ВИЛЬНА УКРАИНА
Великий Паустовкий об Украине. Словно вчера написано...
…Кричать во весь голос "слава!" несравненно труднее, чем "ура!". Как ни
кричи, а не добьешься могучих раскатов. Издали всегда будет казаться, что
кричат не "слава", а "ава", "ава", "ава"! В общем, слово это оказалось
неудобным для парадов и проявления народных восторгов. Особенно когда
проявляли их пожилые громадяне в смушковых шапках и вытащенных из сундуков
помятых жупанах.
Поэтому, когда наутро я услышал из своей комнаты возгласы "ава, ава", я
догадался, что в Киев въезжает на белом коне сам "атаман украинского войска
и гайдамацкого коша" пан Петлюра.
Накануне по городу были расклеены объявления от коменданта. В них с
эпическим спокойствием и полным отсутствием юмора сообщалось, что Петлюра
въедет в Киев во главе правительства -- Директории -- на белом коне,
подаренном ему жмеринскими железнодорожниками.
Почему жмеринские железнодорожники подарили Петлюре именно коня, а не
дрезину или хотя бы маневровый паровоз, было непонятно...
...Петлюра не обманул ожиданий киевских горничных, торговок, гувернанток и
лавочников. Он действительно въехал в завоеванный город на довольно смирном
белом коне.
Коня покрывала голубая попона, обшитая желтой каймой. На Петлюре же был
защитный жупан на вате. Единственное украшение -- кривая запорожская сабля,
взятая, очевидно, из музея,-- била его по ляжкам. Щирые украинцы с
благоговением взирали на эту казацкую "шаблюку", на бледного припухлого
Петлюру и на гайдамаков, что гарцевали позади Петлюры на косматых конях.
Гайдамаки с длинными синевато-черными чубами -- оселедцами -- на бритых
головах (чубы эти свешивались из-под папах) напоминали мне детство и
украинский театр. Там такие же гайдамаки с подведенными синькой глазами
залихватски откалывали гопак. "Гоп, куме, не журысь, туды-сюды повернысь!"
У каждого народа есть свои особенности, свои достойные черты. Но люди,
захлебывающиеся слюной от умиления перед своим народом и лишенные чувства
меры, всегда доводят эти национальные черты до смехотворных размеров, до
патоки, до отвращения. Поэтому нет злейших врагов у своего народа, чем
квасные патриоты.
Петлюра пытался возродить слащавую Украину. Но ничего из этого,
конечно, не вышло.
Вслед за Петлюрой ехала Директория -- неврастеник писатель Винниченко,
а за ним -- какие-то замшелые и никому неведомые министры.
Так началась в Киеве короткая легкомысленная власть Директории.
Киевляне, склонные, как все южные люди, к иронии, сделали из нового
"самостийного" правительства мишень для неслыханного количества анекдотов.
Особенно веселило киевлян то обстоятельство, что в первые дни петлюровской
власти опереточные гайдамаки ходили по Крещатику со стремянками, влезали на
них, снимали все русские вывески и вешали вместо них украинские.
Петлюра привез с собой так называемый галицийский язык -- довольно
тяжеловесный и полный заимствований из соседних языков. И блестящий,
действительно жемчужный, как зубы задорных молодиц, острый, поющий, народный
язык Украины отступил перед новым пришельцем в далекие шевченковские хаты и
в тихие деревенские левады. Там он и прожил "тишком" все тяжелые годы, но
сохранил свою поэтичность и не позволил сломать себе хребет.
При Петлюре все казалось нарочитым -- и гайдамаки, и язык, и вся его
политика, и сивоусые громадяне-шовинисты, что выползли в огромном количестве
из пыльных нор, и деньги,-- все, вплоть до анекдотических отчетов Директории
перед народом. Но об этом речь будет впереди.
При встрече с гайдамаками все ошалело оглядывались и спрашивали себя --
гайдамаки это или нарочно. При вымученных звуках нового языка тот же вопрос
невольно приходил в голову -- украинский это язык или нарочно. А когда
давали сдачу в магазине, вы с недоверием рассматривали серые бумажки, где
едва-едва проступали тусклые пятна желтой и голубой краски, и соображали --
деньги это или нарочно. В такие замусоленные бумажки, воображая их деньгами,
любят играть дети…
…Однажды по Киеву были расклеены огромные афиши.
Они извещали население, что в зале кинематографа "Аре" Директория будет
отчитываться перед народом.
Весь город пытался прорваться на этот отчет, предчувствуя неожиданный
аттракцион. Так оно и случилось.
Узкий и длинный зал кинематографа был погружен в таинственный мрак.
Огней не зажигали. В темноте весело шумела толпа.
