Сергей Тимофеев, Максим Василенко. Иже есмь. Часть 1
kasya напомнила, что в сети имеется сайт Сергея Тимофеева, сделанный emdin. Адрес этого сайта: http://rou-rou.ru/home/.
На этом сайте есть оба альбома "Пекин Роу-Роу" и тексты песен, художественные работы Тимы в разных жанрах, публикации о нем в прессе, фото и видео.
Прозы нет, но есть на нее ссылка. С этой ссылки взяла книгу Тимы и Макса Василенко и для вашего удобства вывешиваю ее в более компактном виде.
Сергей Тимофеев, Максим Василенко
ИЖЕ ЕСМЬ
Предисловия (Алексей Евтушенко; Сергей Битюцкий)
Тимофеев. Песни козла
Тимофеев. Панк либерти
Тимофеев. Карающий меч
Тимофеев. Рассказы без номера
Тимофеев. Суд Апулея
Тимофеев. Шел мужик по городу
Тимофеев. Дама с собачкой
Тимофеев. Два романа, зачем-то объединенных
Тимофеев и Василенко. Волчина позорный
Тимофеев и Василенко. Гойша
Василенко. Тауген
Василенко. Написанному - верить
Василенко. Начпуль
Василенко. Кокон "Серафим"
***
Книга сия писалась Тимофеевым Сергеем Анатольевичем, а попросту - Тимой, во второй половине 80-х и самом начале 90-х годов прошлого века.
Писалась, где ни попадя, и, как Бог на душу положит.
В этом смысле Господь не подкачал, благо, что и душа попалась на редкость восприимчивая - тут же все усваивала, осмысливала и выдавала в мир и в добрые люди рисунки, картины, стихи, песни и прозу.
Хорошее стояло на дворе время, веселое. Жили мы тогда в славном городе Ростове-на-Дону (с периодическими заездами во Львов и Москву) были, как водится, молоды, нахальны, вечно выпивши, и все до одного считали себя гениями.
Но гений, разумеется, был среди нас только один - Тима.
Мы уже и тогда подозревали за ним что-то такое эдакое, но, в силу непомерного самомнения и само же любия, предпочитали считать его за равного нам, грешным. Ну, может быть, самую малость повыше.
Как это часто бывает, прошли годы.
Тимы уже скоро десять лет, как нет с нами. Да и нас, честно сказать, тоже почти нет. Кто-то тоже умер, кто-то спился, кто-то навсегда и далеко уехал, кто-то не смог, а кому-то просто надоело. Все это, конечно, очень печально, но - вот она, книга. Забавная, грустная, умная, глупая, парадоксальная, разная. Хорошая. И это счастье, что Тима при всем своем безалаберном отношении к собственным текстам, картинам, рисункам и музыке сумел ее собрать еще при жизни. Так что, будем радоваться. Будем радоваться, читая и вспоминая живого молодого и всегда любимого Тимку. Те же, кто его не знал, надеюсь, просто насладятся хорошей литературой.
А то, что книга пока не издана, а выложена в Сеть, на мой взгляд, глубоко символично. Тима всегда раздаривал все свои произведения. Вот и эта книга - его прощальный подарок всем нам.
P.S. Пусть простит меня Максим Василенко, который тоже самым непосредственным образом участвовал в написании "Иже есмь", за то, что в этом кратком вступительном слове я о нем практически не упомянул. Но Тима умер, а Макс, слава Богу, жив. И все его книги и прочие произведения, надеюсь, еще впереди.
Алексей Евтушенко, 2001
***
- Тим, дай твою чудесную книжку! Я договорился отрэмить в институте.
- Да я ее подарил в Питере Вите Тихомирову!
- А второй экземпляр?
- Не-а, я в одном экземпляре печатал...
- А черновики?
- Да нет, ничего не оставлял...
Для художника это привычно - каждый раз, даря или продавая картину, он расстается с ней навсегда. То, что книгу рассказов можно растиражировать и отдать сразу многим, не расставаясь со своим творением, Сергею просто не пришло в голову...
Невероятно талантливый, и так же невероятно легкомысленный, Сергей Тимофеев просто подарил свое совместное с Максимом Василенко новое творение, за несколько дней уже успевшее завоевать симпатии Ростовской культурной прослойки.
Хочется сказать огромное спасибо замечательному человеку Виктору Тихомирову, благодаря которому эта книга найдет своих новых читателей и оживит воспоминания об удивительном Тимофееве в тех, кто был с ним знаком.
Сергей Битюцкий, 2001
Песни козла
Большим мастером по устройству хэппенингов был Близнюк. Ему говорили: "Близнюк, устрой хэппенинг, у нас открытие железной дорги". Он говорил: "Пожайлуста!". И шел, и устраивал, даже если хворал. Праздники не мыслились без Близнюка. На день урожая он пригнал в колхоз огромное стадо саранчи и всенародно отравил ее. Все говорили: "Ай да Близнюк, ай да сукин сын". А он стоял скромно потупившись - что, мол, я, ну, великое дело...
На последний звонок в школе он установил в школьном дворе колокола, и они скорбно звонили. Все плакали и целовали Близнюка, а он тоже плакал, вспоминая свои школьные годы. И еще много полезных хэппенингов устроил Близнюк, пока окончательно не занемог. Сидит теперь Близнюк на завалинке, щурится на солнце, вытянув больные ноги в валенках. Грустит старик. Некому передать мастерство, сноровку. Молодежь в город рвется, на заводах работать.
***
Дворник Братынский упорно шуршал метлой по тротуару, пока не наткнулся на две пары лакированных туфель. Подняв усталые глаза, он посмотрел на их владельцев. Двое интеллигентных мужчин говорили о кризисе Франкфуртской школы социологических исследований. Дворник оживился, и, поправив треух, попытался уловить суть спора.
Первый, затянувшись длинной, изящной сигаретой, говорил: "Беда Эриха Фромма в том, что его психоаналитическая концепция носит крайне абстрактный характер, что выражается, в частности, в отрыве им анализа личности от классовой структуры общества безотносительно к историческим условиям..."
- Да, но Фромм признает влияние социальных факторов на поведение человека, - победно парирует второй собеседник.
- Но, подсознательным мотивам приписывает решающее значение, - вновь тонко улыбается первый.
Дворник, задумчиво шамкая беззубым ртом, скручивает самокрутку:
- Я прошу покорнейше простить, - вдруг прокашлял он, - мы люди темные, университетов не кончали, но, что касается поведения личности, то оно, несомненно, детерминируется теми социальными условиями, в которых развертывается жизнь, но Фромм всегда прибегал к редуктивному анализу общества и человека, он даже ввел понятие экзистенциальной дихотомии, выражение, подчеркивающее всю трагичность человеческого существования.
- Ну-ка, физики, дай-ка прикурить, - и, глубоко затягиваясь,грустно произнес - вишь как...
И вновь зашуршал своей метлой, внимательно вглядываясь в расщелины тротуара.
***
Две вещи достойны
удивления в этом мире:
звезды, горящие над нами и
нравственный закон внутри нас.
Иммануил Кант
Едва почувствовав всю гадость содеянного, грабитель взглянул в увлажнившиеся глаза несчастной жертвы. Их разделяла пропасть, измеряемая параграфами уголовного кодекса.
- Осуждаешь, да? - злобно спросил преступник, - сволочью считаешь, да? Ну, скажи: - Сволочь, - ну скажи: гад ползучий, деньги последние отнял, - замахнувшись пистолетом, прошипел лихоимец.
- Сволочь, - пролепетала жертва, находящаяся в шоковом состоянии, - гад ползучий.
Грабитель, подняв воротник пальто, быстро зашагал в темноту, глядя вперед. Жертва побежала к ближайшему отделению милиции. Ну а звезды, достойные удивления, висели над миром...
Панк либерти
Вытащил дед репку и грязно выругался. "Не репка, а насмешка какая-то.
А ведь я и мелиорацию проводил, и удобрял тебя, гадина!"
Он взглянул на небо и погрозил кому-то кулаком.
Небо было свинцовым и угрожающим.
Где-то на базах громко плакала бабка.
Внучка тайком курила в туалете.
Жучка с ненавистью глядела на кошку, та молча жевала мышку.
А ведь все могло было быть иначе...
***
Экран телевизора покрылся полосами, и странные звуки запрыгали по горизонтали. Мужчина допил пиво, вытер газетой жирные губы и вразвалку приблизился к телевизору, затем, любя, хлопнул его по крышке. Возникший на экране диктор повернул к нему лицо и произнес: "Не стучите, голова болит." Мужчина возмутился:
- Мой телевизор, что хочу, то и делаю, - и ударил сильнее.
- Как вам не стыдно?! Диктор болезненно сморщился. Это не помехи. Это мы передаем зашифрованные записи, в которых заключена тайна мироздания.
Мужчина хохотнул и врезал по крышке телевизора со всей силой. Телевизор распался на составные части. Тогда диктор вылез из кинескопа и укусил мужчину за ухо, попав в точку "хоу-шу", благодаря которой люда становятся дальнозоркими, и вернулся обратно.
