Содержание политических заключенных в тюремной системе Российской Империи 1880-1917гг. ч.I
I.Содержание политических преступников в местах лишения свободы в Российской империи в 1880-1917гг: государственные циркуляры общеимперского уровня.
До революции было издано несколько циркуляров о содержании политических заключенных. Одним из более ранних является циркуляр, изданный 13 июля 1880 г. (№ 240): «Временные правила о содержании и пересылке политически неблагонадежных, предназначенных к ссылке». Эти правила касались главным образом пересылки арестованных в административном порядке по политическим делам. Согласно «повелению» Александра II 28 июля 1879 г. эти правила разрешали на таких пересыльных, не исключая лиц привилегированного сословия, надевать во время пути наручники в случае обнаружения намерения к побегу или неповиновения. Эти же правила разрешали вопрос и о весе того багажа, который мог брать с собой политический ссыльный - 5 пудов. Но уже в 1889 году вес багажа был уменьшен до тридцати фунтов, а для осужденных в каторжные работы - только до пяти фунтов.
Более подробно условия содержания политических заключенных были определены 29 февраля 1886 г. «Правилами содержания политических арестантов в губернских и уездных замках и пересыльных тюрьмах». Эти правила отделяли политических от уголовных, подследственных и административных от осужденных. Эти правила внесли ограничения и в чтение книг политическими арестованными: допускались книги «лишь серьезного и научного содержания», а для приговоренных к каторжным работам правила усиливали дальнейшие ограничения, допуская к таким осужденным лишь книги «духовно-нравственного содержания». Чтение газет и журналов запрещалось.
Видя, что режим в тюрьмах ослабевает и ситуация выходит из-под контроля администрации, Министерство юстиции, в ведении которого с 1895 г. находились указанные места лишения свободы, в 1904 г. утвердило "Правила о порядке содержания в тюрьмах гражданского ведомства политических арестантов". "Правила" предусматривали более строгую изоляцию для политических арестантов по сравнению с уголовными, однако администрация тюрем была часто не в состоянии обеспечить строгие правила выполнения из-за общественного давления, переполненности тюрем в 1910-1913гг. и неразберихи на местах. Итак,
Находившиеся в предварительном заключении политические арестанты должны были содержаться в местах заключения на основаниях, установленных для соответствующих категорий общеуголовных арестантов, с изъятиями, изложенными в указанных Правилах.
Во время проведения дознания или следствия политические арестанты должны были содержаться в особых камерах по одному и, по возможности, изолироваться от других категорий на прогулке, в церкви, комнатах для свиданий и т. д.
Политическим арестантам дозволялось носить собственную одежду, белье, обувь и пользоваться собственными постельными принадлежностями. В личном распоряжении указанных лиц мог находиться лишь один комплект собственной одежды, белья, обуви и постельных принадлежностей, соответствующих времени года и местным условиям.
Лица, относящиеся к привилегированным сословиям, могли получать пищу за счет своих собственных средств, остальные питались за счет казны пищей, приготовленной для общеуголовных арестантов.
В определенные дни, но не более одного раза в неделю, за счет собственных средств политические арестанты могли приобретать продукты и предметы обихода, которые разрешалось иметь в тюрьме: чайники, миски, мыло, гребешки, щетки, бумагу и т. д.
Курение разрешалось начальником тюрьмы и только тем арестантам, которым по заключению врача прекращение курения вредило состоянию их здоровья. Это разрешение аннулировалось, если арестант был уличен в нарушении установленного порядка.
Если арестант находился не в каторжной тюрьме, на хозяйственные работы по тюрьме политические арестанты не назначались, но они были обязаны сами поддерживать чистоту и порядок в камерах и убирать постель.
Политическим арестантам по разрешению начальника тюрьмы предоставлялось право заниматься в камерах или в специальных отведенных для этого помещениях письменными работами или ремесленным трудом.
Вся личная переписка политических арестантов направлялась на предварительное рассмотрение надзирающему прокурору.
Политические арестанты могли читать книги, газеты и журналы, за исключением запрещенных к обращению в публичных библиотеках, а также газет и журналов, вышедших в течение последних 12 месяцев. Если книги и другие издания поступали к арестантам извне, то они возвращались обратно лишь после освобождения лица из-под стражи.
Свидания с супругами и ближайшими родственниками, к числу которых относились родители, дети, родные братья и сестры, а в особо уважительных случаях и с другими лицами, разрешались начальником тюрьмы с согласия лица прокурорского надзора или лица, проводившего дознание. Количество свиданий - не более двух в неделю в дни и часы, определенные начальником тюрьмы. Помещения для свиданий оборудовались разделительной решеткой.
