Художник на рабочем месте: Сергей Тимофеев в редакции "Комсомольца"
Воспоминания коллег
Сергей Тимофеев родился в Сыктывкаре в семье геологов. Жил и учился во Львове. Когда в середине 80-х он перебрался в Ростов-на-Дону, наша газета, тогда еще "Комсомолец", стала его первым местом работы. В газете он поработал с 1985 по 1989 г. В конце 1980-х Сергей переехал в Москву. По приглашению Дмитрия Диброва работал на 4-м канале Останкино. В 1993 первым в стране придумал и реализовал на Четвертом канале серию социальных роликов "Все будет хорошо!". Трагически погиб 5 июня 1993 в Москве. 10 мая Сергею Тимофееву исполнилось бы 50...
Тогда мы были молодыми
Мы были в те времена значительно моложе.
Как положено, "чушь прекрасную несли" и поводы "раздувалам жарких сплетен" подавали исправно. Мы занимались любимым делом - делали свою газету и искренне верили, что ничего важнее на свете нет.
Все, как и положено, таланты. Со своим видением хорошего и плохого, правильного и неравилього. У Тимы тоже были собственные представления о мире. Что мы могли понимать, работая рядом, в его Божьем даре - рядом-то разглядеть сложно. Но даже тогда он был - другой. Абсолютно не привязанный к быту, выгоде, чуть "не от мира сего".
А газетный художник - он ведь, знаете ли, должен был творить по заказу. Я помню до сих пор Тимкин рисунок к какому-то юбилею революции. Группа всадников, уходящих на закат. Они удивительно напоминали кучку сбившихся вместе донкихотов. И никаких лозунгов, никакой революционной символики...
Он и сам был внешне чуть похож на рыцаря Печального образа, как я его себе представляла: высокий, длиннорукий, с узким лицом...
По нему было видно, что он не ждет от мира ничего плохого.
Однажды зимой Тима пришел в редакцию в своем длинном "шинелеобразном" пальто и черненькой шапочке с разноцветными бубенцами - этакий шутовской колпак. Очень радостно смеялся, когда все обсуждали новый наряд. Надень такое любой другой, приняли бы в штыки. А Тимке шло...
Уж сколько лет прошло, а я помню его взгляд из-под этого колпака, когда все уже отсмеялись и разошлись. Он явно знал что-то в этой жизни, что не дано узнать нам...
Вера Южанская
О Тиме
Сережи Тимофеева, или, как все его звали, Тимы, Тимофея, нет с нами уже шестнадцать лет. За это время выросли свои и чужие дети, а у некоторых из нас даже появились внуки. И только Тима остался молодым. Навсегда.
Он был самым талантливым из всех, кого я знал. Мало того, он был наделен гениальностью. Легкой, светлой гениальностью пушкинского толка. Казалось, для него не составляет ни малейшего труда создать рисунок на любую тему, написать картину, стихотворение или рассказ. Стоит ли говорить, что это были гениальные рисунки, картины, стихи и рассказы?
Я до сих пор благодарен богу за то, что он послал мне такого друга. Казалось, Тима никогда не унывал. Даже с тяжелого богемного похмелья, которое в те годы случалось с нами, честно скажем, нередко. Неизменно улыбающийся, всегда готовый поделиться последним куском и глотком. И, конечно, новой сногсшибательной творческой идеей. Они, эти идеи, рождались у Тимы без малейшего видимого напряжения с его стороны.
"Зачем все эти дорогостоящие и уродливые памятники? - говорил он мне, когда, помню, объявили конкурс на проект мемориального комплекса Победы на Поклонной горе. - Опять они все испортят, и к бабке не ходи. Наляпают там что-нибудь помпезное и неудобоваримое. А ведь смотри, как просто и красиво можно было бы сделать". Он хватал лист бумаги, карандаш и начинал рисовать, так, как умел только он - твердой и свободой рукой полубога. "Вот, гляди, это как бы снаряд, поставленный на-попа. Метров двадцать, не выше. Вот так, по продольной оси, он словно бы расколот, и две половинки чуть сдвинуты одна отосительно другой. А из самого центра в сторону запада вылетает птица. Птица Победы. Держится она на специальном металлическом стержне, почти незаметном..."
