Надежда
Он рычит в потолок, приподнявшись на койке, насколько позволяют ремни. Сжатые кулаки побелели, до предела напряглись мышцы и вылезли синевато-красные вены. Он рычит, скрипит зубами, в уголке рта застыла пенистая слюна. Прорезанные красной сеткой глаза вытаращены в потолок - бегают, яростно блестят желтыми белками, того и гляди выскочат из орбит…
И меня пытаются уверить, что это - мой Тимка. Сошли с ума, не иначе.
- Я не вижу более рационального решения. - Поставив чашку, Кирилл барабанит пальцами по столу. - Так, по крайней мере, можно обойтись без госпитализации. Понятное дело, что ему нужен будет постоянный уход, но это хотя бы снимет агрессию и…
- Ему будет больно?
В глазах уже зелено от этих стен. И ужасно жарко, щеки горят. Надо умыться.
- По сравнению с теми болями, которые он испытывает сейчас - можно сказать, нет. Да и пройдет все через неделю-две. Он будет тихий, спокойный…
- Овощ.
- Я могу забрать? - кивая на пустые чашки, лучезарно улыбается официантка с оранжевым бэйджиком «Катерина».
- Да, пожалуйста. - Кирилл убрал руку, освобождая ей место.
- Что-нибудь еще?
- Чуть позже. - От прикосновения влажных пальцев меня слегка передернуло - и, судя по легкой тени на лице, он это заметил. - Надюш, у нас нет другого выхода. Я не могу допустить, чтобы бы подвергала свою жизнь риску… Как врач - не могу.
- А как любовник - можешь?
Сейчас он сделает вид, что пропустил мою фразу мимо ушей, и продолжит увещевания.
- Находиться рядом с ним - подвергать жизнь опасности. И свою, и сиделки. - Большими пальцами поглаживает тыльную сторону моих ладоней - медленными кругообразными движениями. - И его, кстати, тоже.
- Зачем ты мне врал?
Шумно выпустив воздух - так, что по-лошадиному задрожала верхняя губа с тонкой полоской усов, - Кирилл качает головой, глядя в сторону. Фотография над его головой раз и навсегда запечатлела вид из окна многоэтажки, а на его фоне - бледно-серый оттиск лица фотографа.
- Я не врал. Я сказал, что в семидесяти процентах случаев после такой операции пациент поправляется, иногда - практически полностью. - Кругообразные движения возобновляются - теперь против часовой стрелки. - Но остается еще тридцать - это много, это не пять и не десять. И я не говорил, что уверен…
- Уходи.
- Надя!
- Я все поняла. - Высвободив руки из холодно-влажных ладоней, убираю их под стол. - Просто уйди сейчас, ладно?
Долгий взгляд - из тех, от которых хочется кричать до сипоты и молотить кулаками по коленям. Наверное, так и случится, если он не уйдет. Но он отводит глаза, встает, протягивает руку к вешалке - снимает куртку.
- Я закажу тебе еще кофе.
От режущей боли сводит нижнюю губу - так сильно вонзились зубы. Наверное, останется след. Расплатившись у стойки, Кирилл, не оборачиваясь, выходит из кафе - чтобы остановиться у стеклянной витрины и поймать мой взгляд, когда я обернусь, думая, что он ушел.
Столешница белая, в мелкую черную точку. Стены приятно-зеленоватые, успокаивающие. Говорят, зеленый - цвет надежды… Кажется, в тот день я тоже об этом вспомнила. Мы ведь сидели за этим же столиком, я так же пила двойной эспрессо, а он - горячий шоколад. Бледно-серый оттиск с тем же выражением смотрел на меня с фотографии, чашки забирала та же «Катерина». Даже день был похож - такой же холодный и солнечный. И после теплой кофейни и теплых подбадривающих слов его теплые губы стали совершенно логичным продолжением… Я ведь даже не корила себя за это. Я даже сейчас себя не корю. Разве я виновата в том, что я - одинокая двадцатишестилетняя женщина с приличным показателем привлекательности, без детей и домашних животных, муж которой рычит в потолок, сжимает кулаки, скрипит зубами и исходит слюной? Ведь ни малейшего изменения за два месяца, кроме слова «лоботомия»! Ни единого!
- Ваш двойной эспрессо.