Мужчина потер ухо и стал делать уборку в квартире.
***
Она взглянула и посмотрела на меня своими мохнатыми глазами, сверкнула прядью черных волос. Взвизгнув, оторопела. Затем пронзительно хохотнула, тряхнула непокорными зубами и внятно екнула: "Что ты имел ввиду?".
Я перегнулся, задребезжал ногами, перехватил надежнее диафрагму, напружинил ягодичные мышцы и сурово взглянул. Она скукожилась, оторопела, пронзительно хохотнула, тряхнув непокорными зубами и невнятно погибла.
***
Посмотрите Воронцову в глаза. Вы увидите себя в них постаревшим и неприятным, а, входя в его душу, ощутите весь ужас одиночества. Потому что там огромное поле со скудной растительностью и кривая дорога, над которой вечно висит горбатая туча. По этой дороге вы добредете до каменной стены, за которой слышны пение и смех. Но тщетно забраться по ней, и вы, уставший, сядете у ее подножия и будете тупо смотреть туда, откуда вы пришли.
Чтобы всего этого не случилось, Воронцов становится спиной к забору и неприлично ругается, размахивая сучковатой палкой.
***
По телеку - новости: "Установка солнечных батарей в открытом космосе." На столе у нас рыба, пиво и семечки. Прихлебывая, смотрим, как на экране космонавт, с трудом ворочаясь, выползает из люка. Он, как фантастическое существо, перебирает конечностями и манипулирует инструментом. Батя на секунду застывает с рыбной костью во рту:
- Интересно, а как они там нужду справляют, а? - вдруг спрашивает он.
Мать, отхлебнув пива и внимательно глядя на экран:
- Не видишь, провод за ним тянется.
- Да, но провод к спине идет, - вступаю я.
Космонавт, тем временем, пытается подобраться к монтажной раме. Батя супит брови, потом безапелляционно заявляет: "У них там мешок ... специальный."
Мать машет головой: "Какой мешок, дубина? Это же неудобно."
- А может мешок выбрасывается ... автоматически, - забросив семечку, говорю я.
- Да, ..., вот где наука, - батя зевнул.
Мать стала собирать посуду со стола.
- А я космонавтам буду. Бать, что для этого надо?
- Ну, что, что, учись, сынок, хорошо, а потом - в летное...
Карающий меч
Глава I
Вот живет Ласков. Его окружает сумеречное пространство, но вокруг система прожекторов, лучи которых вянут, не доходя до его глазного дна.
Глава II
Ласков встает рано. Но день это или ночь, определить не может, но он знает, что это рано. В его пространстве это его не беспокоит.
Глава III
Иногда к нему залетает птица. У нее мягкие губы. Ласков знает, что это почта, но писем не читает. Он любит их просто получать. Потом они с птицей играют, угадывая значение писем. Ласков засыпает за столом, птица на цыпочках выходит.
Глава IV
Однажды к Ласкову забрел милиционер. Молоденький паренек, веснушчатый и улыбчивый. После яркого света прожекторов ему было неловко в пространстве Ласкова. Ласков улыбнулся ему, и в рации милиционера запел церковный хор. Пели к всенощной. "С праздником," - сказал милиционер. Но лицо его посуровело, потому что по рации были тревожные вести из Никарагуа. И он, спотыкаясь, убежал куда-то, придерживая кобуру.
Глава V
Однажды в пивном баре к нему в пространство ввалился человек с тремя кружками пива. Выпив одну залпом, он произнес: "Однажды Чжуань Чжоу приснилось, что он бабочка. Он весело порхал, был счастлив и не знал, что он Чжоу. А, проснувшись внезапно, даже удивился, что он Чжоу. И не знал уже, Чжоу ли снилось, что он бабочка, или бабочке снится, что она Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу совсем не одно и тоже. Или это то, что называют превращением?". Затем, выпив вторую и третью кружку, он превратился в цаплю и скупо вышел из сумерек Ласкова.
Глава VI
"Почему люди приходят и уходят, они не ведают ощущения покоя. Что, так и будут идти по этому пути превращений, включая милиционеров, так до конца не разглядев, кто они, бабочка или Чжоу?". Ласков тяжело вздохнул.
Рассказы без номера
Старуха, исполненная сердечной меланхолии,
Старик, исполненный непостижимой мудрости,
Мелодия, исполненная на семи струнах.
Над ними витает бывший падший ангел.
У него напудренное лицо, а над верхней губой мушка.
Все исполнено плюшевым покоем
И накрыто кисеей непогрешимости.
Низкий поклон им за это.
***
- Где мои корни? - задумывался Шаповалов, - Чем предопределен мой путь, где скрывается та тайна, что тревожит меня и заставляет мучительно размышлять о фатальности исхода.
Он препарировал мух, следил за полетом кузнечиков, через лупу разглядывал глаза мертвых рыб. Видел в них собственное отражение и испуганно отшатывался. Когда жена садилась рядом, он гладил ее бледную руку и смотрел отрешенно в окно. Там летал ангел смерти. Он с нетерпением поглядывал на часы и делал знаки Шаповалову. Тогда Шаповалов отталкивал жену, зажимал руками голову и плачущим голосом говорил: "Настенька, попрошу вас не мешать мне, когда я думаю о смысле жизни".
***
- Этого много, - кричал я ему, когда видел деревья.
- Этого очень много, - кричал я ему, когда видел людей в городах.
- Этого слишком много, - кричал я, когда меня кормили.
- Нельзя так много, - виновато говорил я женщине, которая меня любила.
- Это ужасно, когда меня так мало, а всего так много.
***
Все началось с того, что случилось. А случилось следующее: И. купил холодильник. Холодильник привезли утром. Задумчивые люди сгрузили его во дворе и, перекрестившись, уехали. Оплывший грязным стеарином, двор разглядывал белоснежную функцию бытового рая. Мы, радуясь удачному приобретению И., весело приволокли его в покои. Включили, понюхали внутри. И. засунул голову в морозильник и осклабился. Один из нейронов коры головного мозга И. щелкнул, и в сознании его на мгновение мелькнула картинка из зарубежного журнала: сидит он за ореховым столом на фоне персидского ковра с оружием и сосредоточенно курит трубку, боясь уронить пепел на красивый твидовый пиджак.
Картинка погасла. И. вытащил голову из морозильника, мы вздохнули.
- Ну, вот и первый шаг, - мы пожали руки И., он растрогался, послал за вином, Мы сбегали за женщинами. Что за праздник без красивой женщины!
"И она пришла, истинно, говорю вам."
Пришел человек с вином, поставил его в углу, и, перекрестившись, ушел. Стали танцевать. Танцевали красиво. Ногу подбирали под себя, оттягивая носок вовнутрь, а пяткой потряхивали и повторяли движение другой ногой. Ходили по кругу, обнявшись за плечи. И мудро друг другу улыбались, обнажая ряд ровных зубов.
Первым, перекрестившись, упал С. Волоча ногу, он отполз в угол и там склонил голову долу. Потом кто-то кого-то ударил. Женщины стали неприлично целоваться и танцевать, закрыв глаза. Оргия накрыла саваном утлый челн человеческого достоинства. Утром первый проснулся холодильник. За ножкой стола истово крестился крохотный таракан.
Утро подумало и не наступило.
***
Я брел в полном мраке. Я шарил по стенам, покрытым мхом и парчой. Ноги мои увязали в иле или скользили по линолеуму. В кромешной тьме я слышал звуки, от которых немел мозжечок. Меня обнимали полные женщины, обдавая запахами детства. Шершавые руки делали мне точечный массаж.
Наконец, я нащупывал рукой металлическую кровать, обдававшую меня запахами степных трав. Я падал в эти травы, кровать радостно скрипела, а я, смяв траву, щедро дышал и исступленно молил бога, чтобы завтра этот путь повторился.
***
Рыцарь Беспредельной Тоски и Крайнего Разочарования трусил на захламленной лошади по кличке Александр Баумгартен Готлиб. Его переполняла слепая ненависть, и налитые кровью глаза катались по глазницам взад-вперед. Иногда он пинал Александра Баумгартена Готлиба по бокам ногами. Он бы убил его, но мысль, что придется идти в злобе пешком, останавливала его, и злоба еще больше переполняла измученного вегетативно-сосудистой дистонией рыцаря. Выпив таблетку седуксена, он только молча стиснул зубы и с удовольствием пнул Александра под ложечку. На дороге показался сарацин.
Он ехал на осле и орал песню о солнце, которое ему и отец, и мать, и жена, и спутник по жизни. Нисколько не удивившись, а только обнажив меч, рыцарь пришпорил Александра навстречу певцу, массируя пальцы и делая несколько контрольных взмахов, как его учил матерый фехтовальщик Башлияр. Но пока доскакал до орущего сарацина, вконец разочаровался, потому как удовлетворения никакого не получит, если эта пустая голова упадет в заросли верблюжьей колючки.
