Фрагменты ЮА-симфонии: Корни героизма - в детстве
Корни героизма - в детстве
Маленькая белокурая девочка припала к земле и стала пригоршнями пить холодную воду из ручья. Он бежал извиваясь, огибая выступавшие кое-где из травы головки песчаника. Местами он зарывался в густую траву, и о его существовании можно было догадаться по успокаивающему журчанию. Буйно разросшейся травкой темеде обычно кормятся в здешних краях белохвостый гну, большая редунка и косуля. Марион любила смешную рыжую редунку. Напуганная чем-то, антилопа издает пронзительный свист и мчит зигзагами и высокими прыжками через заросли, выставляя напоказ торчащий белый хвост.
Корни героизма - в детстве
- Марион, простудишь горло, - предостерег ее появившийся из-за кустов мужчина, еще не старый, но с посеребренной сединой головой.
- Посмотрите, дядя, какие здесь чудесные цветы! - воскликнула девочка.
Она погладила рукой ярко-желтую красивую каллу. Ее напоминающие по силуэту сердце листья зулусы и сото едят как овощ. Ими лечат ангину и укусы насекомых. Личиком она прильнула к нежным желтовато-розовым колокольчикам лилии, которая не растет нигде, больше в мире, кроме этого уголка в Натале. Поодаль из того же ручья важно утолял жажду голубой журавль, оперение которого оканчивалось длинным, свисающим хвостом с черными перьями.
- Давай посидим здесь, - предложил мужчина. - А вот стрелитция - цветок райской птицы.
Из зеленого заостренного на конце бутона распростерлись, как птичьи крылья, один за другим 4 таких же острых оранжевых лепестка. Они располагались гак, что напоминали пальцы раскрытой руки. Стрелитцию еще называют журавлиным цветком.
- Там, в нацистском лагере, я вспоминал нашу землю, траву, цветы, - проронил вдруг он. - Тогда все это казалось таким далеким, невероятным. Мы были ближе к смерти, чем к жизни... Брань, побои, боль... Так каждый день. Надо знать, что такое фашисты. Рядом, помню, мучительно умирал однополчанин, сото из Транскея. Когда нас, раненых, взяли в плен, его очень сильно били. По-моему, у него было заражение крови. Мы пытались облегчить ему страдания.
- А много вас там было? - спросила девочка.
- В нашем бараке было очень много людей: американцы, французы, русские, поляки, немцы...
- А почему немцы? Немцы же это были враги.
- Не совсем так, крошка. Среди немцев было много честных людей, ненавидевших Гитлера, стыдившихся преступлений нацистов. Многие поддались обману и пошли за палачами, сами стали зверями. Другие из чувства самосохранения и страха молчали и даже делали то, что им приказывал фюрер, но было много и тех, кто боролся. Эти последние умирали так же, как и мы. Рядом с нами.
- А разве можно совершать преступления только из страха? - удивлялась Марион.
- Ты умница, Марион, - обронил дядя, задумался, но заговорил о другом: - Джон скоро умер. Он вынес нечеловеческие страдания. Не веришь - все мы плакали. Он был отважный солдат, надежный товарищ. Он был черный, но, знаешь, тогда цвет кожи не играл роли. Мы ценили друг друга за поступки, мысли, верность. Мы были равны перед смертью и хотели одного - избавить мир от фашизма... Мне трудно ответить на твой вопрос. Когда вырастешь, научись понимать происходящее вокруг тебя.
...Эта случайная прогулка с дядей, старшим братом отца, почему-то среди неисчислимого множества впечатлений детства отложилась в ее памяти на всю жизнь и вспоминалась всякий раз, когда ей было тяжело, когда приходилось принимать решения.
Родителей Марион никак нельзя было назвать бедными. Они владели крупным магазином. Сколько она помнит себя в детстве, за ней ухаживала чернокожая служанка. Марион привязалась к доброй, ласковой женщине, любившей ее не меньше родителей.
Журналистка из газеты «Голос женщины» в Лусаке Люси Тэндени очень дружила с Марион, когда они жили в лагере южноафриканских беженцев в Анголе. В один из мирных лунных вечеров они ели умуубо - похлебку из кислого молока, перемешанного с хлебом, вслушиваясь в многоголосие саванны.