Очень хочется пойти умыться, но прошло слишком мало времени - вдруг Кирилл еще не ушел? Подожду пару минут. Потом умоюсь и поеду в больницу. Попрошу другого лечащего врача. Может, другой не будет давать надежду.
январь, 2009
И меня пытаются уверить, что это - мой Тимка. Сошли с ума, не иначе.
- Я не вижу более рационального решения. - Поставив чашку, Кирилл барабанит пальцами по столу. - Так, по крайней мере, можно обойтись без госпитализации. Понятное дело, что ему нужен будет постоянный уход, но это хотя бы снимет агрессию и…
- Ему будет больно?
В глазах уже зелено от этих стен. И ужасно жарко, щеки горят. Надо умыться.
- По сравнению с теми болями, которые он испытывает сейчас - можно сказать, нет. Да и пройдет все через неделю-две. Он будет тихий, спокойный…
- Овощ.
- Я могу забрать? - кивая на пустые чашки, лучезарно улыбается официантка с оранжевым бэйджиком «Катерина».
- Да, пожалуйста. - Кирилл убрал руку, освобождая ей место.
- Что-нибудь еще?
- Чуть позже. - От прикосновения влажных пальцев меня слегка передернуло - и, судя по легкой тени на лице, он это заметил. - Надюш, у нас нет другого выхода. Я не могу допустить, чтобы бы подвергала свою жизнь риску… Как врач - не могу.
- А как любовник - можешь?
Сейчас он сделает вид, что пропустил мою фразу мимо ушей, и продолжит увещевания.
- Находиться рядом с ним - подвергать жизнь опасности. И свою, и сиделки. - Большими пальцами поглаживает тыльную сторону моих ладоней - медленными кругообразными движениями. - И его, кстати, тоже.
- Зачем ты мне врал?
Шумно выпустив воздух - так, что по-лошадиному задрожала верхняя губа с тонкой полоской усов, - Кирилл качает головой, глядя в сторону. Фотография над его головой раз и навсегда запечатлела вид из окна многоэтажки, а на его фоне - бледно-серый оттиск лица фотографа.
- Я не врал. Я сказал, что в семидесяти процентах случаев после такой операции пациент поправляется, иногда - практически полностью. - Кругообразные движения возобновляются - теперь против часовой стрелки. - Но остается еще тридцать - это много, это не пять и не десять. И я не говорил, что уверен…
- Уходи.
- Надя!
- Я все поняла. - Высвободив руки из холодно-влажных ладоней, убираю их под стол. - Просто уйди сейчас, ладно?
Долгий взгляд - из тех, от которых хочется кричать до сипоты и молотить кулаками по коленям. Наверное, так и случится, если он не уйдет. Но он отводит глаза, встает, протягивает руку к вешалке - снимает куртку.
- Я закажу тебе еще кофе.
От режущей боли сводит нижнюю губу - так сильно вонзились зубы. Наверное, останется след. Расплатившись у стойки, Кирилл, не оборачиваясь, выходит из кафе - чтобы остановиться у стеклянной витрины и поймать мой взгляд, когда я обернусь, думая, что он ушел.
Столешница белая, в мелкую черную точку. Стены приятно-зеленоватые, успокаивающие. Говорят, зеленый - цвет надежды… Кажется, в тот день я тоже об этом вспомнила. Мы ведь сидели за этим же столиком, я так же пила двойной эспрессо, а он - горячий шоколад. Бледно-серый оттиск с тем же выражением смотрел на меня с фотографии, чашки забирала та же «Катерина». Даже день был похож - такой же холодный и солнечный. И после теплой кофейни и теплых подбадривающих слов его теплые губы стали совершенно логичным продолжением… Я ведь даже не корила себя за это. Я даже сейчас себя не корю. Разве я виновата в том, что я - одинокая двадцатишестилетняя женщина с приличным показателем привлекательности, без детей и домашних животных, муж которой рычит в потолок, сжимает кулаки, скрипит зубами и исходит слюной? Ведь ни малейшего изменения за два месяца, кроме слова «лоботомия»! Ни единого!
- Ваш двойной эспрессо.
Очень хочется пойти умыться, но прошло слишком мало времени - вдруг Кирилл еще не ушел? Подожду пару минут. Потом умоюсь и поеду в больницу. Попрошу другого лечащего врача. Может, другой не будет давать надежду.
январь, 2009