Сарацин поднял руку:
- Привет тебе, рыцарь! Этот день прекрасен, как Дама Твоего Сердца! Это солнце, как ее улыбка, а небо, как ее глаза.
И вновь заорал песню о том, что песок уносит ветер, а время - дни. Рыцарь вспомнил свою Даму, которая сейчас, наверняка, орет на слуг или воет в спальне, тресясь бесформенным телом над его портретом. И ударив Александра Баумгартена Готлиба, поехал дальше, злобно кашляя и от этого еще больше озлобляясь.
Сарацин скрылся за барханом, но еще долго его крики и визги стучали по пыльной спине Рыцаря Беспредельной Тоски и Крайнего Разочарования.
Суд Апулея
Глумов и Павлов шли по лесу. Павлов шел осторожно и вдумчиво, а Глумов бежал в припрыжку и ломал ветки. "Посмотри, - закричал Глумов, - вот какой жук, сейчас я над ним надругаюсь". И он вставил соломинку жуку в задний проход, тем самым нанеся непоправимый урон его пищеварительной системе. "Убийца", - страшно закричал Павлов. И они сошлись в рукопашном бою. Три дня они бились, ломая молодую поросль, давя муравейники, затаптывая родниковые источники. А потом, уставшие, уснули на лужайке. А ведь Павлов мог просто и доходчиво объяснить Глумову, что тот поступил безнравственно.
***
Павлов сидел верхом на Глумове, они двигались по улице. Павлов говорил: "Глумов, ты участвуешь в эксперименте, который должен определить в тебе степень зла". Затем Павлов вставляет электроды в лысеющую голову Глумова. Озабоченно вглядываясь на экран карманного дисплея, вновь говорит: "Плохи твои дела, Глумов, вот видишь, эта кривая медленно падает вниз". И он показывает Глумову экран дисплея. Тот что-то неопределенно хрипит, злобно косясь по сторонам. "Это, - говорит о том, что в тебе много жестокости, равнодушия, цинизма. Но я сейчас через электроды буду очищать твое подсознание." Он подсоединяет электроды к тянущемуся за ним проводу. Мощный удар тока валит на бок Глумова, а вместе с ним и Павлова.
***
Павлов и Глумов шли по горной тропе. Глумов отстал и стал смотреть в пропасть. Вечерело. Пропасть зияла. Глумову было страшно и одновременно весело. Где-то там, в глубине, шумел Терек. Глумов кинул туда камень, но стука не услышал. "Глубоко" - подумал Глумов. "Очень глубоко", - добавил уже вслух. Затем крикнул, перегнувшись через край. Оттуда вылетел орел очень редкой породы и очень крупный. Он ударил Глумова клювом в лысеющую голову. Глумов, обливаясь кровью, упал. Орел забрал у Глумова рюкзак и улетел, тяжело дыша. На крик прибежал Павлов. Стал делать Глумову искусственое дыхание, но тоже заинтересовался пропастью и не кричал, а прыгнул туда молча и сосредоточенно полетел вниз, изучая скудную растительность на стенах. Так и сгинул.
Шел мужик по городу
Шел мужик по городу. Увидел вывеску "Электрошок". Заглянул полюбопытствовать.
- Чем потчуете? - прищурился хитро мужик.
- Вызываем шоковые и коматозные состояния, - зевнул администратор.
- Пошто? - удивился мужик.
- Чтоб озарило.
- А-а-а...
- Ну, давай, щелкни меня разок.
Когда пришел в себя, огладил бороду и почесал в затылке.
- Ну, как? Озарило? - спросили его.
- Шут его знает, вроде есть малость.
- Ну, давай еще?
- Давай! - махнул рукой мужик.
Нажали кнопку.
- Ой, будя, будя, будя! - запричитал мужик, дергаясь и путаясь в электродах.
- Ну? - сурово спросили его, когда он пришел в себя.
- Вот сейчас в самый раз. Хлопцы, сколько с меня?
- Пятнадцать копеек.
- Мужик развернул тряпицу, отсчитал, и, прикрывая за собой дверь, крякнул: "Наука!". Затем пошел, пошатываясь к вокзалу.
***
Шел мужик по городу. И пел песню. Пел себе, пел, только обернулся, а за ним уже двое идут и подпевают.
Мужик обрадовался и запел громче, так как песня душевная была. Глядь, а за ним уже группа людей поет. Он дальше запел. А там уже толпа, знамена у них, лозунги, транспаранты.
И он - впереди. И устал уже, вроде, петь, а нельзя, люди поверили в него, в его песню. Охрип уже он, фальшивить начал, а не сдается, поет. А позади уже оркестр грянул, салют, фейерверки пошли, и чувствует мужик дыхание многотысячной толпы сзади, а остановиться не может, боязно. Вдруг побьют, что песню такую душевную прекратил.
Не выдержал все-таки, юркнул в пивную, подождал, пока прогрохочет мимо карнавал. Вышел из пивной, пошел снова по улице, правда, уже засвистел. И не заметил, как позади опять двое пристроились.
***
Шел мужик по городу с котомкой и спрашивал у каждого встречного: "Где тут у вас бюро по выпячиванию глаз?"
Встречные непосредственно говорили: "Налево".
- Ну, налево, так налево, - привычно говорил мужик и неутомимо сворачивал.
Так бы и кружил он сапсаном по городу, как вдруг понял, что от бесконечного сворачивания окончательно свернулся и идет уже по другому городу, ну, который по ту сторону...
Ошалел мужик.
- Слушай, мил человек, заплутал я, - остановил он одного типа уже из этого города, - как бы мне в бюро, то-ли по выпячиванию, то-ли по закатыванию глаз? А?
- Направо.
- Вот беда, - мужик, стиснув зубы, стал сворачивать направо, но еще больше заплутал, оказываясь то в мертвых городах, то на необитаемых островах, то в родовых замках. Везде спрашивал, надоедал, канючил.
- СВОРАЧИВАЙ!!! - орали ему.
Уставший, присел он у стены в каком-то из городов. Видит, а напротив него, то самое бюро.
- Ну, наконец, - плача от натуги, он сделал два шага прямо и обескуражился. На двери табличка гласила: "Вход со двора, налево."
***
Шел мужик по городу с перевязанной головой. И столкнулся с экстрасенсом.
- Болит? - спросил экстрасенс.
- Угу, - поморщился мужик.
- Ладно, смотри мне в глаза.
- Мужик стал настороженно рассматривать глаза экстрасенса.
- Ну, что ты там видишь?
- Себя, вроде.
- Так, а теперь? - вновь сурово спрашивает экстрасенс.
- Снова себя, радостно хохотнул мужик, - только чудного, в пальте черном и шляпе.
- Ну? - уже мучительно произнес экстрасенс.
- Людей много, - восхищенно орал мужик, - и я в пальте им что-то говорю с трибуны.
А дальше, дальше, - уже стонал экстрасенс.
В камере какой-то я, - осекся мужик, - пишу что-то.
Пот выступил на лбу экстрасенса: "Еще, хрипел он, - еще".
- Ой, голову рубят, - затосковал мужик.
- Все...
Экстрасенс прислонился к березе:
- Легче? - спросил он у мужика.
- Угу...
- Ну, иди с богом, - и экстрасенс, шатаясь, побрел дальше.
***
Шел мужик по городу и размышлял, а навстречу ему тоже мужик, и тоже размышлял. Столкнулись они лбами и обиделись друг на дружку.
- Сбил ты меня с мысли, скотина, - заорал первый. А я уже на мгновение был от истины, - ударяя котомкой первого, тяжело задышал второй.
- Может, мне впервые удалось так плодотворно размышлять.
- А меня, может, уже не озарит больше догадка.
- Они катались по мостовой, вцепившись друг другу в горло.
Тут их увидел милиционер и как ухнет в свисток. Они бежать, уже за поворотом отдышались.
- Ладно, - миролюбиво сказал первый, пока второй доставал из кисета махорку, - давай вместе размышлять, вдвоем оно как-то веселее.
- Давай, хлюпнул носом второй, - и они, обнявшись, тяжело задумались.
Дама с собачкой
- Товарищ, извинитесь перед девушкой...
- Че?...
- Я вас прошу, - извинитесь перед девушкой...
- Да пошел ты...
- Да поймите, Вам необходимо это сделать...
- Да я тебя! На, получай.
- Ой, больно!
- То-то же.
- Но, тем не менее, извинитесь.
- Ты че, чокнутый?
- Извинитесь, Вы станете чище.
- Да отстань, сука! Убью!
- Извинитесь.
- Господи, что же это делается!
- Извинитесь.
- Мамочка, милая, за что?
- Извинитесь.
- А-а-а-а-а!
- Извинитесь.
- Куда бежать, куда деться.
- Извинитесь.
- Ну, извините.
- Искренне.
- Извините.
- Больше учтивости.
- Извините.
- Теперь покайтесь.
- Люди, каюсь перед вами. Грешен был, туп, невежественен.
- Упадите на колени, стучите головой в землю, молите о прощении.