- Знаешь, у меня в детстве был любопытный случай с умуубо, приоткрывший мне завесу над действительностью, - вдруг промолвила Марион.
- Расскажи, - встрепенулась Люси.
А дело было так. Однажды после обеда маленькая Марион стала допытываться у служанки, чем питаются африканцы дома. «Мы едим умуубо», - ответила та. Девочка попросила свою мать, Эстер, хотя бы раз приготовить это блюдо. Та была очень рассержена просьбой дочери, долго упиралась, но потом с явно недовольным видом отступила: «Хорошо, ты увидишь эту бурду, которую едят кафры. Салли, - приказала она поварихе, - приготовь умуубо!» Когда похлебку поставили на стол, Эстер подозвала дочь, но едва девочка поднесла ложку, как мать выхватила миску и на глазах изумленной Марион и Салли положила ее на пол перед псом.
- Ты не можешь себе представить, как мне было стыдно, - вспоминала Марион. - Стыдно перед самой собой за всех, кто несправедливо относится к другим людям, делит их на разряды - высших и низших существ. Я почувствовала себя плохо. Впервые в жизни я ощутила, что жизнь бывает жестокой, что твое счастье не может быть полным, если на свете очень много несчастных людей.
- Перестань болтаться среди черных! Они дурно влияют на тебя, - требовала мать. - Это смутьяны. С ними должен быть один разговор: подай и принеси! Запомни: ты - госпожа, они - слуги.
В 1979, когда ей шел 21-й год, она стала соискательницей ученой степени на факультете журналистики в Университете Сесиля Родса в Грейамстауне. Лекции, которые там читались, вызывали в ней внутренний протест. В пример приводились американская газета «Нью-Йорк тайме», французская «Фигаро», английские «Таймс» и «Дейли телеграф».
- Закон журналистики - быть объективным, сообщать о том, что видишь, - учил студентов профессор-африканер, активный член НП.
- А как же быть с волнениями кафров? Замалчивать их? - спросил его как-то один из студентов.
Тот окинул юношу подозрительным взглядом:
- Африканцы - низшая раса. Какая может быть объективность в отношении того, кто стоит на уровне обезьяны. Они инфантильны! - начал он выкрикивать. - Если они придут к власти, наступят времена страшного суда, падет цивилизация. Тогда белому человеку - конец. Выбирай либо рабство, либо руку на тебя накладывай. Вы должны понять, наконец, что объективность - категория цивилизации, которая на черных не распространяется. Они же нуждаются в постоянной трепке.
Марион слышала лающий голос вошедшего в раж профессора будто сквозь сон:
- Белые поселенцы пришли сюда и построили на пустом месте эту прекрасную страну. Они принесли цивилизацию туземцам, которые дальше забот своего племени видеть ничего так и не научились. Черные не отдают себе отчета в своих поступках, они ведут себя как коммунисты. Они не поддаются образованию по самой своей природе. Излишние знания вредны им, опасны для общества. Если коммунист придет к ним и скажет: делайте так-то и так-то, и мы гарантируем черное правительство, они бездумно будут поступать по такому наущению. У них просто нет совести...
Подобные мысли вдалбливают в школе на уроках «Готовность молодежи». Особое усердие по этой части проявляют молодые солдаты и полицейские, проходящие воинскую службу в роли учителей. «Южная Африка переживает время кровавого нашествия черных, - говорится в одной из инструкций для белых школьников. - Оружие, конечно, применяется, но 80 % конфронтации приходится на молчаливую борьбу. Они пытаются завоевать вас, оккупировать ваши умы. Они метят в вас, нашу молодежь, в будущее нашей африканерской родины. Старшее поколение не интересует их. Их цель - вы, завтрашние вожди нации. Коммунист заявляет: «Дайте мне ребенка до шести лет - и я выиграю потом любую войну». Они не торопятся - они хотят весь мир и не остановятся нигде и ни перед чем».
