Фрагменты ЮА-симфонии: Искусство на службе освобождения-4

[rositsa]

Из мрака - к свету
На протяжении всей истории рода людского ханжество и лицемерие были верными спутниками бесчестных деспотических режимов. Весной 1988 парламент ЮАР приступил к обсуждению законопроекта о «гуманном отношении к подопытным животным». Корреспондент йоханнесбургской газеты «Стар» спросил в беседе одного из депутатов: «Неужели у нас остались такие, кто...?» «Да, к сожалению», - несколько раз кивнул ему с грустной улыбкой сердобольный парламентарий. Если бы жестокость расистов ограничивалась горемычными подопытными псами, кроликами и мышами, то скорбь депутата можно было бы разделить.

Но вся беда в том, что белая верхушка в ЮАР привыкла относиться к миллионам африканцев и других небелых как к своего рода «экспериментальному материалу», как к безликой толпе, у которой нет морального права высказываться и которой можно грубо помыкать. Конечно, не все белые разделяют такую позицию, а если говорить о деятелях современной южноафриканской культуры, то почти все они отвергают теорию и практику раздельного развития рас, принцип превосходства одной расы над другой.

Видный южноафриканский писатель Андре Бринк гордится тем, что его роман «Познание ночи» был первым произведением на африкаанс, запрещенным властями. Вообще в условиях деспотизма деятели культуры воспринимают запреты на свои произведения как большую честь и признание действенности своего творчества. Некоторые дотошные критики усмотрели даже автобиографические моменты в сюжете романа: его герой, южноафриканский актер Джозеф Малан, живет в Англии, где делает удачную карьеру. Единственное, что тревожит его, - собственная совесть, которая зовет его на родину бороться за равенство всех людей.

Повороты в человеческих судьбах поистине непредсказуемы. Не всегда заметно, каким путем семена разочарования попадают в человеческую душу и наступает переоценка ценностей. «Хозяева мертвы, но мы еще не свободны, - подмечает отставание человеческой психологии от реальности бытия Галант, персонаж романа Бринка «Перекличка». - Разве бык становится свободным только от того, что с него сняли ярмо?»

Свобода - это еще и особое состояние духа: еще много людей, считающих себя свободными, на самом деле пресмыкаются перед власть имущими наподобие презренного раба. Можно быть формально свободным, но в душе забитым, согнутым в три погибели вассалом. Сам Бринк достиг высшей ступени человеческого достоинства - он отвергает режим апартеида, детище буров, к которым сам принадлежит от рождения. Наверное, свое кредо он вложил в уста героя романа «Слухи о дожде» - Бернарда: «Мне предстоит бороться против своего народа, против тех самых африканеров, которые в прошлом сами боролись за свободу, а теперь взяли на себя миссию распоряжаться судьбами других народов».

Ничто в его детстве, казалось бы, не предвещало жизни бунтаря и правдолюбца. Родился он в семье пре успевающего юриста. Отец верил не только в бога, но и в святость апартеида, состоял в «Бродербонде», был одним из рьяных расистов. Так случилось, что ввиду судейских дел отца семья Бринков кочевала по провинции Оранжевая, являющейся оплотом апартеида. В юности Андре никогда не общался с черными, которые ему тогда казались все на одно лицо - слугами или рабочими.

- Лишь учась в Сорбонне, я начал по-настоящему прозревать, хотя ощущение гнетущего душевного беспокойства из-за несправедливости порядков в Южной Африке не покидало меня и до переезда в Европу. Но оно, видно, уже таилось где-то в глубине души не осознанным и никак не реализованным в поступках, - анализирует он эволюцию своих взглядов.

Когда Бринку исполнилось 25 лет, он был потрясен расстрелом в Шарпевиле. Это событие нашло отражение в его книгах. Во Франции ему было покойно и уютно, но его все чаще грызла мысль: вправе ли он описывать прошлое и настоящее Южной Африки, находясь в добровольном изгнании, не изменяет ли он делу справедливости, ради которого взялся за перо. Студенческие волнения в Париже в 05.1968 еще более обостри ли в нем присущую каждому человеку потребность жить на своей земле, в обществе, в котором вырос, и Андре Бринк вернулся домой.