- Люди добрые, Господи! Заклинаю тебя! Избавь от грехов, от злого умысла.
- Теперь целуйте всем ноги, трясите рубищем, закатывайте глаза. Так, отлично. Теперь летите. Хорошо. Расправляйте крылья. Недурно. Рвитесь к небу. Дерзайте. Вдохновляйтесь. Исполняйтесь благодати. Все. До свидания. Улетайте. Счастливого рейса. Принимайте метеосводку. Не залетайте в грозовые облака. Целую, пока.
Два романа, зачем-то объединенных
"Я прошел через сансару многих рождений,
ища строителя дома, но не находя его.
Рождение вновь и вновь горестно..."
Дхаммапада, главы о старости
В купе третьего класса поездом Содом-Толстолобики сосредоточенно ехал Евсей Панкратов. Ехал на заработки в Карфагенск. Был он ловким мастеровым, умельцем-плотником, курчав и сноровист пожрать да подработать.
Столик в купе был устлан газетой "Аргумент", да катался по столику огурец соленый, да звякала в бутылке трехлитровой нехитрая самогонка-злодейка. За окном уже пятые сутки завод тянулся, то цеха длиной в пять верст, то домики работного люда, аккуратные, с газонами, с бельишком на веревке.
Евсей соскучившимися по работе руками наливал злодейку в стакан, махом опрокидывал и опять грустно смотрел в окно. "Ишь, отгрохали гигант...", - то ли восхищенно, то ли недоуменно восклицал он про себя.
А то достанет деревянный свой чемоданчик и начнет инструмент свой перебирать. Любовно оглаживает топорик, молоток, пилу хорошую, литовку, английский гвоздодер, у кума выменянный за поросенка. "С таким инструментом что хошь выстроишь, хучь Букингемский дворец," - светло улыбаясь, мыслил Евсей.
За этим его и застал стук в дверь. "Не надо чаю!" - злобно крикнул плотник. "А я и не с чаем к вам вовсе, - протиснулся в купе бродячий чародей и маг Сулла Порчун. - Я к вам с новостью, Евсей Панкратов."
- Что еще за новость? - захлопывая с раздражением чемодан прохрипел Евсей.
- Новость, милый мой строитель светлого завтра, в том, что до Карфагенска вам предстоит разделить со мной это купе. Посему меня зовут Сулла, а вас, знаю, наслышан - золотые руки у вас, Евсей. Все об этом говорят.
- Кто это - все? - пряча самогон под сиденье и рдея от похвалы, спросил Евсей.
- Пролетариат, - неопределенно махнул рукой Сулла и зевнул.
- А-а-а, - раздражение Евсея угасло и, раздевшись до исподнего, он уложился спать, отвернувшись к стенке.
Сулла сначала достал сакральные карты, раскинул их на столе, затем стал глядеть в окно и считать трубы. "Мать честная, - удивился он, насчитав их 50. - Сплошной лес..."
Через десять минут обоих укачало. Евсею снились летающие английские гвоздодеры, а Сулле прокручивался сон, повторяющий все события последнего месяца его жизни. Как он с компанией своих соратников в Карусельском уезде призывал народ бойкотировать решения генерального консула уезда, отказываться от работ, как от селения к селению ходили они и всюду лечили людей и распространяли брошюрки с сатирическими стихами про местное начальство. И как еле унес ноги Сулла, бросив своих соратников, когда ему грозила циркулярная пила, установленная на площади Восстания.
Он проснулся от того, что во сне ему приснилось, что он проснулся в купе поезда Содом - Толстолобики. Напротив поскрипывал диафрагмой Евсей Панкратов. Сулла глядел в окно, до горизонта стояли стулья с людьми и, как вехи, проплывали трибуны с людьми, размахивающими руками. С потолка, уходящего за горизонт, свисали разноцветные лампочки. Они мигали, чтобы люди не могли уснуть.
Сулла усилием воли материализовал бутерброд и послал короткий сигнал "чаю!", через минуту взволнованный проводник просунулся с двумя стаканами.
- Ага, - поблагодарил чародей и любезно толкнул ногой Панкратова. - Ужинать!
Панкратов сел, сипло задышав, стал оглаживаться. Нащупав ногой чемоданчик, успокоенно уже достал самогонки, опрокинул в себя стакан, хрястнул огурцом и, тоскливо поджав губы, стал смотреть в окно. Кровати, заполнявшие собой все пространство, закончились и заспанным глазам Панкратова открылась панорама сражения. Дым застилал выжженное напалмом поле. Из-за белой горы тучей двигались танки, давя крохотных человечков. Вот мелькнула конница, врезающаяся в ровный строй 26-го гренадерского полка, дико закричал полковник А.Косуля, увлекая за собой пехотных гвардейцев на подмогу, но и он пропал за косогором. Мелькнули еще обозы, обозы, да дым черным драконом еще сопровождал ландшафт, превращающийся постепенно в деревянный пол из свежеструганных досок. Евсей почесал грудь, - чего только не поделят атеисты... Зевнув, он налил очередной стакан.
- А ведь в вашем лице, Панкратов, умер величайший полководец, - задумчиво проговорил Сулла. - И вообще в вас периодически умирал писатель, художник, изощренный садист, крупнейший мыслитель с сексуальными извращениями, гениальный режиссер, наконец, мессия, гордость человечества, его боль и надежда.
- Скажете тоже, - скромно покашливая в кулак, блестел пьяными глазами Панкратов. - Вот молотком помахать, пилкой попилить - это еще куда ни шло, а чтоб мерсия... Энто вы, товырищ, того...
- А хочешь, Евсей, - переходя почему-то на "ты", зашептал таинственно Сулла, - предскажу твое будущее.
- Ну, предскажи, - хрюкнул Евсей.
- Ничего ты не заработаешь в Карфагенске, - начал он.
Евсей обиженно засопел.
- Подожди. Поймешь ты, что не в деньгах счастье, а в спокойной, уравновешенной жизни, и что сосредоточенный труд и любовь - цель жизни и ее основа. Женщину полюбишь, Марию. Сын у тебя будет, да не простой сын - знать он все будет.
Евсею стало страшно, потому как Сулла торопился, и било его, как в лихорадке.
- Вырастет он, и стыдно тебе станет, что жил ты когда-то неправедно и лгал себе, что мысли когда-то твои и желания низки были и примитивны. Гордиться им будешь, потому как правду он будет людям говорить, и мир исходить от него будет. Люди тянуться к нему будут, ученики у него, соратники будут и погибнет он за то, что одной тайной истиной владел, как людей счастливыми сделать. Да только люди не хотят, чтоб все счастливыми стали, чтоб только каждый был, но не все, потому и погибнет для вечной памяти. Вот что тебя ждет, Евсей, истинно говорю тебе.
Сулла откинулся к перегородке, глаза его были полузакрыты, он задыхался.
- Слышь, - Евсей потрогал его за коленку, - может, самогонки хлебнешь, она того, вспомоществует. - Он озадаченно разглядывал в окно вагона пышные похороны.
По огромной асфальтированной дороге на артиллерийском лафете везли куда-то гроб, за ним двигалась разношерстная толпа, впереди родственники все еще делали вид, что переживают, зато те, что позади, или неприлично улыбались, или же с любопытством разглядывали родственников умершего. Солдаты бесцеремонно просили закурить, а офицеры с тоской смотрели на пивные ларьки, которые были закрыты по случаю похорон. Евсей смахнул пьяную слезу, обилие знамен с траурными лентами подействовало на него удручающе. Сулла смотрел куда-то сквозь него, дыхание его выровнялось.
- "Circulus in probando"* - проборматал он.
- Во-во, - подхватил Евсей, - сначала гимны ему, небось, пели, а как двинул копыта - лишняя возможность выпить. - Он взял бутыль за горло, но там уже было пусто.
- Слушай старик, - вновь забормотал Сулла. - Есть праведники, и дана им участь в меру деяния нечестивцев и есть нечестивцы и дана им участь в меру деяния добрых, иди, Евсей, настал твой черед.
- И вправду Карфагенск! - всплеснул руками плотник, увидев в окне длинный перрон, заканчивающийся вокзалом, и засобирался. Поезд остановился. Евсей одетый, с чемоданом в руке, повернулся попрощаться с Суллой, но тот даже не повернулся к нему. Панкратов пожал плечами и нараспев сказал:
- Прощевайте.
Вышел из купе прямо на улицу, вымощенную камнем, повернулся, а поезда уже нет, а вместо него ряд домов из глины, по улице всадники скачут, пыль поднимают. Одеты все чудно, говорят на непонятном языке.
- Где здесь бюро по трудоустройству? - спросил Евсей у женщины, проходившей мимо.
Она шарахнулась в сторону. "Да что они все тут дикие такие". Он пошел по дороге наобум, но отскочил, так как его чуть не сбили всадники, скачущие по дороге. Тогда он пошел по краю дороги, где-то вдалеке-вдалеке свистнул паровоз, и Евсей ухмыльнулся, вспомнив своего попутчика. Он даже не обратил внимания, как по дороге группа воинов царя Ирода проволокла привязанного к лошади человека. Столб пыли вскоре скрыл и самого Евсея.
