Ида Варпаховская о судьбе мужа
В дополнение к посту "Шаламов и Леонид Варпаховский".
Статья Иды Варпаховской "Театр ГУЛАГа" на сайте Колыма. Рассказ из первых уст одной из героинь шаламовской прозы о судьбе другого персонажа "Колымских рассказов", режиссера Леонида Викторовича Варпаховского. Привожу отрывки.
_______
"Из Алма-Аты Л.В. [Варпаховского] отправили в город Свободный. [...] В Свободном было восемь тысяч заключенных, которых расстреливали партиями. Утром по узкоколейке, издавая пронзительный звук, подъезжала «кукушка». Забирали 30-40 человек. Они не возвращались. Подробности этих расстрелов Л.В. узнал от одного человека, которого взяли по ошибке. Примерно так: взяли Ивана Петровича, а нужен был Иван Иванович. Их раздевали догола, сгоняли в машину, довозили до какого-то рва, группами расстреливали, бросали в ров и закапывали. Человек этот вернулся. Правда, совершенно седым...
Произошла смена власти. Ежова сняли, пришел Берия. К этому времени в лагере уцелело несколько десятков человек, и среди них Варпаховский. Кто-то проговорился ему, что был о нем запрос из Москвы...
Его отправили во Владивосток, на пересылку. На этой пересылке, как говорили, в одном из соседних бараков умер Мандельштам. На пересылке заключенные оставались недолго - около месяца, а потом их грузили на знаменитый «Дальстрой», пароход, который возил живой товар. [...]
Было мучительное плаванье на «Дальстрое», трюм, забитый умирающими. С драками уголовников, со стрельбой охранников наугад, с трупами, лежащими вперемешку с живыми. Потом прииск, золотой сезон, рудник, работа около бойлера, который надо было заливать водой, а донести ее, не расплескав, было невозможно, так и ходили все мокрые и обледенелые. Еще хуже досталось Домбровскому. «Я многострадальнее Вас, - писал он Л.В. - Вы попали, очевидно, на рудник, а я на “прокаженку” - 23 километр. Очень многое нужно, чтобы колымчанин окрестил пункт “прокаженкой” - и это многое там было полностью. Вы умирали в проклятом сарае стоя, мы дохли в брезентовых палатках лежа. Только и разницы». [...]
Потом был этап и новый лагерь. Обычно, когда привозили на новый лагпункт, первым делом вели в баню. А баня - это темнота, грязь, маленькая закопченная лампочка - преисподняя, а вокруг голые люди с шайками в руках. В такой вот бане судьба свела Л.В. с Варламом Шаламовым, который описал этот эпизод в новелле «Иван Федорович» [...] В том же «Иване Федоровиче», кстати, Шаламов описал и нашу с Л.В. любовь и мытарства. [...]
Когда Л.В. сказал, что он артист, раздался дружный хохот - в таком он был страшном виде. [...]
Подошел человек очень болезненного вида с отекшим желтым лицом. Сели, стали разговаривать, человек задавал всякие каверзные вопросы. Например: «Вам понравилась актриса Гельцер из Малого театра?» Л.В. отвечал: «Гельцер - балерина». - «Где находится Большой театр, а где Малый?» - ловил, проверял, экзаменовал.
Наконец, спросил:
- Кем же и где вы работали?
- Я работал у Мейерхольда.
- А чем вы у него занимались?
- Я был его ученым секретарем.
Человек огорчился:
- До сих пор вы говорили мне правду, а сейчас обманули. Ученым секретарем у Мейерхольда был мой друг, Леня Варпаховский.
Л.В. говорит:
- Так я же и есть Леня Варпаховский! А вы кто?
- А я - Юра Кольцов!
Мхатовский Кольцов! Они не узнали друг друга!
Кольцов принес буханку хлеба. Л.В. как ни старался сдержаться, съел ее целиком, ему сделалось худо. Его отходили в санчасти, а потом оставили при бригаде. [...]
Кстати, Кольцов попал в культбригаду тоже необычно. Он погибал, был на лесоповале. Там был морг. А в этом морге работал старик, караульный. У его печки часто собирались уголовники погреться. Сторож играл с ними в карты и в домино. А когда у него не случалось партнеров, сажал мертвецов и «играл» с ними. Как-то Юра отчаялся и зашел в избушку. Уголовные взглянули на него: «Ты кто?» Он говорит: «Я артист». - «Ах, артист, ну так тисни роман». Уголовники жестоки, как звери. Но если вы им расскажете что-нибудь жалостливое, например, как мать бросила грудного ребенка на произвол судьбы, они будут обливаться горючими слезами. Юра же был великолепный чтец и великолепный актер! Он стал читать им Чехова. Они слушали, развесив уши. Его стали пускать в сторожку. Как-то туда нагрянул начальник этого лагеря, стал выяснять, что там происходит. «Да вот, - говорят, - артиста вот слушаем». - «Кто такой?» - Юра говорит: «Я - артист МХАТа». А у этого начальника, как выяснилось, была слабость к театру. Он привел Кольцова в свой кабинет, вынул наган, положил его на стол и говорит: «Рассказывай. Если ты действительно артист, я тебе помогу. Но если ты наврал, то я тебя хлопну на месте». Борясь со страхом, Юра стал что-то рассказывать и так понравился начальнику, что тот устроил его в бригаду [...]