Подобных идей у него было множество, и делился он ими со всеми желающими совершенно бескорыстно. Оно и понятно. Когда творческие запасники бездонны, жадничать не имеет смысла. Тима и не жадничал. Единственное, до чего он был жаден, - это сама жизнь. Во всех ее проявлениях. Но именно она и осказалась для него слишком короткой.
Кем бы Тима стал, если бы дожил до своего пятидесятилетия и как бы отпраздновал юбилей? Да никем бы особеным он не стал, остался ты тем, кем и был. Гениальным художником. Музыкантом. Сочинителем. И этого вполне достаточно. А за его пятьдесят лет те, кто Сережу Тимофеева помнят и любят, так и так выпьют, отпразднуют юбилей. Потому что для них Тима никогда не умирал. И мы с ним обязательно еще встретимся, пусть и не в этой жизни.
Алексей Евтушенко,
сочинитель
Тень материального
Сергей Тимофеев, как настоящий художник, ничего нетворческого в голову не брал. Поэтому у него никогда не было денег. Однако, голод - не тетка, сам напоминал о себе. И тогда Тима стрелял рубль на обед. С утоление голода улетучивались и все воспоминания об одолженном рубле. Просто так он был устроен.
Однажды он заглянул в наш отдел, в котором я на тот момент один оставался, и обрадовался: "О! Займи рубль на обед!".
Я внимательно посмотрел на него - и на лицо голодного художника легла тень: "А, я уже у тебя занимал", - вспомнил он и пошел дальше по кабинетам.
А как-то я зашел к нему на квартиру и обнаружил в ней Тимофеева запертым. Жена куда-то ушла и ключа не оставила. Судя по всему, он здорово уже настрадался и взмолился в замочную скважину: "Слушай, позвони Леше Евтушенко, пусть он Вику найдет. Скажи, что я ему долг отдам! И Лезвину отдам!".
Вот такой он был смешной человек - нематериальный...
Андрей Давыдов
Он остался загадкой
Сергей Тимофеев был и остается загадкой для меня.
К примеру, в нем как-то не бросались в глаза лидерские черты и наклонности. Он ходил нередко, как в полусне...
И вдруг оказывается - у Тимофеева своя рок-группа. Он - среди главных организаторов дерзких концептуальных выставок...
...Помню, однажды я шла по городу и увидела на прилавке брелок с мини-копией "Моны Лизы". Зачем-то купила. На работе положила перед собой на стол: прицепить "Мону Лизу" к связке ключей - рука не поднимается. Что с этим брелком теперь делать?
За этими раздумьями меня застал Тимофеев.
- Это что там у тебя?
- "Мона Лиза", - сказала я.
- А? - улыбнулся он.
Что уж мне послышалось в этом отклике, но я почему-то с вызовом заявила:
- "Мону Лизу" я очень люблю.
- Гениальное произведение, - и, уловив мой недоверчивый взгляд (Сергей, кстати, не был похож на поклонника классика), повторил:
- Эта бедная, затюканная, заплеванная, опошленная "Мона Лиза" действительно гениальна. Это - самый интеллектуальный женский портрет.
Но в жизни его привлекали не Моны Лизы, а женщины красивые, яркие. Помню, когда в его судьбе появилась Вика, один наш общий знакомый, поэт, сказал:
- Она - солнечная.
А Моне Лизе он, наверно, мог бы и усики под настроение пририсовать, как сделал однажды его знаменитый предшественник - французский авангардист. А, может - и не смог бы. Говорю же, он - загадка.