Его шокирует, отталкивает лицемерие, двуличие и бессердечие властей.

- Нельзя обманывать обещаниями реформ, которые, по сути, лишь подменяют понятие «раздельное развитие рас» на «сохранение прав меньшинства». Но само меньшинство уже не монолит, оно охвачено брожением. Не верю я и в разговоры о либерализме. Питер Бота - никакой не либерал, а ЮАР - закрытое общество, которое, по существу, находится на осадном положении, всеобщая изоляция, в которую он и его предшественники поставили страну, сделала их самих париями между народного сообщества. Убежден, действия Боты, провоз гласившего свои реформы, диктовались честолюбивыми намерениями быть признанным и принятым на равных Рейганом и Тэтчер. По своим же взглядам он - консерватор, близкий к правым.

Бринка читают и белые и черные, но особенно поучительны его романы для белых. Они являются настоящим откровением для многих, чья душа отзывчива к человеческому горю.

- Настало время, когда каждый должен сделать выбор. Однажды читатель-африканер прислал мне письмо, в котором были такие строки: «До прочтения ваших книг я не думал, что черный может быть человеческим существом». Ради того, чтобы хотя бы кто-то один прозрел, стоит жить на Земле. - В этих словах Бринка секрет его жизненной энергии, его творчества.
В одной из наших бесед южноафриканский писатель Питер Абрахамс высказал интересную мысль:

- Порой, размышляя об отдельных отрезках истории, ловишь себя на ощущении, что человек оказывается на некоторое время среди орущей, топающей, несущейся невесть куда толпы. Поток увлекает его, он очень хочет, но не может остановиться. Выбраться из толпы, подавить в себе ее необузданные инстинкты - признак цельного волевого характера. Лишь люди, обладающие такой натурой, в силах противостоять апартеиду, свергнуть его с пьедестала.

- Нам кажется, что эту мысль вы выразили в романе «Горняк»?

- Не в том, конечно, определенном смысле, как теперь, но подход к ней был намечен уже в 1940-е.

Подростком после ранней кончины отца он вынужден был тяжелым трудом зарабатывать себе на хлеб. В 1939 20-летний метис Питер Абрахамс, причисленный по официальной классификации в разряд цветных, покинул родину. Нет, не ради личной выгоды. Это было трезвое решение человека борцовского склада. «Мне нужно было писать, говорить о свободе, а для этого надо было самому стать свободным», - объяснил он мотивы эмиграции.

Стать свободным! Чаще бывает легче умереть, ибо бросает в дрожь запретная мысль о том, что надо перетряхнуть все в себе, перевернуть все свое нутро, самому поднять руку на собственную психологию, пусть рабскую, но насаждавшуюся многие поколения, позволяющую худо-бедно влачить жизнь до конца дней своих и умереть естественной смертью. Многие эпизоды из романа «Горняк» - подтверждение тому. В Малайской слободе, где в лачугах ютятся бедняки, привыкли к подчинению белым хозяевам. Даже самые энергичные люди, вроде содержательницы пивнушки-ночлежки Лии, одиноки, не имеют ясных целей, бессильны изменить что-либо в этом мире безысходности и печали. Их роль разве что в том, чтобы намекнуть на потенциальные возможности, которые заложены в африканцах и, несомненно, проявятся в грядущем. Люди заливают вином свои боли и чувства. Для обреченного, без вольного и безмолвного человека это единственное утешение.