На этом сайте есть оба альбома "Пекин Роу-Роу" и тексты песен, художественные работы Тимы в разных жанрах, публикации о нем в прессе, фото и видео.
Прозы нет, но есть на нее ссылка. С этой ссылки взяла книгу Тимы и Макса Василенко и для вашего удобства вывешиваю ее в более компактном виде.
Сергей Тимофеев, Максим Василенко
ИЖЕ ЕСМЬ
Предисловия (Алексей Евтушенко; Сергей Битюцкий)
Тимофеев. Песни козла
Тимофеев. Панк либерти
Тимофеев. Карающий меч
Тимофеев. Рассказы без номера
Тимофеев. Суд Апулея
Тимофеев. Шел мужик по городу
Тимофеев. Дама с собачкой
Тимофеев. Два романа, зачем-то объединенных
Тимофеев и Василенко. Волчина позорный
Тимофеев и Василенко. Гойша
Василенко. Тауген
Василенко. Написанному - верить
Василенко. Начпуль
Василенко. Кокон "Серафим"
***
Книга сия писалась Тимофеевым Сергеем Анатольевичем, а попросту - Тимой, во второй половине 80-х и самом начале 90-х годов прошлого века.
Писалась, где ни попадя, и, как Бог на душу положит.
В этом смысле Господь не подкачал, благо, что и душа попалась на редкость восприимчивая - тут же все усваивала, осмысливала и выдавала в мир и в добрые люди рисунки, картины, стихи, песни и прозу.
Хорошее стояло на дворе время, веселое. Жили мы тогда в славном городе Ростове-на-Дону (с периодическими заездами во Львов и Москву) были, как водится, молоды, нахальны, вечно выпивши, и все до одного считали себя гениями.
Но гений, разумеется, был среди нас только один - Тима.
Мы уже и тогда подозревали за ним что-то такое эдакое, но, в силу непомерного самомнения и само же любия, предпочитали считать его за равного нам, грешным. Ну, может быть, самую малость повыше.
Как это часто бывает, прошли годы.
Тимы уже скоро десять лет, как нет с нами. Да и нас, честно сказать, тоже почти нет. Кто-то тоже умер, кто-то спился, кто-то навсегда и далеко уехал, кто-то не смог, а кому-то просто надоело. Все это, конечно, очень печально, но - вот она, книга. Забавная, грустная, умная, глупая, парадоксальная, разная. Хорошая. И это счастье, что Тима при всем своем безалаберном отношении к собственным текстам, картинам, рисункам и музыке сумел ее собрать еще при жизни. Так что, будем радоваться. Будем радоваться, читая и вспоминая живого молодого и всегда любимого Тимку. Те же, кто его не знал, надеюсь, просто насладятся хорошей литературой.
А то, что книга пока не издана, а выложена в Сеть, на мой взгляд, глубоко символично. Тима всегда раздаривал все свои произведения. Вот и эта книга - его прощальный подарок всем нам.
P.S. Пусть простит меня Максим Василенко, который тоже самым непосредственным образом участвовал в написании "Иже есмь", за то, что в этом кратком вступительном слове я о нем практически не упомянул. Но Тима умер, а Макс, слава Богу, жив. И все его книги и прочие произведения, надеюсь, еще впереди.
Алексей Евтушенко, 2001
***
- Тим, дай твою чудесную книжку! Я договорился отрэмить в институте.
- Да я ее подарил в Питере Вите Тихомирову!
- А второй экземпляр?
- Не-а, я в одном экземпляре печатал...
- А черновики?
- Да нет, ничего не оставлял...
Для художника это привычно - каждый раз, даря или продавая картину, он расстается с ней навсегда. То, что книгу рассказов можно растиражировать и отдать сразу многим, не расставаясь со своим творением, Сергею просто не пришло в голову...
Невероятно талантливый, и так же невероятно легкомысленный, Сергей Тимофеев просто подарил свое совместное с Максимом Василенко новое творение, за несколько дней уже успевшее завоевать симпатии Ростовской культурной прослойки.
Хочется сказать огромное спасибо замечательному человеку Виктору Тихомирову, благодаря которому эта книга найдет своих новых читателей и оживит воспоминания об удивительном Тимофееве в тех, кто был с ним знаком.
Сергей Битюцкий, 2001
Песни козла
Большим мастером по устройству хэппенингов был Близнюк. Ему говорили: "Близнюк, устрой хэппенинг, у нас открытие железной дорги". Он говорил: "Пожайлуста!". И шел, и устраивал, даже если хворал. Праздники не мыслились без Близнюка. На день урожая он пригнал в колхоз огромное стадо саранчи и всенародно отравил ее. Все говорили: "Ай да Близнюк, ай да сукин сын". А он стоял скромно потупившись - что, мол, я, ну, великое дело...
На последний звонок в школе он установил в школьном дворе колокола, и они скорбно звонили. Все плакали и целовали Близнюка, а он тоже плакал, вспоминая свои школьные годы. И еще много полезных хэппенингов устроил Близнюк, пока окончательно не занемог. Сидит теперь Близнюк на завалинке, щурится на солнце, вытянув больные ноги в валенках. Грустит старик. Некому передать мастерство, сноровку. Молодежь в город рвется, на заводах работать.
***
Дворник Братынский упорно шуршал метлой по тротуару, пока не наткнулся на две пары лакированных туфель. Подняв усталые глаза, он посмотрел на их владельцев. Двое интеллигентных мужчин говорили о кризисе Франкфуртской школы социологических исследований. Дворник оживился, и, поправив треух, попытался уловить суть спора.
Первый, затянувшись длинной, изящной сигаретой, говорил: "Беда Эриха Фромма в том, что его психоаналитическая концепция носит крайне абстрактный характер, что выражается, в частности, в отрыве им анализа личности от классовой структуры общества безотносительно к историческим условиям..."
- Да, но Фромм признает влияние социальных факторов на поведение человека, - победно парирует второй собеседник.
- Но, подсознательным мотивам приписывает решающее значение, - вновь тонко улыбается первый.
Дворник, задумчиво шамкая беззубым ртом, скручивает самокрутку:
- Я прошу покорнейше простить, - вдруг прокашлял он, - мы люди темные, университетов не кончали, но, что касается поведения личности, то оно, несомненно, детерминируется теми социальными условиями, в которых развертывается жизнь, но Фромм всегда прибегал к редуктивному анализу общества и человека, он даже ввел понятие экзистенциальной дихотомии, выражение, подчеркивающее всю трагичность человеческого существования.
- Ну-ка, физики, дай-ка прикурить, - и, глубоко затягиваясь,грустно произнес - вишь как...
И вновь зашуршал своей метлой, внимательно вглядываясь в расщелины тротуара.
***
Две вещи достойны
удивления в этом мире:
звезды, горящие над нами и
нравственный закон внутри нас.
Иммануил Кант
Едва почувствовав всю гадость содеянного, грабитель взглянул в увлажнившиеся глаза несчастной жертвы. Их разделяла пропасть, измеряемая параграфами уголовного кодекса.
- Осуждаешь, да? - злобно спросил преступник, - сволочью считаешь, да? Ну, скажи: - Сволочь, - ну скажи: гад ползучий, деньги последние отнял, - замахнувшись пистолетом, прошипел лихоимец.
- Сволочь, - пролепетала жертва, находящаяся в шоковом состоянии, - гад ползучий.
Грабитель, подняв воротник пальто, быстро зашагал в темноту, глядя вперед. Жертва побежала к ближайшему отделению милиции. Ну а звезды, достойные удивления, висели над миром...
Панк либерти
Вытащил дед репку и грязно выругался. "Не репка, а насмешка какая-то.
А ведь я и мелиорацию проводил, и удобрял тебя, гадина!"
Он взглянул на небо и погрозил кому-то кулаком.
Небо было свинцовым и угрожающим.
Где-то на базах громко плакала бабка.
Внучка тайком курила в туалете.
Жучка с ненавистью глядела на кошку, та молча жевала мышку.
А ведь все могло было быть иначе...
***
Экран телевизора покрылся полосами, и странные звуки запрыгали по горизонтали. Мужчина допил пиво, вытер газетой жирные губы и вразвалку приблизился к телевизору, затем, любя, хлопнул его по крышке. Возникший на экране диктор повернул к нему лицо и произнес: "Не стучите, голова болит." Мужчина возмутился:
- Мой телевизор, что хочу, то и делаю, - и ударил сильнее.
- Как вам не стыдно?! Диктор болезненно сморщился. Это не помехи. Это мы передаем зашифрованные записи, в которых заключена тайна мироздания.
Мужчина хохотнул и врезал по крышке телевизора со всей силой. Телевизор распался на составные части. Тогда диктор вылез из кинескопа и укусил мужчину за ухо, попав в точку "хоу-шу", благодаря которой люда становятся дальнозоркими, и вернулся обратно.
Мужчина потер ухо и стал делать уборку в квартире.