Мне почему-то рисуется такая картина. В один прекрасный день он поехал бы на Запад, не потому что на родине обрыдло, а потому что - как же русскому художнику и не побывать в Италии, не говоря уже о Франции, Париже.
Я думаю, что эта поездка могла бы превратиться в очень большое путешествие, на долгие годы. Он переезжал бы из города в город, оставляя повсюду множество своих рисунков и обретая фантастическое количество друзей.
В моем представлении он был человеком мира.
И вот так бы он и встретил этот свой юбилей.
Марина Каминская
Свет от лампы...
Севержа допоздна засиживался в редакции, чтобы утром сдать в номер рисунки. Как-то вечером он зашел ко мне в отдел и стал упрашивать отдать ему настольную лампу с широким зеленым плафоном, которая стояла на моем столе.
Лампа была хорошая. К тому же мне ее подарили. И никакого желания отдать ее Тимофееву у меня не было: "А я, по-твоему, как должна работать?" - "А я тебе свою отдам. Какая тебе разница - эта лампа или другая?". "А тебе?..", - спросила я. "Понимаешь, от твоей хорошо свет рассеивается, удобно рисовать", - объясил он. "Ладно, тащи свою лампу", - сдалась я. Он с радостью побежал к себе в отдел и вернулся с откровенным уродцем - старой редакционной лампой на длиной ножке с изрядно облупленной синей краской на свисающем на бок плафоне. "И это позорище будет стоять на моем столе?" - возмутилась я. "Да ладно тебе... Светит же", - грустно произнес он, не надеясь получить заветную лампу. Лампу я ему отдала. Отказать ему было невозможно.
Кем бы он стал, будь он жив? Однозначно - известным. Не только в нашей стране. Оценить его талант и сегодня невозможно. Как бы отметил свой юбилей? Собрал бы близких, друзей в каком-нибудь хорошем ресторане, а, возможно, "тряхнул стариной" - выехал бы с ними подальше от суеты - на природу, где лучше слушать друг друга. Наверняка, придумал бы что-то чрезвычайно необычное, такое, что мог придумать только он.
Ирина Хансиварова
Сергей Тимофеев родился в Сыктывкаре в семье геологов. Жил и учился во Львове. Когда в середине 80-х он перебрался в Ростов-на-Дону, наша газета, тогда еще "Комсомолец", стала его первым местом работы. В газете он поработал с 1985 по 1989 г. В конце 1980-х Сергей переехал в Москву. По приглашению Дмитрия Диброва работал на 4-м канале Останкино. В 1993 первым в стране придумал и реализовал на Четвертом канале серию социальных роликов "Все будет хорошо!". Трагически погиб 5 июня 1993 в Москве. 10 мая Сергею Тимофееву исполнилось бы 50...
Тогда мы были молодыми
Мы были в те времена значительно моложе.
Как положено, "чушь прекрасную несли" и поводы "раздувалам жарких сплетен" подавали исправно. Мы занимались любимым делом - делали свою газету и искренне верили, что ничего важнее на свете нет.
Все, как и положено, таланты. Со своим видением хорошего и плохого, правильного и неравилього. У Тимы тоже были собственные представления о мире. Что мы могли понимать, работая рядом, в его Божьем даре - рядом-то разглядеть сложно. Но даже тогда он был - другой. Абсолютно не привязанный к быту, выгоде, чуть "не от мира сего".
А газетный художник - он ведь, знаете ли, должен был творить по заказу. Я помню до сих пор Тимкин рисунок к какому-то юбилею революции. Группа всадников, уходящих на закат. Они удивительно напоминали кучку сбившихся вместе донкихотов. И никаких лозунгов, никакой революционной символики...
Он и сам был внешне чуть похож на рыцаря Печального образа, как я его себе представляла: высокий, длиннорукий, с узким лицом...
По нему было видно, что он не ждет от мира ничего плохого.