С горечью отзывается главный герой Кзума о рабочих золотого прииска и обитателях Малайской слободы, черных и цветных: «...У них глаза точь-в-точь как у овец». «А что, разве мы не овцы, только что говорящие?» - в тон ему вопрошает рабочий Пана. В отдельности люди вроде бы симпатичные, мирные, безобидные, а в целом - пассивная масса, равнодушная, невменяемая в низменных страстях толпа, где каждый вредит прежде всего самому себе. «Кто-то уезжает, кто-то умирает, кто-то попадает за решетку, а толпа остается, - в отчаянии размышляет Кзума, опечаленный потерей друзей. - Может быть, толпы вообще не умирают, может быть, толпы, подобные этой, есть во всем мире, даже за морем. Толпы, что идут, идут, идут. Везде одинаковые».

Абрахамс ненавидит толпу - отвратительное порождение буржуазной стихии, тягостную форму существования социально пассивной части человечества, овцеподобных всеядных обывателей, подавляющих в себе достоинство, мужество, индивидуальность, все человеческое ради исполнения сиюминутных низменных инстинктов, ради тупого набивания брюха пищей. Толпа угодливо расступается перед сильным - и без жалости растаптывает слабого. Ее порывы сводятся к тому, чтобы все сколько-нибудь светлое превращать в серо-мышиное. В ее цепенящих объятиях истлевает индивидуальность и воля к свободе.

Тон в толпе задают посредственность и ничтожество. «Сколько мы видим людей, унижающихся перед теми, кого они внутренно презирают, смеющихся над тем, чего боятся, делающих то, чего гадость они очень хорошо знают, говорящих то, чему сами не верят, и т. п., - писал Н. А. Добролюбов. - Отчего происходит все это? Оттого же, отчего погибают талантливые натуры, - от недостаточного развития внутренней силы, необходимой, чтобы устоять против внешних влияний». Толпе, безликой и униженной, Абрахамс, Бринк и другие южноафриканские писатели противопоставляют людей-личностей, у которых забота о собственном благе отступает перед чувством личной ответственности за судьбу народа. Их мечта - изжить толпу как социальное явление, освободить человека, сделать его по-настоящему разумным и счастливым.

- Жажда справедливости, неприятие неравенств среди людей, которое держится на духовном и физическом принуждении, подтолкнули меня в молодости тому, чтобы взяться за перо, - размышлял вслух о мотивах своего жизненного выбора крупный южноафриканский писатель Атол Фугард. - Кроме того, обостренное чувство реальности побуждает меня рассказывать бедных, отчаявшихся людях, которых настолько растоптала жизнь, что своим молчанием и покорностью они как бы оправдывают высокомерные претензии сноп господ.

Фугард очень популярен, и каждое его произведение привлекает к себе внимание. В США его ставят рядом с Шекспиром и Диккенсом. В 1987 пьесы Фугарда шли сразу в нескольких американских городах: «Кровные узы» в Нью-Йорке, «Учиться у алоэ» - в Чикаго, «Банзи мертв» - в Атланте, «Хозяин Гарольд и мальчишки» - в Бостоне и «Босман и Лена» - в Эванстоне (штат Иллинойс).

Человек становится сильным, когда ставит перед собой вопросы: кто я? правильно ли я живу? Есть ли смысл в моем существовании? Фугарду уже в первых его произведениях удалось ненавязчиво задать эти фундаментальные вопросы бытия читателям.

Нас поразило, насколько хорошо Фугарда знают борцы за свободу. Мэри Мини цитировала наизусть слова из пьесы «Учиться у алоэ»: «Я хочу жить, а не выжить, жить, а не существовать!» А наш старый друг из АНК Филлис Найду вспомнила в одном из разговоров слова Морриса, персонажа «Кровных уз»: «Все живое летит, тянется, стремится, растет, поворачивается к белизне, к свету, молит о нем. Птицы с приближением зимы спешат вслед за солнцем; деревья, кусты, растения тянутся к нему; к нему устремляются бабочки; человек страстно его жаждет. Все мы, всегда из мрака - к свету».