***
Она взглянула и посмотрела на меня своими мохнатыми глазами, сверкнула прядью черных волос. Взвизгнув, оторопела. Затем пронзительно хохотнула, тряхнула непокорными зубами и внятно екнула: "Что ты имел ввиду?".
Я перегнулся, задребезжал ногами, перехватил надежнее диафрагму, напружинил ягодичные мышцы и сурово взглянул. Она скукожилась, оторопела, пронзительно хохотнула, тряхнув непокорными зубами и невнятно погибла.
***
Посмотрите Воронцову в глаза. Вы увидите себя в них постаревшим и неприятным, а, входя в его душу, ощутите весь ужас одиночества. Потому что там огромное поле со скудной растительностью и кривая дорога, над которой вечно висит горбатая туча. По этой дороге вы добредете до каменной стены, за которой слышны пение и смех. Но тщетно забраться по ней, и вы, уставший, сядете у ее подножия и будете тупо смотреть туда, откуда вы пришли.
Чтобы всего этого не случилось, Воронцов становится спиной к забору и неприлично ругается, размахивая сучковатой палкой.
***
По телеку - новости: "Установка солнечных батарей в открытом космосе." На столе у нас рыба, пиво и семечки. Прихлебывая, смотрим, как на экране космонавт, с трудом ворочаясь, выползает из люка. Он, как фантастическое существо, перебирает конечностями и манипулирует инструментом. Батя на секунду застывает с рыбной костью во рту:
- Интересно, а как они там нужду справляют, а? - вдруг спрашивает он.
Мать, отхлебнув пива и внимательно глядя на экран:
- Не видишь, провод за ним тянется.
- Да, но провод к спине идет, - вступаю я.
Космонавт, тем временем, пытается подобраться к монтажной раме. Батя супит брови, потом безапелляционно заявляет: "У них там мешок ... специальный."
Мать машет головой: "Какой мешок, дубина? Это же неудобно."
- А может мешок выбрасывается ... автоматически, - забросив семечку, говорю я.
- Да, ..., вот где наука, - батя зевнул.
Мать стала собирать посуду со стола.
- А я космонавтам буду. Бать, что для этого надо?
- Ну, что, что, учись, сынок, хорошо, а потом - в летное...
Карающий меч
Глава I
Вот живет Ласков. Его окружает сумеречное пространство, но вокруг система прожекторов, лучи которых вянут, не доходя до его глазного дна.
Глава II
Ласков встает рано. Но день это или ночь, определить не может, но он знает, что это рано. В его пространстве это его не беспокоит.
Глава III
Иногда к нему залетает птица. У нее мягкие губы. Ласков знает, что это почта, но писем не читает. Он любит их просто получать. Потом они с птицей играют, угадывая значение писем. Ласков засыпает за столом, птица на цыпочках выходит.
Глава IV
Однажды к Ласкову забрел милиционер. Молоденький паренек, веснушчатый и улыбчивый. После яркого света прожекторов ему было неловко в пространстве Ласкова. Ласков улыбнулся ему, и в рации милиционера запел церковный хор. Пели к всенощной. "С праздником," - сказал милиционер. Но лицо его посуровело, потому что по рации были тревожные вести из Никарагуа. И он, спотыкаясь, убежал куда-то, придерживая кобуру.
Глава V
Однажды в пивном баре к нему в пространство ввалился человек с тремя кружками пива. Выпив одну залпом, он произнес: "Однажды Чжуань Чжоу приснилось, что он бабочка. Он весело порхал, был счастлив и не знал, что он Чжоу. А, проснувшись внезапно, даже удивился, что он Чжоу. И не знал уже, Чжоу ли снилось, что он бабочка, или бабочке снится, что она Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу совсем не одно и тоже. Или это то, что называют превращением?". Затем, выпив вторую и третью кружку, он превратился в цаплю и скупо вышел из сумерек Ласкова.
Глава VI
"Почему люди приходят и уходят, они не ведают ощущения покоя. Что, так и будут идти по этому пути превращений, включая милиционеров, так до конца не разглядев, кто они, бабочка или Чжоу?". Ласков тяжело вздохнул.
Рассказы без номера
Старуха, исполненная сердечной меланхолии,
Старик, исполненный непостижимой мудрости,
Мелодия, исполненная на семи струнах.
Над ними витает бывший падший ангел.
У него напудренное лицо, а над верхней губой мушка.
Все исполнено плюшевым покоем
И накрыто кисеей непогрешимости.
Низкий поклон им за это.
***
- Где мои корни? - задумывался Шаповалов, - Чем предопределен мой путь, где скрывается та тайна, что тревожит меня и заставляет мучительно размышлять о фатальности исхода.
Он препарировал мух, следил за полетом кузнечиков, через лупу разглядывал глаза мертвых рыб. Видел в них собственное отражение и испуганно отшатывался. Когда жена садилась рядом, он гладил ее бледную руку и смотрел отрешенно в окно. Там летал ангел смерти. Он с нетерпением поглядывал на часы и делал знаки Шаповалову. Тогда Шаповалов отталкивал жену, зажимал руками голову и плачущим голосом говорил: "Настенька, попрошу вас не мешать мне, когда я думаю о смысле жизни".
***
- Этого много, - кричал я ему, когда видел деревья.
- Этого очень много, - кричал я ему, когда видел людей в городах.
- Этого слишком много, - кричал я, когда меня кормили.
- Нельзя так много, - виновато говорил я женщине, которая меня любила.
- Это ужасно, когда меня так мало, а всего так много.
***
Все началось с того, что случилось. А случилось следующее: И. купил холодильник. Холодильник привезли утром. Задумчивые люди сгрузили его во дворе и, перекрестившись, уехали. Оплывший грязным стеарином, двор разглядывал белоснежную функцию бытового рая. Мы, радуясь удачному приобретению И., весело приволокли его в покои. Включили, понюхали внутри. И. засунул голову в морозильник и осклабился. Один из нейронов коры головного мозга И. щелкнул, и в сознании его на мгновение мелькнула картинка из зарубежного журнала: сидит он за ореховым столом на фоне персидского ковра с оружием и сосредоточенно курит трубку, боясь уронить пепел на красивый твидовый пиджак.
Картинка погасла. И. вытащил голову из морозильника, мы вздохнули.
- Ну, вот и первый шаг, - мы пожали руки И., он растрогался, послал за вином, Мы сбегали за женщинами. Что за праздник без красивой женщины!
"И она пришла, истинно, говорю вам."
Пришел человек с вином, поставил его в углу, и, перекрестившись, ушел. Стали танцевать. Танцевали красиво. Ногу подбирали под себя, оттягивая носок вовнутрь, а пяткой потряхивали и повторяли движение другой ногой. Ходили по кругу, обнявшись за плечи. И мудро друг другу улыбались, обнажая ряд ровных зубов.
Первым, перекрестившись, упал С. Волоча ногу, он отполз в угол и там склонил голову долу. Потом кто-то кого-то ударил. Женщины стали неприлично целоваться и танцевать, закрыв глаза. Оргия накрыла саваном утлый челн человеческого достоинства. Утром первый проснулся холодильник. За ножкой стола истово крестился крохотный таракан.
Утро подумало и не наступило.
***
Я брел в полном мраке. Я шарил по стенам, покрытым мхом и парчой. Ноги мои увязали в иле или скользили по линолеуму. В кромешной тьме я слышал звуки, от которых немел мозжечок. Меня обнимали полные женщины, обдавая запахами детства. Шершавые руки делали мне точечный массаж.
Наконец, я нащупывал рукой металлическую кровать, обдававшую меня запахами степных трав. Я падал в эти травы, кровать радостно скрипела, а я, смяв траву, щедро дышал и исступленно молил бога, чтобы завтра этот путь повторился.
***
Рыцарь Беспредельной Тоски и Крайнего Разочарования трусил на захламленной лошади по кличке Александр Баумгартен Готлиб. Его переполняла слепая ненависть, и налитые кровью глаза катались по глазницам взад-вперед. Иногда он пинал Александра Баумгартена Готлиба по бокам ногами. Он бы убил его, но мысль, что придется идти в злобе пешком, останавливала его, и злоба еще больше переполняла измученного вегетативно-сосудистой дистонией рыцаря. Выпив таблетку седуксена, он только молча стиснул зубы и с удовольствием пнул Александра под ложечку. На дороге показался сарацин.
Он ехал на осле и орал песню о солнце, которое ему и отец, и мать, и жена, и спутник по жизни. Нисколько не удивившись, а только обнажив меч, рыцарь пришпорил Александра навстречу певцу, массируя пальцы и делая несколько контрольных взмахов, как его учил матерый фехтовальщик Башлияр. Но пока доскакал до орущего сарацина, вконец разочаровался, потому как удовлетворения никакого не получит, если эта пустая голова упадет в заросли верблюжьей колючки.
Сарацин поднял руку:
- Привет тебе, рыцарь! Этот день прекрасен, как Дама Твоего Сердца! Это солнце, как ее улыбка, а небо, как ее глаза.