Однажды зимой Тима пришел в редакцию в своем длинном "шинелеобразном" пальто и черненькой шапочке с разноцветными бубенцами - этакий шутовской колпак. Очень радостно смеялся, когда все обсуждали новый наряд. Надень такое любой другой, приняли бы в штыки. А Тимке шло...
Уж сколько лет прошло, а я помню его взгляд из-под этого колпака, когда все уже отсмеялись и разошлись. Он явно знал что-то в этой жизни, что не дано узнать нам...
Вера Южанская
О Тиме
Сережи Тимофеева, или, как все его звали, Тимы, Тимофея, нет с нами уже шестнадцать лет. За это время выросли свои и чужие дети, а у некоторых из нас даже появились внуки. И только Тима остался молодым. Навсегда.
Он был самым талантливым из всех, кого я знал. Мало того, он был наделен гениальностью. Легкой, светлой гениальностью пушкинского толка. Казалось, для него не составляет ни малейшего труда создать рисунок на любую тему, написать картину, стихотворение или рассказ. Стоит ли говорить, что это были гениальные рисунки, картины, стихи и рассказы?
Я до сих пор благодарен богу за то, что он послал мне такого друга. Казалось, Тима никогда не унывал. Даже с тяжелого богемного похмелья, которое в те годы случалось с нами, честно скажем, нередко. Неизменно улыбающийся, всегда готовый поделиться последним куском и глотком. И, конечно, новой сногсшибательной творческой идеей. Они, эти идеи, рождались у Тимы без малейшего видимого напряжения с его стороны.
"Зачем все эти дорогостоящие и уродливые памятники? - говорил он мне, когда, помню, объявили конкурс на проект мемориального комплекса Победы на Поклонной горе. - Опять они все испортят, и к бабке не ходи. Наляпают там что-нибудь помпезное и неудобоваримое. А ведь смотри, как просто и красиво можно было бы сделать". Он хватал лист бумаги, карандаш и начинал рисовать, так, как умел только он - твердой и свободой рукой полубога. "Вот, гляди, это как бы снаряд, поставленный на-попа. Метров двадцать, не выше. Вот так, по продольной оси, он словно бы расколот, и две половинки чуть сдвинуты одна отосительно другой. А из самого центра в сторону запада вылетает птица. Птица Победы. Держится она на специальном металлическом стержне, почти незаметном..."
Подобных идей у него было множество, и делился он ими со всеми желающими совершенно бескорыстно. Оно и понятно. Когда творческие запасники бездонны, жадничать не имеет смысла. Тима и не жадничал. Единственное, до чего он был жаден, - это сама жизнь. Во всех ее проявлениях. Но именно она и осказалась для него слишком короткой.
Кем бы Тима стал, если бы дожил до своего пятидесятилетия и как бы отпраздновал юбилей? Да никем бы особеным он не стал, остался ты тем, кем и был. Гениальным художником. Музыкантом. Сочинителем. И этого вполне достаточно. А за его пятьдесят лет те, кто Сережу Тимофеева помнят и любят, так и так выпьют, отпразднуют юбилей. Потому что для них Тима никогда не умирал. И мы с ним обязательно еще встретимся, пусть и не в этой жизни.
Алексей Евтушенко,
сочинитель
Тень материального
Сергей Тимофеев, как настоящий художник, ничего нетворческого в голову не брал. Поэтому у него никогда не было денег. Однако, голод - не тетка, сам напоминал о себе. И тогда Тима стрелял рубль на обед. С утоление голода улетучивались и все воспоминания об одолженном рубле. Просто так он был устроен.
Однажды он заглянул в наш отдел, в котором я на тот момент один оставался, и обрадовался: "О! Займи рубль на обед!".
Я внимательно посмотрел на него - и на лицо голодного художника легла тень: "А, я уже у тебя занимал", - вспомнил он и пошел дальше по кабинетам.
А как-то я зашел к нему на квартиру и обнаружил в ней Тимофеева запертым. Жена куда-то ушла и ключа не оставила. Судя по всему, он здорово уже настрадался и взмолился в замочную скважину: "Слушай, позвони Леше Евтушенко, пусть он Вику найдет. Скажи, что я ему долг отдам! И Лезвину отдам!".
