Во имя бессмертия
Я устал от дорог, устал быть один, как дрозд под дождем.
Устал от того, что никогда ни с кем мне не разделить компанию
и не сказать, куда и зачем мы идем.
Стивен Кинг «Зеленая миля»
И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много.
Мк 5:9
- Мужчина, белый, возраст около сорока лет, называет себя Джоном Смитом. - Доктор Альфред усмехнулся, передавая Линде карту пациента. - Его задержали в сентябре за попытку ограбления - с сигнализацией не справился, бедолага. Документов на момент поступления в клинику не имел, отпечатки пальцев в базе данных отсутствуют. Возможно, он нелегальный эмигрант, но он так жарко поддерживает эту теорию, что впору засомневаться в ее истинности.
- У него есть акцент?
- Да, хотя по-английски он говорит очень чисто. Но с этим есть некоторые сложности. Впрочем, не имеет значения, американец он или приезжий. Наша задача - понять, действительно ли он болен или же просто пудрит нам мозги.
- Вы хотите сказать, что за три месяца…
- За два с половиной. - Доктор усиленно делал вид, что замечание Линды его не задело, но уж что-что, а уязвленное самолюбие она улавливала безошибочно. - Пациент очень умен и легко втирается в доверие. Мы все наслышаны о ваших профессиональных заслугах и очень рады, что вы согласились выступить в качестве рефери в нашем непростом деле, но при выборе кандидатуры мы не в последнюю очередь руководствовались степенью осведомленности специалиста.
- Вам чертовски повезло, что я ничего не слышала о вашем непростом деле, - снисходительно улыбнулась Линда. Доктор Альфред нравился ей все меньше и меньше.
В лифте Линда с интересом разглядывала фотографию человека, называвшего себя Джоном Смитом. Ростом не более ста семидесяти сантиметров, узколицый, светловолосый, худой и немного сутулый, он напоминал клерка, сменившего в выходной день деловой костюм на легкий полосатый свитер и джинсы. В глазах его сверкали озорные искры - было видно, что несколько секунд назад он во весь рот улыбался, но копы, не разделявшие его радости перед полицейской фотокамерой, приказали изобразить на лице что-нибудь посерьезнее.
- Вы держите его в одиночке? - спросила Линда, когда они вышли из лифта и прошли через комнату отдыха, где собрались на предобеденный моцион пациенты. - Его сочли опасным?
- Я уже говорил, что он легко втирается в доверие. К пациентам - особенно. Они наслушались его бреда и начали превозносить его почище Мессии. Мы опасались последствий.
«Скорее, потеряли контроль над ситуацией», - вздохнула про себя Линда. Они дошли до конца коридора и остановились у безликой белой двери с зарешеченным окошком.
- На него надели ремни, так что вам ничего не грозит. Я не жду от вас вердикта после первого осмотра, но если вам покажется, что…
Не дослушав стандартную формулу, Линда толкнула дверь и оказалась в небольшой квадратной комнате с белыми стенами и высоким потолком. Яркие флуоресцентные лампы, пришедшие на смену угасающему зимнему дню, как-то уж очень ярко освещали спартанскую обстановку комнаты-камеры - кровать с железной решетчатой спинкой, стул, стоящий посередине комнаты, и стол у дальней стены, на котором не было ничего, кроме перекидного календаря.
- Добрый день, мистер Смит, - поприветствовала Линда сидящего на кровати мужчину. - Я доктор Гамильтон, из Вашингтона.
- Округ Колумбия. - Пациент улыбнулся не разжимая губ. - Я был там когда-то. Наверное, уже снег лежит, не то что здесь?
- Эта зима очень теплая. - Линда присела на посетительский стул. - Вы бывали в Вашингтоне? Когда?
- Давно. - Смит усмехнулся уголком рта. - Вас еще не было на свете.
Линда многозначительно кашлянула, но не стала скрывать улыбки. Летом ей минуло пятьдесят два года, Смиту же никак не могло быть более сорока пяти.
- Будем считать, что это комплимент. Итак, Джон Смит. Это ваше настоящее имя?
- Смотря что вы имеете в виду под словом «настоящее», - пожал плечами пациент.
- Это имя дали вам при рождении?
- Сомневаюсь, что при рождении мне дали какое-нибудь имя. В любом случае, рассказать об этом было некому, так что пришлось позаботиться о себе самому.
По-английски Смит и вправду говорил безупречно, но не как американец. Некоторые звуки как будто натыкались на невидимую преграду и приобретали жесткость, свойственную германским языкам центральной Европы. «Германия? Австрия? Швейцария?» - сделала Линда пометки в блокноте. Ей предстояло проверить это, как только она получит запись беседы.