Потом за сценой ударили в гулкий гонг, вспыхнули разноцветные огни
рампы, и перед зрителями, на фоне театрального задника, в довольно крикливых
красках изображавшего, как "чуден Днепр при тихой погоде", предстал пожилой,
но стройный человек в черном костюме, с изящной бородкой -- премьер
Винниченко.
Недовольно и явно стесняясь, все время поправляя глазастый галстук, он
проговорил сухую и короткую речь о международном положении Украины. Ему
похлопали.
После этого на сцену вышла невиданно худая и совершенно запудренная
девица в черном платье и, сцепив перед собой в явном отчаянии руки, начала
под задумчивые аккорды рояля испуганно декламировать стихи поэтессы Галиной:
Рубають лiс зелений, молодий...
Ей тоже похлопали.
Речи министров перемежались интермедиями. После министра путей
сообщения девчата и парубки сплясали гопака.
Зрители искренне веселились, но настороженно затихли, когда на сцену
тяжело вышел пожилой "министр державных балянсов", иначе говоря министр
финансов.
У этого министра был взъерошенный и бранчливый вид. Он явно сердился и
громко сопел. Его стриженная ежиком круглая голова блестела от пота. Сивые
запорожские усы свисали до подбородка.
Министр был одет в широченные серые брюки в полоску, такой же
широченный чесучовый пиджак с оттянутыми карманами и в шитую рубаху,
завязанную у горла тесемкой с красными помпончиками.
Никакого доклада он делать не собирался. Он подошел к рампе и начал
прислушиваться к гулу в зрительном зале. Для этого министр даже поднес
ладонь, сложенную чашечкой, к своему мохнатому уху. Послышался смех.
Министр удовлетворенно усмехнулся, кивнул каким-то своим мыслям и
спросил:
-- Москали?
Действительно, в зале сидели почти одни русские. Ничего не
подозревавшие зрители простодушно ответили, что да, в зале сидят
преимущественно москали.
--Т-а-ак!--зловеще сказал министр и высморкался в широченный клетчатый
платок.-- Очень даже понятно. Хотя и не дуже приятно.
Зал затих, предчувствуя недоброе.
-- Якого ж биса,-- вдруг закричал министр по-украински и покраснел, как
бурак,-- вы приперлись сюда из вашей поганой Москвы? Як мухи на мед. Чего вы
тут не бачили? Бодай бы вас громом разбило! У вас там, в Москве, доперло до
того, что не то что покушать немае чего, а и ...... немае чем.
Зал возмущенно загудел. Послышался свист. Какой-то человечек выскочил
на сцену и осторожно взял "министра балянсов" за локоть, пытаясь его увести.
Но старик распалился и так оттолкнул человечка, что тот едва не упал.
Старика уже несло по течению. Он не мог остановиться.
-- Що ж вы мовчите?-- спросил он вкрадчиво.-- Га? Придуриваетесь? Так я
за вас отвечу. На Украине вам и хлиб, и сахар, и сало, и гречка, и квитки. А
в Москве дулю сосали с лампадным маслом. Ось як!
Уже два человека осторожно тащили министра за полы чесучового пиджака,
но он яростно отбивался и кричал:
-- Голопупы! Паразиты! Геть до вашей Москвы! Там маете свое жидивске
правительство! Геть!
За кулисами появился Винниченко. Он гневно махнул рукой, и красного от
негодования старика наконец уволокли за кулисы. И тотчас, чтобы смягчить
неприятное впечатление, на сцену выскочил хор парубков в лихо заломленных
смушковых шапках, ударили бандуристы, и парубки, кинувшись вприсядку,
запели:
Ой, що там лежит за покойник,
То не князь, то не пан, не полковник -
То старой бабы-мухи полюбовник!
На этом отчет Директории перед народом закончился. С насмешливыми
криками: "Геть до Москвы! Там маете свое жидивске правительство!"-- публика
из кино "Арс" повалила на улицу.
Власть украинской Директории и Петлюры выглядела провинциально.
Некогда блестящий Киев превратился в увеличенную Шполу или Миргород с
их казенными присутствиями и заседавшими в них Довгочхунами.
Все в городе было устроено под старосветскую Украину, вплоть до ларька
с пряниками под вывеской "О це Тарас с Полтавщины". Длинноусый Тарас был так
важен и на нем топорщилась и пылала яркой вышивкой такая белоснежная рубаха,
что не каждый отваживался покупать у этого оперного персонажа жамки и мед.
Было непонятно, происходит ли нечто серьезное или разыгрывается пьеса с
действующими лицами из "Гайдамаков".
Сообразить, что происходит, не было возможности. Время было судорожное,
порывистое, перевороты шли наплывами.. В первые же дни появления каждой
новой власти возникали ясные и грозные признаки ее скорого и жалкого
падения…
Каждая власть спешила объявить побольше деклараций и декретов, надеясь,
что хоть что-нибудь из этих декларации просочится в жизнь и в ней застрянет.