- Если они - захватчики, если они злые, как вы говорите, то почему же мы боимся их идей? Неужели они так опасны, что мы, раса цивилизованных людей, ничего не можем противопоставить им? - с подвохом задала вопрос Марион и сама же ответила себе: разве
могут нормального человека, если он действительно цивилизованный, увлечь несправедливые идеи расового, да и вообще любого другого, превосходства над остальными людьми.
Профессор лишь нахмурился и проигнорировал вопрос Марион.
- Бунтовщики будут сеять хаос везде, как это было в Соуэто. Они - часть коммунистического наступления. Они используют молодежь, надеясь вызвать среди нас панику, но наш президент слишком умен, чтобы его могли провести мятежники. Так называемые борцы на наших границах сражаются не за свободу, а за коммунизм. В Соуэто прячутся сотни террористов. Об этом следует помнить всегда. Поговорите со своей домашней работницей, может быть, она вам расскажет. Если вы заметите в ее поведении что-то странное, необходимо срочно известить полицию. Мы, высшая раса, должны переиграть коммунистов. Любая форма оппозиции власти белого человека равнозначна коммунизму.
- Профессор, гуманно ли обрекать африканца на нечеловеческое существование, не поинтересовавшись, его мнением, и делать вид, что ничего не случилось? - осторожно спросила Марион. - Не лучше ли дать всем свободу и равные права? Мы, белые, слепы в ненависти и нетерпимости к черным.
- Вы рассуждаете как коммунистка, - раздраженно ответил он. - В вас говорит безумие молодости, в вас много бездумных порывов. Уясните себе одно: либо мы в Южной Африке, которую сделали процветающей наши деды, либо они, привыкшие веками мстить, убивать, разрушать.
- Но убиваем-то пока мы, - выкрикнул кто-то.
Профессор с оскорбленным видом сошел с кафедры и хлопнул дверью. Свои аргументы он исчерпал.
Через несколько дней университет облетела весть: полиция замучила в тюрьме молодежного вожака Стива Бико. Марион однажды видела этого мягкого по характеру, интеллигентного африканца. Стив вовсе не походил на революционера. Он доказывал, что борьба должна вестись только ненасильственными методами. Рассуждал о возможности братства белых и черных чуть расплывчато, даже абстрактно. Ей, решительной по натуре, его либерализм казался утопическим, безвольным протестом с позиции заведомо обреченного человека. Но Бико был честен в стремлении добиться равноправия всех южноафриканцев - за это Стива и убили. Его проповеди против апартеида были сочтены властями более опасными, чем ставка на ненасильственные методы достижения свободы. Убийство Бико показало сомневающимся правоту АНК: мирные средства борьбы можно и необходимо сочетать с вооруженными.
Студенты рассказывали. Стив умер достойно, героически, как боец...
Вместе со студентами Марион объявила 8-дневную забастовку. «Что же это за цивилизация, которая разрешает убивать человека за то, что он требует равенства?» - сказала она одному из студентов.
Вскоре она поступила в Йоханнесбурге на работу репортером в «Санди тайме», газету, принадлежащую тресту «Саут Африкэн ассошиэйтед ньюспейперз». Там ей тотчас стали прививать принцип: с волками жить, по-волчьи выть. Молодой журналистке поручили готовить материалы по проблемам политики и трудовых отношений.
Как-то в н. 1980 Марион принесла редактуру материал о кампании протеста студентов Западного Капского университета против «ублюдочного образования». Демонстрациями были охвачены 15 тыс. цветных студентов и учащихся страны. Они требовали «равного образования в обществе равенства». В «цветном» пригороде, как и в 1976 в Соуэто, были брошены в «дело» спецчасти по борьбе с мятежами, получившие приказ не церемониться, «стрелять и убивать». Силы порядка уже убили около 60 студентов, когда приказ «был отменен» задним числом. Пытаясь замять дело, министр полиции Луи Ле Гранж лицемерно принес извинения за «недоразумение» и «неудачный выбор слов».
...Без чувств свалилась молодая мать Сьюзан Мур, увидев свою полуторагодовалую дочурку Белинду в крови. Ребенок, мирно спавший в колыбельке, был ранен в голову, после того как полицейская пуля пробила жестяную стенку хибары.