Выбор старост, устройство общей кассы и передача друг другу денег и вещей политическим арестантам запрещались.
II.Реализация государственных циркуляров о политических заключенных на местах в 1880-1917гг.
Условно, содержание политических до революции можно разделить на два этапа,- этап первый, 1860-1905 год,- политические заключенные пользовались неоспоримым привилегированным положением по сравнению с уголовным,- в эти года сложился определенный “кодекс привелегий политических заключенных”,- прежде всего, политические не назначались на тяжелые работы на каторге и всегда содержались раздельно от уголовных, традиция обращения к политическим на “вы” и ряд других привилегий.
Например, в некоторых Нерчинских каторжных тюрьмах до 1909 - 1910 гг. сохранялись определенные непреложные для политических "свободы": политики жили отдельно от уголовных, имели ряд исторически сложившихся привилегий: они не принуждались к труду, к ним не применялись те формальности, с которыми сталкивалась каторга уголовная и так далее. С утра камеры открывались, уголовные уходили на работу за ворота тюрьмы, в мастерские или на огороды, а "политика" была предоставлена самой себе.
Тот же каторжный Горный Зерентуй был даже в 1907 - 1909 гг. "отбитой" тюрьмой: камеры стояли открытыми, вся жизнь политиков была хорошо организована в так называемый коллектив и коммуну.
До начала репрессий 1909-1910 гг. политические каторжных тюрем в Российской Империи(это касалось даже центральных тюрем с особым режимом вроде Шлиссельбурга) были, как правило, отгорожены от вмешательства тюремной администрации, вводилось повсеместно широкое самоуправление, которое взяло в свои руки кухню и все питание тюрьмы, изгнало "чванство" из уголовной среды(хоть один случай из реалий ГУЛАГА, где злые фраера изгнали чванство из “воров” или “сук” и взяли под контроль хоть один ЛАГ или ИТК. Хоть один?- corporatelie) . В некоторых каторжных тюрьмах политических тюрьмах(Акатуй и др.) сложилась даже своеобразная "конституция".(Были ли прецеденты в советское время, где политические заключенные управляли лагерями, имея собственную конституцию?) Все дела с начальством по обычаю велись через старосту.
Второй этап можно отсчитывать от 1905 года, когда правительством был взят курс на усмирение революции. Но очень долгое время,отчасти до 1909-1911 гг., под контроль политические тюрьмы взять не удавалось, а до конца усмирить бастующих политических не удалось до самого 1917г.
Основная проблема противостояния политических заключенных и тюремной администрации в 1909-1911гг. заключалась в том, что политические заключенные не могли терпеть приказного тона тюремного начальства, обращений "ты", "встать", "смирно", "шапки долой!" и тому подобных приказов. Из-за хамства администрации, а также из-за применения телесных наказаний(розги) за неповиновение политические, начиная с 1907 года стали устраивать голодовки и совершать самоубийства. По сути, политическим в эти годы велась борьба за утраченные позиции неформального кодекса привилегий, сложившегося еще при Александре II и узаконенного в 1904 году в Правилах.
( Интересно, сколько подобных голодовок из за обращения “на ты” потерпела бы ВОХР НКВД Дмитлага? - сorporatelie )
На местах суровость правил по отношению к политическим не удалось реализовать практически нигде, кроме Орловского, Александровского и Владимирского каторжных централов, а также кратковременного периода “ревизии” Нерчинской каторги 1909-1911 годов.
Например, В ростовской тюрьме в 1900-е политические обитатели одиночных камер (в которых, кстати, сидели и по двое, и по трое из-за отсутствия мест) целые дни проводили у окон, общаясь с родственниками, а вечерами пели хором [Локерман А. По царским тюрьмам // Каторга и ссылка. 1926. N 1 (22). С. 163-182.)
Что касается бытовых условий, то они, по воспоминаниям Локермана, в одиночках были вполне сносными и терпимыми, если не принимать во внимание плохой воздух.
В этот же период времени московская центральная пересыльная тюрьма ("Бутырка"), где также содержались подследственные, была открыта для межкамерных контактов. С утра до вечера заключенные вели переговоры друг с другом через окна, свободно получали известия с воли, издавали свой собственный журнал. Свидания имели без решеток и с кем угодно [Ядов // Каторга и ссылка. 1923. N 6. С. 154-166].