После «Мнимого больного» Л.В. стал известен. Спектакль возили по многим приискам. И вот (дело происходило во время войны) начальник горного управления, по фамилии Гакаев, приказал к 7 ноября «сочинить концерт». Гакаев был страшной личностью. Он ходил по забоям и, если видел, что человек не может двигаться, «доходит», - собственноручно его пристреливал. Вот такой заказчик!
Легко сказать - сочинить концерт! Правда, в бригаде были и такие люди, как Нальский - талантливый опереточный актер, Николай Рытьков - актер театра Ленинского комсомола, Аркадий Школьник - молодой комсомольский работник, журналист, но в основном-то - блатные-чечеточники. Аркадий Школьник предложил сочинить композицию под названием «Днепр бушует», об освобождении Киева: «Как комсомольский работник и журналист, говорю вам, что к праздникам Киев обязательно освободят». Л.В. колебался: «А если не освободят? В лучшем случае пошлют на штрафной прииск, а то и вообще... От Гакаева всего можно ждать». - «Ручаюсь тебе головой, - настаивал Школьник, - что освободят». И Л.В. «соблазнился». Они пишут пьесу в стихах «Днепр бушует». Л.В. оркестрирует Героический этюд Шопена в расчете на маленький состав оркестра, Нальский репетирует фашистского генерала, Рытьков играет матроса.
И вот все готово. Их везут в клуб, все музыканты во фраках, из-под телогреек торчат фрачные хвосты. А Киев не взят! По дороге Л.В. и Школьник судорожно переделывают текст, вставляют вместо Киева какой-то другой город. Ничего не сходится. В таком состоянии приезжают в клуб. Идет торжественная часть, они сидят, лихорадочно все переписывают, переделывают, ничего не клеится. Кончается торжественная часть, встает председательствующий и сообщает: «Товарищи, только что получена телеграмма: доблестные части Красной Армии освободили город Киев! Художественная часть».
Л.В. говорил, что у него никогда не было такого успеха. Люди кричали «Ура!», бросали шапки на сцену.
На следующее утро приехала черная «эмка» и увезла Л.В. в Магадан, куда его назначили художественным руководителем городской культбригады. [...]
И культбригада, и театр, и вся наша жизнь находилась в полной власти Никишова и Гридасовой, их расположение или немилость решали нашу участь, недовольное выражение лица могло обернуться увеличением срока, они были нашими полновластными хозяевами. Иван Федорович Никишов, начальник Дальстроя, генерал-лейтенант, имел личный особняк в центре Магадана, сад вокруг дома (это в Магадане-то!) и прямой провод к Сталину. Он был в зените своего могущества, когда по комсомольской путевке в Магадан приезжает молодая Александра Гридасова. Случайно знакомится с Никишовым. Роман. Жена и дети отсылаются на материк, и Гридасова поселяется в особняке Никишова. Она делает стремительную карьеру - сначала получает чин лейтенанта, а затем становится начальницей Маглага. В ее распоряжении личная машина с шофером, обслуга. Отныне она, Александра Романовна, решает стать покровительницей искусств. Именно она организовала нашу культбригаду, которая потом и переросла в театр.
И вот осенью 1943 года - не помню месяца, знаю только, что это была осень, - сижу я в конторе. Вдруг открывается дверь и входит человек, невысокий, невероятно худой, лицо в морщинах, мне еще показалось, что у него безумно длинные руки - ниже колен. Одет в телогрейку, стеганые штаны, на ногах - матерчатые бурки, а на голове - ушанка из собачьего меха. [...]
На одной из репетиций «Елены» я и влюбилась. Я была очарована, потрясена, я поняла, что Леонид Викторович - настоящий, тонкий, необыкновенный художник. [...]
Спектакль получился легкий, изящный, светлый и покорил весь Магадан. [...]
Через несколько дней [после премьеры "Травиаты"] Никишов в своей ложе с генералами слушал спектакль и говорил свите: «Здесь недавно были белые медведи, а теперь мы оперу слушаем», - и послал за кулисы несколько яблок.
Были награждены мы грамотой, на которой был изображен Сталин, а Л.В. - снижением срока на полгода. «Советская Колыма» 31 марта 1945 года напечатала рецензию на «Травиату». Похвалила всех, правда, по именам никого не назвала: ни режиссера, ни артистов - зэки же!"
Леонид Варпаховский и Ида Зискина на Колыме
Стоит добавить, что первая жена Варпаховского после ареста пропала без вести, а о судьбе своего первого мужа, арестованного после возвращения из Харбина, Ида Варпаховская-Зискина ничего не знает. У обоих от первого брака остались маленькие дети, воспитывавшиеся дедами и бабками.
UPD
Сергей Ташевский, "Драматургия лагерного барака. Как удалось выжить Леониду Варпаховскому"