зловонной мокротой (абсцесс легких) выписали из больницы на верную смерть]
По-хорошему, таких людей после освобождения следовало бы отвозить в вольную больницу, скажем, в Магадан. Но такие расходы не были предусмотрены. Отделения для вольных в то время на Левом не было."
__________
Автобиография Марии Григорьевны Ночновой на сайте Сахаровского центра
Интервью с Дмитрием Денисовым, 2011, на сайте Protestant.ru