В одесской тюрьме в 1907 г. политические заключенные, пользуясь самодельными отмычками, свободно открывали двери камер, посещали друг друга и даже оставались на ночевку в других камерах. В тюрьме действовала общественная комиссия(!) из представителей всех партий [Витязев П. Памяти Н.Д. Шишмарева. Из воспоминаний // Каторга и ссылка. 1923. N 6. С. 249-261._ Какие же(!) общественные комиссии(!) из каких таких оппозиционных партий действовали в ГУЛАГе и тюрьмах в СССР?- прим.мое)
Любопытные исследования выписки продуктов питания и некоторых предметов первой необходимости подследственными политическими арестантами в Бутырской тюрьме в 1907-1909 гг. провел революционер Ядов (Ядов. Тюремные сидельцы // Каторга и ссылка. 1923. N 5. С. 214-229.)
Как он пишет, казенная пища в тюрьме в этот период не была слишком плохой, но страдала однообразием.
Передача продуктов во время свидания разрешалась до апреля 1907 г., когда после покушения на начальника тюрьмы была запрещена.
В то же время подследственные могли выписывать на свои деньги раз в неделю продуктов и предметов на два с половиной рубля и, кроме этого, ежедневно не более двух бутылок молока и на 20 копеек белого хлеба. Лица, относившиеся к привилегированным сословиям, за определенную доплату ежедневно получали больничный или дворянский обед. В этом случае им не выдавалась общеарестантская пища и хлеб.
Из 107 подследственных политических мужчин и 37 женщин в мае 1908 г. выписки продуктов и предметов сделали соответственно 59 и 27.
Заключенные выписывали себе продукты питания: колбасу, грудинку, сало, селедку, сыр, масло, творог, хлеб, баранки, яйца, чай, кофе, какао, сахар, огурцы, чеснок, горчицу, яблоки, конфеты, шоколад, печенье; табачные изделия и курительные принадлежности: махорку, табак, курительную бумагу, мундштуки, спички; письменные принадлежности: бумагу писчую и почтовую, тетради, карандаши, чернила, грифели, перья, грифельные доски и почтовые марки с конвертами; предметы гигиены: мыло, мочалки, зубной порошок, зубные щетки; хозяйственные предметы: иголки, нитки, пуговицы, стаканы, кружки, тарелки, блюдца, расчески, гребенки, носовые платки, носки, чулки, ложки, ножи, вилки (ножи и вилки разрешалось выписывать лицам из привилегированных сословий, выдавали их только на обед для резки продуктов).
Мужчины выписывали больше чаю, кофе, табачных изделий, письменных принадлежностей, предметов гигиены.
Женщины предпочитали сладости(.( Ядов. Тюремные сидельцы // Каторга и ссылка. 1923. N 5. С. 214-229.)
Сходные воспоминания об условиях содержания в Доме оставил другой революционер - В.Н. Катин-Ярцев. Там он провел больше года.
В декабре 1897 г. после содержания в Петропавловской крепости Дом предварительного заключения произвел на него впечатление шумной гостиницы.
Сначала арестованный попал в одну из камер первого этапа - сырую и грязную. Камера имела шесть шагов в длину, три в ширину. В ней находились кровать, металлический столик, откидная металлическая скамейка, стульчак. Пол - асфальтовый. Желающим предоставлялась возможность самим натирать его воском или же это делали уголовные арестанты, убиравшие камеры под присмотром надзирателя.
Вентиляция была плохая. Пища, по сравнению с той, что давали в крепости, также неважная. Жидкий суп с какими-то перьями вместо мяса, каша, хлеб. Поэтому автор воспоминаний стал брать обед за свои деньги - 35 копеек в день, 10 рублей 50 копеек в месяц. За эти деньги доставляли очень хороший обед из двух блюд. Кроме того, с воли беспрепятственно шли продуктовые передачи. Передавались также книги и цветы. Иногда заключенный для отвлечения ходил в церковь.[Катин-Ярцев В.Н. В тюрьме и ссылке // Каторга и ссылка. 1925, N2 (15). С. 183-211].
Баня показалась ему довольно грязной. Установив контакты с тюремным врачом, Катин-Ярцев пользовался по его назначению ваннами, а также более продолжительными прогулками.
Прогулочные дворики располагались секторами по кругу вокруг наблюдательной вышки. Из окон камер было видно прогуливавшихся и они общались с другими заключенными. Обычно прогулки длились 20-30 минут, а по назначению врача до полутора часов в два приема.