- Бедность, условия жизни угнетенных, обездоленных людей всегда пробуждали во мне чувство необходимости срочно что-то предпринимать. Это помог мне видеть жизнь такой, как я ее вижу. Скажем так. Сравните хлеб в руках белой южноафриканской дамы из среднего класса с тем же хлебом в руках африканки, которая, быть может, потратила на него последние гроши, чтобы прокормить своих детей. Ведь вторая буханка значит больше, чем первая, не так ли? Жизнь больше похожа на драму. Если чернокожая женщина потеряет буханку, то для ее семьи это будет сущая трагедия. Для белой же потеря хлеба - пустяк, ибо она просто купит другой батон или буханку.

Отец Фугарда был инвалидом, и все заботы о семье ложились на плечи матери, которая содержала в Порт-Элизабете маленькое кафе. Нельзя сказать, чтобы жизнь была легкой. (Ну да, на фоне среднего белого.. - Р.) Впрочем, легкой жизнь не бывает никогда, даже если вам кажется, что у других она безоблачна... Фугард был категоричен в утверждении, что легкая жизнь не воспитывает сильного характера. Тот же Мор рис из «Кровных уз» говорит об этом: «Боль полезна, потому что, обжегшись на молоке, дуют на воду».

- За всю жизнь мама прочла лишь 3 пьесы, но когда я решил бросить Кейптаунский университет за 2 месяца до получения степени бакалавра и стать писателем, она поверила в меня и одобрила мой рискованный выбор, который мог бы обернуться бедами, если бы писательская карьера не удалась. Ее мудрость придала мне могучее чувство уверенности в своих силах. У Омара Хайяма есть одна мысль, которую можно сравнить с гирькой при взвешивании в Судный день добрых и злых дел человека и его поступков. «Нужно быть сильным, чтобы с твердой волей идти по дороге, выбранной тобой, - писал он. - Но еще большая сила и человечность нужны, чтобы самому отказаться от привычного пути, даже тогда, когда не видно другой дороги». Фугард решил писать, еще не став писателем. Ему хотелось бороться, и своим оружием он выбрал перо.

- Моя мать сделала все, чтобы я имел возможность учиться в университете. И вот, представьте, однажды она слышит от меня: «Я не собираюсь становиться бакалавром, потому что это ловушка, из которой потом никогда не выберешься. Хочу быть писателем, а чтобы стать им, я должен увидеть мир, поэтому я хочу на попутных машинах объехать всю Африку». Другая бы мать огорчилась, стала отговаривать от крайности, убеждать сына в нерассудительности. «Желаю тебе удачи», - почти тотчас обронила моя мама. Когда через 2 года Атол Фугард вернулся домой, он сказал матери: «Теперь я могу начать писать, потому что накоплен кое-какой жизненный опыт». Она молча ушла куда-то и скоро вернулась домой с пишущей машинкой в руках.

- Бог знает, почему она так относилась к моим решениям, но примерно в то же время, когда я только-только задавался вопросом о так называемом «южноафриканском образе жизни и мыслей», она, вероятно, задавала себе внутренне те же вопросы, по-матерински чутко жила моими мыслями и чувствами. У нее не было даже того преимущества, которое образование дало мне. Моя мать могла написать свое имя и прочитать книгу, но не более. И все же она старалась построить свой памятник честности и справедливого гнева в лице собственного сына.

На роль Захарьи, одну из главных в пьесе «Кровные узы», написанную более четверти века назад, Фугар подобрал молодого черного саксофониста Закеса Мокае. Этот человек стал ему близким другом и потом не раз играл в других его спектаклях. В н. 1960-х участие в представлениях актеров с различным цветом кожи было запрещено. Контакты между белым и черным вызывали подозрения, как только они выходил за рамки взаимоотношений хозяина и слуги. Именно то время Фугард жил в одной комнате с Мокае в Йоханнесбурге, чтобы облегчить репетирование роли в «Кровных узах». Это, по словам Фугарда, было вызван «производственной необходимостью»: работа общественного транспорта оставляла желать лучшего, и если б черный актер жил по правилам и пользовался автобусом для своевременного возвращения домой в гетто, то была бы опасность запозданий на репетиции, а значит - сорвать спектакль.