...«Мама, я выйду во двор. На улице какой-то шум»,- это были последние слова 10-летнего Артура Принслоо. Его тотчас взял на мушку какой-то бдительный расист, приняв мальчугана за «опасного врага демократии апартеида». Артур был сражен насмерть у порога своего дома.
«Убить человека в Южной Африке - плевое дел гораздо проще, чем это даже выглядит в «извинения Ле Гранжа», - писала в своем репортаже Марион.
- Что вы принесли мне, Марион? - разъярился редактор, показной либерализм которого улетучился мгновение ока. - Да нас завтра с вами за решетку упрячут, в порошок сотрут.
- Вы же вчера писали в редакционной об объективности нашей газеты?
- Дорогая Марион, вы совсем еще девочка. Мы должны иметь чувство самоцензуры. Наша объективность - не в том, чтобы подыгрывать коммунистам террористам, а помочь белому человеку выжить. Нас окружают враги.
Вскоре в полицейском участке Соуэто начальник отдела полиции по общественным связям полковник Леон Меллет собрал южноафриканских и иностранных журналистов на пресс-конференцию:
- Конечно, мы не можем утверждать, что пресса виновна в случившихся событиях. Но вы обязаны правильно понимать, что в стране происходит в данный момент. Сложилась ситуация, близкая к бунту, и люди, которые скрываются за ее взвинчиванием, хотят извлечь для себя побольше рекламы. Едва вы нацеливаете свои телевизионные камеры и фотоаппараты, как бунтовщики, приободрясь, начинают швырять в нас камнями. Инциденты происходят там, где появляются телевизионные группы и представители прессы. Вы фотографируете смутьянов с поднятыми кулаками, подстрекая их тем самым к радикальным действиям.
- Можно все-таки подумать, мы и есть виновники волнений среди африканцев? - усмехнулся один журналист. - Значит, достаточно закрыть газеты, радио и телевидение, выдворить иностранную прессу - и в стране наступит порядок, черные станут послушными. Вы это хотите сказать?
Смех в зале. Полковник поморщился, потом яростно выкрикнул:
- Я не хочу говорить о законах. Я объясняю вам, что происходит у нас в данный момент. А вы пособничаете коммунистам, помогаете топтать наши законы, которые, между прочим, скопированы с ваших.
...Редактор разорвал очередной отчет Марион:
- Право же, дорогая мисс Спраг, если вы и дальше будете писать такие репортажи, нам трудно будет с нами работать.
С каждым днем Марион ощущала, что быть журналистом в Южной Африке - значит ежедневно поступаться своими принципами, закрыв глаза на зло и ненависть, обман возводить в добродетель, а правду - в морок, восхвалять жестокость и хулить справедливость, отказаться от понятий честности и человечности. Требование «чувства самоцензуры» шокировало девушку.
- Если вы правы, то чего же нам обманывать самих себя, выдумывать оправдания собственной низости и жестокости? - спросила она редактора. Он не ответил, но долго изучающе смотрел на нее, пока она, не выдержав, поднялась со стула и вышла из кабинета.
Некоторое время спустя Марион приняла участие 1-дневной забастовке сотрудников «Санди таймс». Ей все реже поручались серьезные задания, а если что-то и просили подготовить, то уже по пустяковым вопросам, далеким от темы апартеида.
Однажды она вернулась домой усталая, угрюмая и сказала родным:
- Я по горло сыта так называемой либеральной прессой. Я стала журналисткой, чтобы писать правду, а не лгать. Мне противна ложь, которая, как тяжелая болезнь, точит наши души. Недоброе общество, сидя в «Санди таймс», не изменишь.
Наверное, никто тогда из близких не мог вообразить, что девушка приняла сторону униженных и оскорбленных. Этот выбор, перевернувший всю ее жизнь, повелевали ей элементарная человеческая совесть и гражданский, патриотический долг. Марион совершила большой человеческий подвиг: легко ли изменить все свое существование?
Марион вступила в ряды АНК, проникнувшись идеалами справедливой борьбы за всеобщее равенство, за единую демократическую Южную Африку. С 08.1982 она работала за пределами ЮАР в «Голосе женщин», писала патриотические статьи. Вот уж когда никто не требовал от нее сделки с совестью и самоцензуры, не заставлял взвешивать каждое слово на весах расистской морали.