От правления Петлюры, равно как и от правления гетмана, осталось
ощущение полной неуверенности в завтрашнем дне и неясности мысли.
Петлюра больше всего надеялся на французов, занимавших в то время
Одессу. С севера неумолимо нависали советские войска.
Петлюровцы распускали слухи, будто французы уже идут на выручку Киеву,
будто они уже в Виннице, в Фастове и завтра могут появиться даже в Бояре под
самым городом бравые французские зуавы в красных штанах и защитных фесках. В
этом клялся Петлюре его закадычный друг французский консул Энно.
Газеты, ошалевшие от противоречивых слухов, охотно печатали всю эту
чепуху, тогда как почти всем было известно, что французы сиднем сидят в
Одессе, в своей французской оккупационной зоне, и что "зоны влияний" в
городе (французская, греческая и украинская) просто отгорожены друг от друга
расшатанными венскими стульями.
Слухи при Петлюре приобрели характер стихийного, почти космического
явления, похожего на моровое поветрие. Это был повальный гипноз.
Слухи эти потеряли свое прямое назначение -- сообщать вымышленные
факты. Слухи приобрели новую сущность, как бы иную субстанцию. Они
превратились в средство самоуспокоения, в сильнейшее наркотическое
лекарство. Люди обретали надежду на будущее только в слухах. Даже внешне
киевляне стали похожи на морфинистов.
При каждом новом слухе у них загорались до тех пор мутные глаза,
исчезала обычная вялость, речь из косноязычной превращалась в оживленную и
даже остроумную.
Были слухи мимолетные и слухи долго действующие. Они держали людей в
обманчивом возбуждении по два-три дня.
Даже самые матерые скептики верили всему, вплоть до того, что Украина
будет объявлена одним из департаментов Франции и для торжественного
провозглашения этого государственного акта в Киев едет сам президент
Пуанкаре или что киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и, как Жанна
д'Арк, вошла на белом коне во главе своего бесшабашного войска в город
Прилуки, где и объявила себя украинской императрицей.
…Когда бой начался под самым Киевом, у Броваров и Дарницы, и всем стало
ясно, что дело Петлюры пропало, в городе был объявлен приказ петлюровского
коменданта.
В приказе этом было сказано, что в ночь на завтра командованием
петлюровской армии будут пущены против большевиков смертоносные фиолетовые
лучи, предоставленные Петлюре французскими военными властями при посредстве
"друга свободной Украины" французского консула Энно.
В связи с пуском фиолетовых лучей населению города предписывалось во
избежание лишних жертв в ночь на завтра спуститься в подвалы и не выходить
до утра.
Киевляне привычно полезли в подвалы, где они отсиживались во время
переворотов. Кроме подвалов, довольно надежным местом и своего рода
цитаделью для скудных чаепитий и бесконечных разговоров стали кухни. Они
большей частью были расположены в глубине квартир, куда реже залетали пули.
Нечто успокоительное чувствовалось в запахе скудной еды, еще сохранившемся в
кухне. Там иногда даже капала из крана вода. За какой-нибудь час можно было
набрать полный чайник, вскипятить его и заварить крепкий чай из сушеных
листьев брусники.
Каждый, кто пил по ночам этот чай, согласится с тем, что он был тогда
единственной нашей поддержкой, своего рода эликсиром жизни и панацеей от бед
и скорбей.
Мне казалось тогда, что страна несется в космически непроницаемые
туманы. Не верилось, что под свист ветра в простреленных крышах, над
непробудными этими ночами, замешанными на саже и отчаянии, просочится
когда-нибудь стылый рассвет, просочится только для того, чтобы снова можно
было увидеть пустынные улицы и бегущих по ним неизвестно куда позеленевших
от холода и недоедания людей в заскорузлых обмотках, с винтовками всех марок
и калибров.
Пальцы сводило от стальных затворов. Все человеческое тепло было выдуто
без остатка из-под жидких шинелей и колючих бязевых рубах.
В ночь "фиолетового луча" в городе было мертвенно тихо. Даже
артиллерийский огонь замолк, и единственное, что было слышно,--это
отдаленный грохот колес. По этому характерному звуку опытные киевские жители
поняли, что из города в неизвестном направлении поспешно удаляются армейские
обозы.
Так оно и случилось. Утром город был свободен от петлюровцев, выметен
до последней соринки. Слухи о фиолетовых лучах для того и были пущены, чтобы
ночью уйти без помехи.
Киев, как это с ним бывало довольно часто, оказался без власти...
http://shurigin.livejournal.com/657171.html