- Закон возбранял белому и черному ночевать под одной крышей. Закесу приходилось незаметно проникать в мою квартиру через черный ход, и если люди задавали вопросы относительно цели его прихода ко мне, то он отвечал, что он - мой слуга и работает у меня, - вспоминает Фугард.

Если бы Закеса обнаружили ночью в квартире Фугарда, за которым уже велась слежка, то молодо драматургу по меньшей мере грозил крупный штраф. Но главное: он рисковал быть занесенным в досье полиции как «белый, имеющий друзей среди африканцев».

- В этом была вся опасность. Полиция могла начать преследовать из-за политических взглядов. В конечном счете так они и поступили. В течение долгих лет полиция запугивала: обыск на рассвете, подслушивание и запись телефонных разговоров, перлюстрация писем и другие подобные вещи.

На собственной родине его пьесы порой идут нелегально. Так, например, обстоит дело с «Учиться у алоэ», запрещенной в 08.1987. Алоэ - колючее растение, распространенное на засушливых нагорьях Южной Африки - используется Фугардом как метафора для описания отношений между белым фермером и черным работником - активистом движения против апартеида. «Более всего алоэ примечательно своей необычайной способностью выживать в самых суровых условиях, какие только могут быть, - объяснял аллегоричность названия сам драматург. - Создавая эту пьесу, я пытался рассмотреть и проанализировать возможности вы жить в нашей стране, для которой образ «засухи» с ее суровыми, жестокими последствиями - самая подходящая метафора».

Не в том ли отгадка популярности пьес Фугарда в странах, которые поражены социальной «засухой»? Ведь человеческие беды в чем-то похожи на превратности природной стихии. Общество развивается по не зыблемым законам, и их нарушение влечет за собой пагубные последствия. Апартеид - явное отклонение от этих закономерностей.
Не знаем, знаком ли Фугард с Фетом или в пьесе «Учиться у алоэ» проявляется не покидающее нас кровное родство с природой, географией, но постепенно сквозь ассоциации с алоэ мы, русские читатели, слышим знакомые мысли:

Учись у них - у дуба, у березы.
Кругом зима. Жестокая пора!

Параллель между засухой и зимой напрашивается, когда речь идет о выживании в трудных условиях. Кроме того, на таком фоне легче прослеживается процесс самосознания личности, ее цельности.

Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.

В «Кровных узах» Моррис говорит о полезности боли. Но привыкание к боли, как доказывает Фугард, приводит не только к притуплению страданий от нее, к ослаблению чувства самосохранения; главное - она порождает и готовность идти на все ради избавления от «засухи». Алоэ может выстоять, человек обязан жить и победить.

В н. 1960-х правительство отобрало у Фугарда паспорт, подталкивая его к эмиграции, но он отказался навсегда покинуть страну. Попеременно живет то в своем доме в Порт-Элизабете, то в деревушке в 500 км от этого города, где купил маленький участок земли. Потом, приобретя известность, он добился права выезжать за пределы Южной Африки, где проводит по крайней мере половину года.

Фугарду не откажешь в острой социальной зоркости. Он понимает, сколь велики градации и оттенки не только среди населения страны, но и среди самих белых. Писатель мечтает о времени, когда южноафриканцы вне зависимости от цвета кожи найдут общий язык между собой.

- В молодости, начиная свой путь в литературу, я верил в будущее южноафриканского общества. Такие политики-африканцы, как Нельсон Мандела и Оливер Тамбо, пытались вести переговоры с белой Южной Африкой, и моя вера в диалог усилилась. Я верил, что белые южноафриканцы прислушаются к тому, что им говорят в здравом ключе разумные африканцы. Мне казалось, что я, как никто, знаю белую общину - ведь по линии матери я бур, а по отцовской - потомок англичан. Но история показала, что диалог так и не удалось наладить. На место тщательно подбираемых разумных слов здравомыслящих людей пришли взрывы гранат и бомб, очереди автоматов. Как и у каждого в этой стране, черного или белого, горизонты мои сузились и будут продолжать сужаться. Временами мне кажется, что положение станет еще хуже, до такой степени, что даже помыслить о завтрашнем дне будет роскошью.