Свидание автор получил впервые месяцев через десять после ареста. К заключенным, которые не имели близких родственников, под видом невест, кузин, женихов или братьев на свидания приходили друзья. Свидания давались двух видов, "личные", где заключенный в одной из камер нижнего этажа встречался лицом к лицу с посетителем в присутствии дежурного помощника, и "общие", когда заключенные размещались в одной комнате в клетках, а от посетителей их отделяли две решетки, между которыми прогуливался надзиратель. При последних свиданиях чаще удавалось передать какие - либо сведения, чем при личных.
Режим в Доме был либеральнее чем в крепости и надзиратели были настроены не так враждебно. Некоторые из них во время дежурства заходили украдкой от начальства в камеры и беседовали с заключенными на политические и религиозные темы.
Внутри тюрьмы между заключенными шла активная переписка через книги, выдаваемые из тюремной библиотеки. С воли записки передавали в книгах, продуктовых передачах и при личных свиданиях. Кроме того, заключенные имели возможность переговариваться через отверстия ватер-клозетов. Еще одной формой общения было перестукивание с соседями [Катин-Ярцев В.Н. В тюрьме и ссылке // Каторга и ссылка. 1925, N2 (15). С. 183-211].
Из "Пути русского офицера" А.Деникина:
"Моя рота занимала несколько раз караулы в Варшавской крепости. В числе охраняемых мест был и знаменитый «Десятый павильон», где содержались важные и опасные политические преступники. В городе среди поляков ходили самые фантастические слухи о режиме, применявшемся в «павильоне», о том даже, будто русское правительство систематически отравляет заключенных... Поэтому, вероятно, в моей инструкции, как дежурного по караулам, имелся параграф, предписывавший два раза в день пробовать пищу, подаваемую в «павильон». Слухи были, конечно, вздорны. Что же касается питания заключенных, то оно было не хуже, чем в любом офицерском собрании."
Cлово Михаилну Николаевичу Гернету, яростному критику царской тюрьмы :
"Политические заключенные упорно вели борьбу за улучшение своего положения в тюрьме. Для них было особенно дорого получить право чтения научных книг и право заниматься ремеслами. Насколько трудна была эта борьба, видно из того факта, что разрешение на чтение книг было дано первоначально лишь относительно сочинений по медицине и языковедению. Лишь в 1880 году было позволено заниматься в камерах тюрьмы такими работами, для которых не требовалось инструментов. К этому 1880 году относятся воспоминания о Вышневолоцкой тюрьме писателя В. Г. Короленко. В этих воспоминаниях автор описывал тот смягченный тюремный режим, которого добились узники.( Гернет М.Н. История царской тюрьмы, т. 3, М., 1962).
Фиксируем совершенно четко, как итог,-
а)Борьба за улучшения своего положения для политических в 1860-1917гг. была возможна.
Б)Гернет не раз и не два отмечает прецеденты, когда политические узники добивались улучшения своего положения, иногда существенного.
III.Политические на Сахалинской каторге 1870-1905гг.:количество политических в общем массиве, быт и условия.
Количество политических в общем массиве Cахалинских каторжан.
В мае 1901 года на Обуховском заводе в Петербурге происходили волнения и забастовки. По этому делу, в истории русской революции названному «Обуховской обороной», многие были административно высланы, а 43 человека осуждены судебной палатой в сентябре того же года, при чем два главных зачинщика приговорены к каторжным работам: Анатолий И. Гаврилов - к 6 годам и А. И. Ермаков - к пяти годам. Оба были отправлены на Сахалин морем из Одессы вместе с обычными тяжкими уголовниками.
Через четверть века А. И. Ермаков в журнале «Каторга и ссылка» № 27 за 1926 год на 27 страницах «не мудрствуя лукаво», бесхитростно, не подделываясь под тон, описал свою и вообще политическую каторгу на Сахалине. Это, кажется, единственный «человеческий документ» на такую тему. О сибирской политической каторге и ссылке опубликовано много воспоминаний и пропагандной беллетристики, а про сахалинскую - только один рассказ Ермакова, да воспоминания Миролюбова,.* На Сахалине в те годы было всего-навсего 43 политических. Поименный список их опубликован вслед за рассказом Ермакова. Из этих 43-х к русским с натяжкой можно причислить около десяти человек, а все остальные - поляки по делу польской революционной партии «Пролетариат», осужденные в восьмидесятых годах прошлого века. Получается парадокс на Сахалин за все годы существования каторги сослано 54 политических, из них 39 были приговорены к каторжным работам, остальные - к ссылке на поселение.( 3-е издания БСЭ)
43 политических среди двадцати тысяч каторжан и поселенцев, т. е. бывших каторжников, затерялись, как иголки в сене.