И вновь заорал песню о том, что песок уносит ветер, а время - дни. Рыцарь вспомнил свою Даму, которая сейчас, наверняка, орет на слуг или воет в спальне, тресясь бесформенным телом над его портретом. И ударив Александра Баумгартена Готлиба, поехал дальше, злобно кашляя и от этого еще больше озлобляясь.
Сарацин скрылся за барханом, но еще долго его крики и визги стучали по пыльной спине Рыцаря Беспредельной Тоски и Крайнего Разочарования.
Суд Апулея
Глумов и Павлов шли по лесу. Павлов шел осторожно и вдумчиво, а Глумов бежал в припрыжку и ломал ветки. "Посмотри, - закричал Глумов, - вот какой жук, сейчас я над ним надругаюсь". И он вставил соломинку жуку в задний проход, тем самым нанеся непоправимый урон его пищеварительной системе. "Убийца", - страшно закричал Павлов. И они сошлись в рукопашном бою. Три дня они бились, ломая молодую поросль, давя муравейники, затаптывая родниковые источники. А потом, уставшие, уснули на лужайке. А ведь Павлов мог просто и доходчиво объяснить Глумову, что тот поступил безнравственно.
***
Павлов сидел верхом на Глумове, они двигались по улице. Павлов говорил: "Глумов, ты участвуешь в эксперименте, который должен определить в тебе степень зла". Затем Павлов вставляет электроды в лысеющую голову Глумова. Озабоченно вглядываясь на экран карманного дисплея, вновь говорит: "Плохи твои дела, Глумов, вот видишь, эта кривая медленно падает вниз". И он показывает Глумову экран дисплея. Тот что-то неопределенно хрипит, злобно косясь по сторонам. "Это, - говорит о том, что в тебе много жестокости, равнодушия, цинизма. Но я сейчас через электроды буду очищать твое подсознание." Он подсоединяет электроды к тянущемуся за ним проводу. Мощный удар тока валит на бок Глумова, а вместе с ним и Павлова.
***
Павлов и Глумов шли по горной тропе. Глумов отстал и стал смотреть в пропасть. Вечерело. Пропасть зияла. Глумову было страшно и одновременно весело. Где-то там, в глубине, шумел Терек. Глумов кинул туда камень, но стука не услышал. "Глубоко" - подумал Глумов. "Очень глубоко", - добавил уже вслух. Затем крикнул, перегнувшись через край. Оттуда вылетел орел очень редкой породы и очень крупный. Он ударил Глумова клювом в лысеющую голову. Глумов, обливаясь кровью, упал. Орел забрал у Глумова рюкзак и улетел, тяжело дыша. На крик прибежал Павлов. Стал делать Глумову искусственое дыхание, но тоже заинтересовался пропастью и не кричал, а прыгнул туда молча и сосредоточенно полетел вниз, изучая скудную растительность на стенах. Так и сгинул.
Шел мужик по городу
Шел мужик по городу. Увидел вывеску "Электрошок". Заглянул полюбопытствовать.
- Чем потчуете? - прищурился хитро мужик.
- Вызываем шоковые и коматозные состояния, - зевнул администратор.
- Пошто? - удивился мужик.
- Чтоб озарило.
- А-а-а...
- Ну, давай, щелкни меня разок.
Когда пришел в себя, огладил бороду и почесал в затылке.
- Ну, как? Озарило? - спросили его.
- Шут его знает, вроде есть малость.
- Ну, давай еще?
- Давай! - махнул рукой мужик.
Нажали кнопку.
- Ой, будя, будя, будя! - запричитал мужик, дергаясь и путаясь в электродах.
- Ну? - сурово спросили его, когда он пришел в себя.
- Вот сейчас в самый раз. Хлопцы, сколько с меня?
- Пятнадцать копеек.
- Мужик развернул тряпицу, отсчитал, и, прикрывая за собой дверь, крякнул: "Наука!". Затем пошел, пошатываясь к вокзалу.
***
Шел мужик по городу. И пел песню. Пел себе, пел, только обернулся, а за ним уже двое идут и подпевают.
Мужик обрадовался и запел громче, так как песня душевная была. Глядь, а за ним уже группа людей поет. Он дальше запел. А там уже толпа, знамена у них, лозунги, транспаранты.
И он - впереди. И устал уже, вроде, петь, а нельзя, люди поверили в него, в его песню. Охрип уже он, фальшивить начал, а не сдается, поет. А позади уже оркестр грянул, салют, фейерверки пошли, и чувствует мужик дыхание многотысячной толпы сзади, а остановиться не может, боязно. Вдруг побьют, что песню такую душевную прекратил.
Не выдержал все-таки, юркнул в пивную, подождал, пока прогрохочет мимо карнавал. Вышел из пивной, пошел снова по улице, правда, уже засвистел. И не заметил, как позади опять двое пристроились.
***
Шел мужик по городу с котомкой и спрашивал у каждого встречного: "Где тут у вас бюро по выпячиванию глаз?"
Встречные непосредственно говорили: "Налево".
- Ну, налево, так налево, - привычно говорил мужик и неутомимо сворачивал.
Так бы и кружил он сапсаном по городу, как вдруг понял, что от бесконечного сворачивания окончательно свернулся и идет уже по другому городу, ну, который по ту сторону...
Ошалел мужик.
- Слушай, мил человек, заплутал я, - остановил он одного типа уже из этого города, - как бы мне в бюро, то-ли по выпячиванию, то-ли по закатыванию глаз? А?
- Направо.
- Вот беда, - мужик, стиснув зубы, стал сворачивать направо, но еще больше заплутал, оказываясь то в мертвых городах, то на необитаемых островах, то в родовых замках. Везде спрашивал, надоедал, канючил.
- СВОРАЧИВАЙ!!! - орали ему.
Уставший, присел он у стены в каком-то из городов. Видит, а напротив него, то самое бюро.
- Ну, наконец, - плача от натуги, он сделал два шага прямо и обескуражился. На двери табличка гласила: "Вход со двора, налево."
***
Шел мужик по городу с перевязанной головой. И столкнулся с экстрасенсом.
- Болит? - спросил экстрасенс.
- Угу, - поморщился мужик.
- Ладно, смотри мне в глаза.
- Мужик стал настороженно рассматривать глаза экстрасенса.
- Ну, что ты там видишь?
- Себя, вроде.
- Так, а теперь? - вновь сурово спрашивает экстрасенс.
- Снова себя, радостно хохотнул мужик, - только чудного, в пальте черном и шляпе.
- Ну? - уже мучительно произнес экстрасенс.
- Людей много, - восхищенно орал мужик, - и я в пальте им что-то говорю с трибуны.
А дальше, дальше, - уже стонал экстрасенс.
В камере какой-то я, - осекся мужик, - пишу что-то.
Пот выступил на лбу экстрасенса: "Еще, хрипел он, - еще".
- Ой, голову рубят, - затосковал мужик.
- Все...
Экстрасенс прислонился к березе:
- Легче? - спросил он у мужика.
- Угу...
- Ну, иди с богом, - и экстрасенс, шатаясь, побрел дальше.
***
Шел мужик по городу и размышлял, а навстречу ему тоже мужик, и тоже размышлял. Столкнулись они лбами и обиделись друг на дружку.
- Сбил ты меня с мысли, скотина, - заорал первый. А я уже на мгновение был от истины, - ударяя котомкой первого, тяжело задышал второй.
- Может, мне впервые удалось так плодотворно размышлять.
- А меня, может, уже не озарит больше догадка.
- Они катались по мостовой, вцепившись друг другу в горло.
Тут их увидел милиционер и как ухнет в свисток. Они бежать, уже за поворотом отдышались.
- Ладно, - миролюбиво сказал первый, пока второй доставал из кисета махорку, - давай вместе размышлять, вдвоем оно как-то веселее.
- Давай, хлюпнул носом второй, - и они, обнявшись, тяжело задумались.
Дама с собачкой
- Товарищ, извинитесь перед девушкой...
- Че?...
- Я вас прошу, - извинитесь перед девушкой...
- Да пошел ты...
- Да поймите, Вам необходимо это сделать...
- Да я тебя! На, получай.
- Ой, больно!
- То-то же.
- Но, тем не менее, извинитесь.
- Ты че, чокнутый?
- Извинитесь, Вы станете чище.
- Да отстань, сука! Убью!
- Извинитесь.
- Господи, что же это делается!
- Извинитесь.
- Мамочка, милая, за что?
- Извинитесь.
- А-а-а-а-а!
- Извинитесь.
- Куда бежать, куда деться.
- Извинитесь.
- Ну, извините.
- Искренне.
- Извините.
- Больше учтивости.
- Извините.
- Теперь покайтесь.
- Люди, каюсь перед вами. Грешен был, туп, невежественен.
- Упадите на колени, стучите головой в землю, молите о прощении.
- Люди добрые, Господи! Заклинаю тебя! Избавь от грехов, от злого умысла.