Введение чрезвычайного положения застигло его за границей.

- Меня не пугает революция, кровопролитие, обстановка затянувшейся до вечности осады, в которой оказалась Южная Африка. Это моя родина, ей я принадлежу, и мой долг как человека и писателя - быть со всем народом.

В этом его непреклонное убеждение. Быть со всем народом хотят деятели культуры Южной Африки, освещающие своим талантом будущее своей родины.

Верный путь в жизни
Найдется ли в Южной Африке поэт или писатель с черной или смуглой кожей, который бы не был под арестом, не дышал затхлым воздухом тюремной камеры? Джеймс Мэтьюз - не исключение, ибо весь смысл его жизни в одном слове; свобода.

- Жизнь в ЮАР как таковая - понятие политическое, рождение и смерть - все это также связано с политикой, если ты черный, - говорит он и тут же цитирует строки из своего стихотворения: «Я - дитя гранат и пушек, если в этом - путь к свободе».

Самая трудная проблема в отношениях между людьми - преодолеть отчужденность. В условиях апартеида человеческие взаимоотношения омрачает возведенный законодательным путем расовый барьер. Скрытность, подозрительность, неискренность поощряются официально. Видимо, это позволяет расистам избегать встреч с горькой правдой жизни.

- Они делают вид, будто не знают, что наши улыбки - это маски, которые мы натягиваем на лицо, чтобы скрыть внутренний гнев, который в один прекрасный день разразится громом, испепелит наглую кучку белых угнетателей, смоет политическое зло с нашей солнечной земли в пылающий ад. Человек, переживший унижение, отмечен его горечью на всю жизнь. А если так же беспардонно унижают его детей?

Эти мысли Мэтьюза вовсе не откровение одиночки. Они выстраданы всеми южноафриканцами, которых режим апартеида низвел в низшие расы, растоптав их достоинство. Разница только в том, что поэт и писатель выражает свои взгляды на бумаге, делает их достоянием каждого соотечественника, всего мира.

Каждый реагирует на несправедливость по-разному: лакей - лицемерным заискиванием, раб - покорным молчанием, чинуша - нескрываемой апатией, праведник - высказывая резкие суждения, борец за народное счастье - идет на баррикады... Внутреннее содержание человека, его гражданская зрелость определяют методы борьбы за справедливость.

Мэтьюз борется с варварской системой пером и общественной деятельностью. Всегда занятый делом, он бескорыстен и ради идеи, принципа готов на любые лишения, испытания, жертвы. Его издательство не имеет ни денег, ни помещения, ни типографии, но выпускам хорошие книги. Как ни фантастично это звучит, но это действительно так. Поэт называет себя «слугой культуры». Чтобы увидеться с человеком, основавшим 1974 издательство «Конгресс черной литературы искусства», или сокращенно «Блэк» (черный), надо пойти в типографию на Белгравиа-роуд в пригород Кейптауна Атлоне. Любой прохожий покажет туда дорогу. Слово «черный» не должно смущать в названии издательства. «Блэк» издавало книги Надин Гордимер, Джереми Кронина, Эссопа Патоля и многих других авторов.

- Я стремлюсь распространять произведения поэтов и прозаиков, у которых нет другого шанса увидеть свет, помимо нашего издательства, - говорит он. - Мы не расисты и не питаем к белым никаких враждебных чувств, но я стараюсь издавать преимущественно черных авторов, поскольку белым литераторам все-таки легче найти выход.

Цензорам, надзирающим за продукцией Мэтьюза, даны строгие инструкции не давать никаких послаблений подозрительному заведению, не сказавшему ни одного доброго слова об апартеиде. И они скрупулезно вершат свое дело, не оставляя самому Джеймсу никаких шансов на собственное творчество. Все его стихи запрещены в ЮАР. Но этот труженик не жалуется, и даже шутит:

- Куда уж мне бедному, если у нас сам Шекспир в опале. Представляю, как они ломали голову в парламенте над тем, к какому жанру отнести мои работы: к порнографии или подпольным инструкциям о производстве бутылок с горючей смесью.