Быт и условия на Сахалине для политических заключенных.
“Политики, хотя их и очень мало, живут между собой не дружно, раскололись на два лагеря: интеллигенцию и рабочих. Эту линию (на раскол) особенно настойчиво проводил Перлашкевич, бывший офицер, не признававший рабочих за политиков и при встрече даже не отвечавший на их поклоны. Работает он все время в канцелярии, выдвинут по службе и получает, как технический надзиратель, 30 рублей. Про еще одного политического каторжанина Александрина то же наговорили много некрасивого: перекумился с начальством, живет на казенной квартире как важный чиновник, а жена его смотрит на рабочих то же свысока, хотя пост ее - окружной акушерки - не такой уж важный. Александрии стал рыбопромышленником, скупает рыбу и меха и, загораживая реку, лишает поселенцев возможности кормиться, за что они страшно злы на него. В с. Рыкове только четыре политических, живут они очень недружно. Меня это больно кольнуло».( «Каторга и ссылка» № 27 за 1926 год)
После «знакомства с обстановкой», еще один политический Свидерский повел Ермакова к Александрину. Встретил он их радушно, накормил, напоил и похвалил им начальника округа. Оттуда Свидерский пригласил Ермакова к себе. Он заведовал библиотекой и имел при ней хорошую бесплатную комнату. Жил он вполне свободно, без надзора, и в тюрьму ходил только за пайком и для обмена книг арестантам.
Утром - продолжает Ермаков - мы явились с визитом к Соболеву. Он встретил нас очень любезно, обменялся рукопожатиями, предложил сесть и курить папиросы. Называл нас господин Гаврилов, господин Ермаков. Расспрашивал нас, как мы думаем жить. С Гавриловым дело уже утряслось. Он сговорился с Максутовым и будет работать в (Кто же расспрашивал какого-нибудь несчастного раскулаченного крестьянина на Колыме как же он будет жить и чем он будет заниматься?- сorporatelie) канцелярии. Я, как малограмотный, отказался от предложения Соболева пойти писарем(ах отказался- ну что ж., сorporatelie), в душе считая, что революционеру не подобает работать в тюремной или полицейской канцелярии(без комментариев, но это все очень психоделично и показательно. Все эти мириады деталей.-corpratelie)
Я остался в тюрьме и три недели верст за пять от нее возил дровяник на топливо, потом не выдержал, простудился и забастовал. Поставили меня мыть полы в одиночках. Пол грязный, мокрый. У меня болела спина и кружилась голова. Начальник тюрьмы Кнохт хотел, чтобы я опять возил лес, но не добившись этого, оставил в тюрьме опять мыть одиночки. Дней через пять меня вызвал Соболев».
Соболев снова безуспешно пытался уговорить Ермакова пойти в канцелярию, даже не взирая на малограмотность, потом предложил ему работу «по специальности» - токарничать, но оба согласились на том, что осмотренный ими станок ни к черту не годится - стар и разболтан. Наконец, после долгого раздумья Соболев дал Ермакову записку о направлении к Форминскому на мельницу вести учет муки и досок.
- Хорошо? Довольны? - спросил меня Соболев.) Конечно, я был доволен и поблагодарил его.
Конторская работа Ермакова была, как он сам признается в мемурах, пустяшная: записать в ведомости сколько распилено бревен, заготовлено плах, теса и смолото зерна. Больше времени у него уходило на прогулки, ловлю форелей и чтение книг. Вот так уже три месяца отбывал политический Ермаков сахалинскую каторгу, пока о нем не вспомнил снова штабс-капитан Соболев, обдумывая свою идею - устроить окружной ночной приют для бездомных поселенцев, некое подобие ночной богадельни для богодулов его округа. Соболев надеялся таким путем разгрузить притоны и майланы от бездомных и этим уменьшить преступность и облегчить борьбу с ней. Он вызвал Ермакова и предложил ему должность заведывающего ночлежкой, пообещав вместо жалованья - огород, семена и помощь трудом арестантов в обработке огорода. «Работа не из приятных - иметь дело с грязной воровской голытьбой» - записывает Ермаков.”
Продолжение следует.