Какое это счастье писать легко и свободно, чувствовать, что внутренний голос не клянет тебя за каждую фальшивую строку, как в «либеральной» «Санди таймс». Отказ от собственных мыслей, гражданская трусость наносят травму не только нравственному, но и физическому здоровью.
В декабре из Масеру пришла горькая весть. Ночью отряд специального назначения с южноафриканской территории проник в столицу Лесото и уничтожил 30 южноафриканских беженцев и 10 местных граждан. Сред» погибших были дети.
Впоследствии на суде Марион скажет:
- После этого злодейского акта мысль о моем большом человеческом долге отомстить убийцам не давала мне покоя ни днем, ни ночью. «Боже! - думала я. - Зачем иметь детей, если им суждено пережить такое горе?» У меня не осталось иного выбора, чем стать солдатом «Умконто ве сизве». Я обратилась к руководству АНК с просьбой послать меня в Южную Африку в качестве бойца народной армии. Решение было принято не сразу: меня щадили.
С паспортом, выданным на чужое имя, Марион возвратилась в ЮАР, чтобы сражаться. Рубикон был перейден. Она выполняла задания прекрасно. Подложенные ею мины взорвались в полицейских участках в Ист-Лондоне и на площади имени Форстера в Йоханнесбурге. Мину в Хиллброу полиции удалось разрядить. В 03.1984 она была схвачена на своей квартире.
Ее подвергали физическим и моральным пыткам. Была арестована сестра, не имевшая никакого отношения к деятельности Марион. Расистская полиция пыталась использовать ее мать, чтобы деморализовать и сломать морально патриотку. Адвоката допустили к ней, лишь когда она впервые появилась на предварительном слушании суда вместе с другим патриотом, Стефеном Мараисом, оба скованные по рукам и ногам кандалами. Стефена позднее судили отдельно по пресловутому обвинению в «государственной измене».
2,5 дня продолжался процесс. В здание суда в Йоханнесбурге Марион привезли под усиленной охраной. Оков с рук и ног не снимали. Судьи и полицейские откровенно побаивались подсудимой.
На первом же заседании она с гордостью объявила, что является членом АНК и «Умконто ве сизве».
Прокурор Кейт Атуэл истерично выкрикнула:
- Ты - изменница!
Марион лишь горько улыбнулась, бросила на нее презрительный взгляд:
- Я считаю себя солдатом и патриоткой, а не предателем. Мне не о чем сожалеть и не в чем извиняться. Апартеид должен быть сметен, и единственный способ сделать всех людей равноправными и счастливыми в нашей стране - это объявить войну режиму расовой дискриминации, являющемуся скверной XX века.
- Вы образованны, много знаете, умны. Вы же из состоятельной семьи, вас не затронули тяготы жизни. Вы не являетесь частью народа, которую, по вашим слонам, делает жертвой система. Как же вы дошли до того, что прибегли к столь крайним средствам против ваших же братьев и сестер по крови, цвету кожи и классу? - допытывалась прокурор.
- Я привыкла судить о людях по уму и душевным качествам, а не по цвету кожи, - парировала Марион. - Старший брат моего отца сражался во второй мировой войне против нацистов. Он был узником гитлеровских концлагерей. Я полагаю, что мой дядя и другие южноафриканцы, воевавшие против нацистов, не были убийцами, поскольку верили, что нацизм - зло, преступление против человечества. Мы считаем, что апартеид должен быть уничтожен подобно его собрату - нацизму. Пора бы уже понять, что насилие правительства лишь укрепляет в народе убеждение, что вооруженная борьба - единственный практический путь к избавлению от апартеида. Мотивы, которыми я руководствовалась, по-моему, никак не назовешь мотивами насильника, убийцы и даже саботажника. В конечном счете это - мотивы солдата-добровольца, а не рекрута, насильно призванного в карательную армию режима...
Судья Йоханнес ван дер Валт вдруг прервал ее:
- Трудно понять, почему вы отвергаете демократическую концепцию роли журналиста как объективного наблюдателя? Неужели вас устраивает жизнь террористки?