- Теперь целуйте всем ноги, трясите рубищем, закатывайте глаза. Так, отлично. Теперь летите. Хорошо. Расправляйте крылья. Недурно. Рвитесь к небу. Дерзайте. Вдохновляйтесь. Исполняйтесь благодати. Все. До свидания. Улетайте. Счастливого рейса. Принимайте метеосводку. Не залетайте в грозовые облака. Целую, пока.
Два романа, зачем-то объединенных
"Я прошел через сансару многих рождений,
ища строителя дома, но не находя его.
Рождение вновь и вновь горестно..."
Дхаммапада, главы о старости
В купе третьего класса поездом Содом-Толстолобики сосредоточенно ехал Евсей Панкратов. Ехал на заработки в Карфагенск. Был он ловким мастеровым, умельцем-плотником, курчав и сноровист пожрать да подработать.
Столик в купе был устлан газетой "Аргумент", да катался по столику огурец соленый, да звякала в бутылке трехлитровой нехитрая самогонка-злодейка. За окном уже пятые сутки завод тянулся, то цеха длиной в пять верст, то домики работного люда, аккуратные, с газонами, с бельишком на веревке.
Евсей соскучившимися по работе руками наливал злодейку в стакан, махом опрокидывал и опять грустно смотрел в окно. "Ишь, отгрохали гигант...", - то ли восхищенно, то ли недоуменно восклицал он про себя.
А то достанет деревянный свой чемоданчик и начнет инструмент свой перебирать. Любовно оглаживает топорик, молоток, пилу хорошую, литовку, английский гвоздодер, у кума выменянный за поросенка. "С таким инструментом что хошь выстроишь, хучь Букингемский дворец," - светло улыбаясь, мыслил Евсей.
За этим его и застал стук в дверь. "Не надо чаю!" - злобно крикнул плотник. "А я и не с чаем к вам вовсе, - протиснулся в купе бродячий чародей и маг Сулла Порчун. - Я к вам с новостью, Евсей Панкратов."
- Что еще за новость? - захлопывая с раздражением чемодан прохрипел Евсей.
- Новость, милый мой строитель светлого завтра, в том, что до Карфагенска вам предстоит разделить со мной это купе. Посему меня зовут Сулла, а вас, знаю, наслышан - золотые руки у вас, Евсей. Все об этом говорят.
- Кто это - все? - пряча самогон под сиденье и рдея от похвалы, спросил Евсей.
- Пролетариат, - неопределенно махнул рукой Сулла и зевнул.
- А-а-а, - раздражение Евсея угасло и, раздевшись до исподнего, он уложился спать, отвернувшись к стенке.
Сулла сначала достал сакральные карты, раскинул их на столе, затем стал глядеть в окно и считать трубы. "Мать честная, - удивился он, насчитав их 50. - Сплошной лес..."
Через десять минут обоих укачало. Евсею снились летающие английские гвоздодеры, а Сулле прокручивался сон, повторяющий все события последнего месяца его жизни. Как он с компанией своих соратников в Карусельском уезде призывал народ бойкотировать решения генерального консула уезда, отказываться от работ, как от селения к селению ходили они и всюду лечили людей и распространяли брошюрки с сатирическими стихами про местное начальство. И как еле унес ноги Сулла, бросив своих соратников, когда ему грозила циркулярная пила, установленная на площади Восстания.
Он проснулся от того, что во сне ему приснилось, что он проснулся в купе поезда Содом - Толстолобики. Напротив поскрипывал диафрагмой Евсей Панкратов. Сулла глядел в окно, до горизонта стояли стулья с людьми и, как вехи, проплывали трибуны с людьми, размахивающими руками. С потолка, уходящего за горизонт, свисали разноцветные лампочки. Они мигали, чтобы люди не могли уснуть.
Сулла усилием воли материализовал бутерброд и послал короткий сигнал "чаю!", через минуту взволнованный проводник просунулся с двумя стаканами.
- Ага, - поблагодарил чародей и любезно толкнул ногой Панкратова. - Ужинать!
Панкратов сел, сипло задышав, стал оглаживаться. Нащупав ногой чемоданчик, успокоенно уже достал самогонки, опрокинул в себя стакан, хрястнул огурцом и, тоскливо поджав губы, стал смотреть в окно. Кровати, заполнявшие собой все пространство, закончились и заспанным глазам Панкратова открылась панорама сражения. Дым застилал выжженное напалмом поле. Из-за белой горы тучей двигались танки, давя крохотных человечков. Вот мелькнула конница, врезающаяся в ровный строй 26-го гренадерского полка, дико закричал полковник А.Косуля, увлекая за собой пехотных гвардейцев на подмогу, но и он пропал за косогором. Мелькнули еще обозы, обозы, да дым черным драконом еще сопровождал ландшафт, превращающийся постепенно в деревянный пол из свежеструганных досок. Евсей почесал грудь, - чего только не поделят атеисты... Зевнув, он налил очередной стакан.
- А ведь в вашем лице, Панкратов, умер величайший полководец, - задумчиво проговорил Сулла. - И вообще в вас периодически умирал писатель, художник, изощренный садист, крупнейший мыслитель с сексуальными извращениями, гениальный режиссер, наконец, мессия, гордость человечества, его боль и надежда.
- Скажете тоже, - скромно покашливая в кулак, блестел пьяными глазами Панкратов. - Вот молотком помахать, пилкой попилить - это еще куда ни шло, а чтоб мерсия... Энто вы, товырищ, того...
- А хочешь, Евсей, - переходя почему-то на "ты", зашептал таинственно Сулла, - предскажу твое будущее.
- Ну, предскажи, - хрюкнул Евсей.
- Ничего ты не заработаешь в Карфагенске, - начал он.
Евсей обиженно засопел.
- Подожди. Поймешь ты, что не в деньгах счастье, а в спокойной, уравновешенной жизни, и что сосредоточенный труд и любовь - цель жизни и ее основа. Женщину полюбишь, Марию. Сын у тебя будет, да не простой сын - знать он все будет.
Евсею стало страшно, потому как Сулла торопился, и било его, как в лихорадке.
- Вырастет он, и стыдно тебе станет, что жил ты когда-то неправедно и лгал себе, что мысли когда-то твои и желания низки были и примитивны. Гордиться им будешь, потому как правду он будет людям говорить, и мир исходить от него будет. Люди тянуться к нему будут, ученики у него, соратники будут и погибнет он за то, что одной тайной истиной владел, как людей счастливыми сделать. Да только люди не хотят, чтоб все счастливыми стали, чтоб только каждый был, но не все, потому и погибнет для вечной памяти. Вот что тебя ждет, Евсей, истинно говорю тебе.
Сулла откинулся к перегородке, глаза его были полузакрыты, он задыхался.
- Слышь, - Евсей потрогал его за коленку, - может, самогонки хлебнешь, она того, вспомоществует. - Он озадаченно разглядывал в окно вагона пышные похороны.
По огромной асфальтированной дороге на артиллерийском лафете везли куда-то гроб, за ним двигалась разношерстная толпа, впереди родственники все еще делали вид, что переживают, зато те, что позади, или неприлично улыбались, или же с любопытством разглядывали родственников умершего. Солдаты бесцеремонно просили закурить, а офицеры с тоской смотрели на пивные ларьки, которые были закрыты по случаю похорон. Евсей смахнул пьяную слезу, обилие знамен с траурными лентами подействовало на него удручающе. Сулла смотрел куда-то сквозь него, дыхание его выровнялось.
- "Circulus in probando"* - проборматал он.
- Во-во, - подхватил Евсей, - сначала гимны ему, небось, пели, а как двинул копыта - лишняя возможность выпить. - Он взял бутыль за горло, но там уже было пусто.
- Слушай старик, - вновь забормотал Сулла. - Есть праведники, и дана им участь в меру деяния нечестивцев и есть нечестивцы и дана им участь в меру деяния добрых, иди, Евсей, настал твой черед.
- И вправду Карфагенск! - всплеснул руками плотник, увидев в окне длинный перрон, заканчивающийся вокзалом, и засобирался. Поезд остановился. Евсей одетый, с чемоданом в руке, повернулся попрощаться с Суллой, но тот даже не повернулся к нему. Панкратов пожал плечами и нараспев сказал:
- Прощевайте.
Вышел из купе прямо на улицу, вымощенную камнем, повернулся, а поезда уже нет, а вместо него ряд домов из глины, по улице всадники скачут, пыль поднимают. Одеты все чудно, говорят на непонятном языке.
- Где здесь бюро по трудоустройству? - спросил Евсей у женщины, проходившей мимо.
Она шарахнулась в сторону. "Да что они все тут дикие такие". Он пошел по дороге наобум, но отскочил, так как его чуть не сбили всадники, скачущие по дороге. Тогда он пошел по краю дороги, где-то вдалеке-вдалеке свистнул паровоз, и Евсей ухмыльнулся, вспомнив своего попутчика. Он даже не обратил внимания, как по дороге группа воинов царя Ирода проволокла привязанного к лошади человека. Столб пыли вскоре скрыл и самого Евсея.