В 1972 была объявлена вне закона его первая книга «Не сдержать ярость». После запрета его тогдашние потерпевшие убыток издатели сказали, что больше никогда не возьмутся за его произведения, пусть-де их проталкивают африканские коллеги. Это подало ему мысль о собственном деле, если такое далеко не прибыльное предприятие можно назвать делом. Сборник стихии «Дай мне фрикадельку, Джоунс», написанный им после 5 месяцев пребывания в тюрьме, был изъят из продажи властями через 5 недель после выхода в свет. Затем испытали на себе раздражение расистов книга стихов «Нет времени для мечты» и сборник рассказов «Парк и другие истории». Вскоре после издания та же участь постигла первую выпущенную в «Блэк» книгу - антологию стихов «Черные голоса», составленную Мэтыозом.

- Мы не боимся цензуры, - говорит он. - Но наша смелость налагает на нас особую ответственность при решении судьбы каждой рукописи. Нет смысла заниматься книгой, если в ней все вокруг да около. «Блэк» публикует только политически ангажированные произведения. Мы привержены борьбе в высшем смысле этого слова. Качество литературного труда занимает второе место по сравнению с содержанием. Когда я был очень молодым, то полагал, что есть объективные критерии, согласно которым произведения литературы или живописи принимаются или отвергаются; упущен один из них - и произведение неполноценно. Теперь я знаю, что все критерии соблюсти невозможно, но главные обязательны. Среди наших авторов - много молодежи. Апартеид - трудно выговариваемое слово, но молодой человек, страдающий под ним всю свою жизнь, может писать о своем опыте.

- На кого ориентируется издательство? - спроси ли мы.

- Мы хотим дать пищу для размышлений студентам и учащимся, которые не имеют возможности читать черных авторов. «Блэк» - не коммерческое издательство, гоняющееся за барышами. Наша цель - печатать дешевые, доступные рядовому читателю книги.

- Как же работает ваше издательство без редакции, источников финансирования, без книгосбытовой сети, если не считать продажи и подписки?

- Я и сам не могу представить, - рассмеялся Мэтьюз. - Но если бы заранее знал то, что знаю сей час, то не взялся бы за такое дело.

Потом, подумав, он добавляет:

- Если вы прочитали Брехта или Неруду, находившихся в ситуации, аналогичной нашей, если у вас хватает воображения найти нужные слова описать угнетение, то у вас не останется выбора.

Сюжеты для своих произведений Джеймс Мэтьюз черпает из жизни. Сам он, цветной по расовой классификации расистов, - одна из жертв апартеида. Даже его сын уже успел разделить с отцом одну тюремную камеру.

В рассказе «На углу улицы» африканец Джэмми умирает у всех на глазах прямо на улице, потому что «белая» скорая помощь не для него, а «черной» нет.

В другой миниатюре - «Вот такие-то дела, дитя» он рассказывает увиденную им в тюрьме характерную для сегодняшней ЮАР сцену. «Я здесь потому, что сказал правду», - жалуется один из персонажей напарнику по камере. Его арестовали за то, что он заявил полицейскому, что тот не имел права избивать детей, продававших фрукты на тротуаре. Ни один из троих пострадавших маленьких торговцев не был старше 12 лет. Блюститель закона, избив детей, стал заталкивать и плачущих, ничего не понимающих, в фургон, когда вмешался их заступник. «Я сказал ему, что эти дети жертвы системы, которую он поддерживает жестокостью. Меня арестовали за то, что я выразил свое право на протест. Закон - часть системы, которая пытается уничтожить нас».

Героя рассказа «Вина» отправили за решетку только за то, что он забыл взять с собой пропуск. «Жизнь тяжелая, очень тяжелая для нас в условиях законов белого человека. Виноват всегда черный», - вздыхает он.