Вот такой он был смешной человек - нематериальный...
Андрей Давыдов
Он остался загадкой
Сергей Тимофеев был и остается загадкой для меня.
К примеру, в нем как-то не бросались в глаза лидерские черты и наклонности. Он ходил нередко, как в полусне...
И вдруг оказывается - у Тимофеева своя рок-группа. Он - среди главных организаторов дерзких концептуальных выставок...
...Помню, однажды я шла по городу и увидела на прилавке брелок с мини-копией "Моны Лизы". Зачем-то купила. На работе положила перед собой на стол: прицепить "Мону Лизу" к связке ключей - рука не поднимается. Что с этим брелком теперь делать?
За этими раздумьями меня застал Тимофеев.
- Это что там у тебя?
- "Мона Лиза", - сказала я.
- А? - улыбнулся он.
Что уж мне послышалось в этом отклике, но я почему-то с вызовом заявила:
- "Мону Лизу" я очень люблю.
- Гениальное произведение, - и, уловив мой недоверчивый взгляд (Сергей, кстати, не был похож на поклонника классика), повторил:
- Эта бедная, затюканная, заплеванная, опошленная "Мона Лиза" действительно гениальна. Это - самый интеллектуальный женский портрет.
Но в жизни его привлекали не Моны Лизы, а женщины красивые, яркие. Помню, когда в его судьбе появилась Вика, один наш общий знакомый, поэт, сказал:
- Она - солнечная.
А Моне Лизе он, наверно, мог бы и усики под настроение пририсовать, как сделал однажды его знаменитый предшественник - французский авангардист. А, может - и не смог бы. Говорю же, он - загадка.
Мне почему-то рисуется такая картина. В один прекрасный день он поехал бы на Запад, не потому что на родине обрыдло, а потому что - как же русскому художнику и не побывать в Италии, не говоря уже о Франции, Париже.
Я думаю, что эта поездка могла бы превратиться в очень большое путешествие, на долгие годы. Он переезжал бы из города в город, оставляя повсюду множество своих рисунков и обретая фантастическое количество друзей.
В моем представлении он был человеком мира.
И вот так бы он и встретил этот свой юбилей.
Марина Каминская
Свет от лампы...
Севержа допоздна засиживался в редакции, чтобы утром сдать в номер рисунки. Как-то вечером он зашел ко мне в отдел и стал упрашивать отдать ему настольную лампу с широким зеленым плафоном, которая стояла на моем столе.
Лампа была хорошая. К тому же мне ее подарили. И никакого желания отдать ее Тимофееву у меня не было: "А я, по-твоему, как должна работать?" - "А я тебе свою отдам. Какая тебе разница - эта лампа или другая?". "А тебе?..", - спросила я. "Понимаешь, от твоей хорошо свет рассеивается, удобно рисовать", - объясил он. "Ладно, тащи свою лампу", - сдалась я. Он с радостью побежал к себе в отдел и вернулся с откровенным уродцем - старой редакционной лампой на длиной ножке с изрядно облупленной синей краской на свисающем на бок плафоне. "И это позорище будет стоять на моем столе?" - возмутилась я. "Да ладно тебе... Светит же", - грустно произнес он, не надеясь получить заветную лампу. Лампу я ему отдала. Отказать ему было невозможно.
Кем бы он стал, будь он жив? Однозначно - известным. Не только в нашей стране. Оценить его талант и сегодня невозможно. Как бы отметил свой юбилей? Собрал бы близких, друзей в каком-нибудь хорошем ресторане, а, возможно, "тряхнул стариной" - выехал бы с ними подальше от суеты - на природу, где лучше слушать друг друга. Наверняка, придумал бы что-то чрезвычайно необычное, такое, что мог придумать только он.
Ирина Хансиварова