Марион рассмеялась:
- Вам и не понять этого. Вы с серьезной миной, людям на смех, рассуждаете об объективности в стране, которая печально известна своими ограничениями на профессиональную деятельность журналистов. Если хотите, то давайте обсудим сейчас этот вопрос.
Ван дер Валт растерянно молчал, и тогда прокурор пришла ему на помощь:
- Подсудимая, не надо заниматься коммунистической пропагандой! Это лишь отягощает вашу вину.
- Журналисты - часть общества, и, если они честные люди, должны делать выбор, - игнорируя истерический выпад обвинителя, заявила Марион. - Журналист так называемой лояльной прессы получает деньги от апартеида и поэтому не может быть объективным! Я избрала мишенями полицейские участки, поскольку политика «Умконто ве сизве» состоит в нанесении уда ров по объектам, прямо воплощающим звериную природу апартеида...
На заключительном заседании, глядя на заплаканные лица родных, Марион вдруг вспомнила разговор ручья. В горле запершило, но она собрала в кулак всю свою волю.
Она стала первой белой женщиной, сражавшейся рядах «Умконто ве сизве». Пройдет время, и 20.05.1987 Верховный суд Претории - также впервые в истории - приговорит к смертной казни белого патриота Генри Бэрта, который скажет: «Если суду угодно, чтобы меня повесили, я пойду на виселицу с чистой совестью, как Человек с большой буквы».
Процесс над Марион Спраг был еще одним шагом к развязыванию физических расправ режима над белыми демократами. Примечательно, что до сих пор в ЮАР считалось предосудительным применять меры физического воздействия в отношении белых.
На процессе было зачитано ее письмо к матери, документ, который вдохновит еще не одного южноафриканского писателя и историка. Нам удалось через друзей получить полный текст письма. Вот оно:
«Дорогая мамочка, я знаю, что вы можете ненавидеть или презирать меня за боль, которую я причинила нашей семье. Возможно, каким-то образом я бросила вызов собственной семье. Некоторые бывшие друзья тали моими и вашими врагами. Если они собираются защищать апартеид, тогда я - их враг на всю жизнь. Это вовсе не удивительно, ибо Южная Африка находится в состоянии войны, а в войне брат противостоит брату, отец - сыну. Мы хотим блага для всех. Челочек должен идти сегодня только вперед. Я не сожалею об обязательстве, которое взяла на себя перед родиной. В борьбе за освобождение страны заключены смысл и цель всей моей жизни. Я знаю, что делаю, за что борюсь и чего мы добьемся, что бы со мной ни случилось. Я готова пожертвовать жизнью. Горжусь, что нахожусь в рядах тех, кто сражается и умирает за нашу родину, а наш народ. Возможно, это звучит очень романтично и даже безумно. Но разве легко выразить в словах простые и в то же время глубокие принципы человеческой жизни. Борьба будет ожесточенной, но в конечном счете настанет более счастливая жизнь для всех нас - и для черных, и для белых. Я не питаю никаких иллюзий в отношении будущего. Знайте только, что я никогда с жила такой полной жизнью, как став борцом. Быть может, вам трудно понять меня или согласиться со мной, но я надеюсь, что когда-нибудь вы сможете поить и гордиться мною. Знайте же, я люблю вас, даже если вы сейчас чувствуете себя преданными, доведенными до отчаяния и боли».
Приговор гласил: 25 лет тюрьмы.
- Для меня Марион - героиня борьбы против расизма, - сказала по выходе из зала суда одна молодая белая женщина корреспонденту английской газеты «Индепендент». На всех манифестациях африканцы и белые, когда сообщался приговор Марион Спраг, подымали вверх кулак, скандируя боевой клич «Амандла!».
- Марион не просила снисхождения, - сказал другой очевидец, - не пыталась оправдываться или взмолиться: «Послушайте, я запуталась!» Она заняла твердую позицию, и все африканцы восхищаются ею. Марион стала национальной героиней, символом того, что белые сражаются с несправедливостью бок о бок с черными...
И еще одна деталь, в которой очень много от логики всей ее трудной, но героической жизни и от просветлений судьбы: когда зачитывался вердикт, в зале суда: было около ста человек, все они держали в руках солнечные каллы... Право же, корни героизма надо искать в детстве.