В рассказе «Стоило ли?» молодой африканец Денвер отказывается служить в расистской армии. «Ты не хочешь защищать свою страну?» - удивляется его дед. Внук отвечает: «Я не сказал, что не буду защищать мою страну, но прежде я спрашиваю себя, стоит ли защищать то, за что правительство посылает нас воевать?»

Мэтьюз обращается прямо к тем, кто причастен к чудовищному попранию достоинств миллионов южноафриканцев, - к белым, пытается разбудить их совесть, взывает к гуманистическим чувствам белых матерей:

Как вы себя чувствуете,
Когда читаете о черном ребенке,
Растерзанном на свалке,
Где он собирал объедки?
Возникает ли у вас вопрос:
Жива ли еще его мать
И где он спал
Перед тем, как искать объедки
На свалке?
Скажи же, белая мать,
Как ты себя теперь чувствуешь?

Поэт обращается к президенту Питеру Боте, «человеку, располагающему полномочиями, которых нет даже у бога». Но в тиши кабинета, укрытого зигзагами коридоров в огромном здании в Претории, лидер расистов, по словам Мэтьюза, глух к страданиям черных и цветных.

Однажды, выступая перед молодежью, поэт заговорил о том, что в трудные времена, которые переживает народ Южной Африки, даже личное должно приноситься на алтарь свободы, служить общей цели, даже любовь должна быть источником вдохновения на героические дела.

- Меня очень хорошо приняли, - рассказывал он. - Внешнему миру подчас просто невероятным кажется высокий уровень гражданского сознания нашей молодежи. Где в мире подростки, которым едва минуло 12 лет, с камнями в руках идут против авто матов и танков на верную смерть и, умирая, ничуть не сожалеют о своем безрассудстве? Нас учили в детстве: жизнь не танец - назад не пойдешь. Сегодня тем более нельзя жить, шагая назад.

Любимая, дай мне смелости,
Позволь мне набрать сил
Из горячего источника нашей любви,
Научи меня, как умереть по-мужски.
Любимая, научи меня,
Как умереть достойно.
Пусть моя гибель
Станет лестницей,
По которой будут взбираться
Мои дети,
Чтобы также стать настоящими мужчинами.

- Дети поэта должны быть борцами, иначе как он может воспитывать других своими стихами, как он поведет за собой читателей, если не может внушить достоинство собственным сыновьям и дочерям, - разъясняет он смысл стихотворения. - Жизнь делают пре красной и осмысленной великие идеи и - под стать им - великие примеры. Человек должен иметь ясное представление, к чему он стремится. Поставив твердую цель, должен делать все ради ее осуществления. Только так человек растет. У него должно быть чувство верного направления.

- Ну а как же с жизнью ради отечества? Можно ли говорить о патриотизме в ЮАР? - задаем мы последний вопрос, памятуя о Денвере (беседа шла по телефону).

Вопрос о родине - ключевой в жизни любого человека: это и географическая, и политическая, и нравственная проблема. Нет родины - пуст человек, бессмысленно и лишено животворного тепла его существование.

- Я не пожалел бы жизни, чтобы защитить мою страну в ее борьбе за правое дело, но я сурово осуждаю ее, когда в ней процветает несправедливость, - ответил он. - Для нас, небелых граждан, ЮАР, где заправляют расисты, скорее мачеха, но мы полны желания сделать нашу страну подлинной родиной. Каждому гражданину должно быть предоставлено право полного гражданства, и в этом праве ему нельзя отказывать из-за цвета кожи, религиозных убеждений или этнической принадлежности. Свобода слова и передвижения - плоть от плоти понятия, связанные с гражданством, равно как и участие в свободных выборах. Гражданин дол жен иметь право обращаться в суд, его не должны заключать в тюрьму без суда. Каждый из нас имеет право на человеческое существование. Неужели мы родились на этот свет ради того, чтобы только страдать? Нет, отнюдь нет.