- Вы сирота?
- Родителей я не помню, так что, наверное, да, сирота.
- Где вы родились?
- Точно не скажу, но предполагаю, что на планете Земля.
«Спасибо хоть, что не на Марсе», - улыбнулась про себя Линда.
- Сколько вам лет?
- Семь тысяч пятьсот девятнадцать, - улыбнулся пациент, откидываясь на спинку кровати. - Если верить иудейской Библии.
Линда внимательно посмотрела на него, оценивая ситуацию. Беспечная поза (настолько, насколько позволяли кожаные ремни на запястьях) и легкая улыбка выдавали человека, приготовившегося наслаждаться эффектом, который произведет его откровение. «Нет уж, такого удовольствия я тебе не доставлю, - подумала Линда, механически кивая в улыбающееся лицо пациента. - Зрителей с тебя уже достаточно».
- Вы были первым человеком в Раю? Господь создал вас из глины…
- …а жену - из моего ребра. - Улыбка Смита стала шире и как будто непринужденнее. - Оставим область мифологии. Все это так же возможно, как и невозможно. Да и ребра у меня все на месте.
Похоже, поведение и слова Линды доставляли ему удовольствие.
- Значит, вы не помните, где и когда родились?
- Увы, память не бесконечна. Происходит слишком много событий, чтобы они воспроизводились одинаково живо. Человек обычно неплохо помнит то, что происходило с ним в последние три-четыре года, а вот события десятилетней давности, если они не произвели тогда особого впечатления, всплывают уже с трудом.
«Хорошо выкручивается, - уважительно отметила Линда. - Посмотрим, где картина его мира даст трещину».
- Вы ведь понимаете, что ваша долгая жизнь не совсем обычное явление?
- О, безусловно.
- У вас есть какое-то объяснение этому феномену?
- Я как-то по-особому питаюсь энергией Земли и Солнца. Они поддерживают в благоприятном состоянии мое тело и преобразуются в импульсы, которые можно материализовать вовне.
- Каким образом?
- Вылечить человека. Помочь быстрее зажить ушибу, срастись кости. Иногда даже вернуть жизнь, если сердце… Но вы, кажется, меня не слушаете.
- Нет, отчего же? - Продолжая сохранять на лице серьезность, Линда оторвалась от блокнота, в котором для вида записывала последнюю фразу Смита. - А сломанный ноготь? Вы сможете его поправить?
- А вы осмелитесь протянуть мне руку?
В глазах пациента мелькнул странный огонек, и Линда почувствовала, как по плечам побежали мурашки. Но не прошло и секунды, как неприятное ощущение отпустило, а Смит вновь принял благодушный вид.
- Не надо героизма. Во-первых, мне понадобился бы обломок ногтя, а вы вряд ли принесли его в кармане. А во-вторых, я при всем желании не могу помочь вам с маникюром в стенах клиники.
- Почему же? - Линда вдруг поймала себя на том, что машинально потирает тыльную сторону ладони, которую уже готова была протянуть Смиту. - Нехватка энергии Солнца и Земли?
- Ваш ноготь может поднять много шума. Пока мной интересуются только две инстанции, но если я начну представлять научный интерес… Это несколько противоречит моим планам. На данный момент пристанище меня вполне устраивает. Здесь куда комфортнее, чем в тюрьме или в научной лаборатории. Да и сбежать отсюда будет гораздо проще.
«Симулянт ты или душевнобольной, но ума тебе явно не заменять», - с чем-то похожим на уважение подумала Линда. «Нелегкое дело» доктора Альфреда обещало быть интересным.
- Значит, вас изучали?
- Без малого десять лет. И могу вам сказать, что это было одно из самых ужасных десятилетий в моей жизни.
Обведя в кружок «Швейцарию», Линда мысленно похвалила себя и поднялась со стула.
- Что ж, спасибо за беседу, мистер Смит, она была для меня очень познавательна.
- Уже уходите? - насмешливо спросил пациент, приподнимая брови. - Пятиминутного разговора нынче достаточно, чтобы сделать заключение о состоянии больного?
- О нет, мы с вами еще встретимся. Пока же мне надо подумать над тем, что вы мне рассказали. Не каждый день встречаешься с божьим чудом.
***
Мальчик идет впереди меня, громко шмыгает носом. Шаг его неровный, он то и дело оступается, дважды чуть не упал.
- Ну, пошел! - крикнул Саныч, явно жалея, что ему выпало замыкать шествие и он не может ткнуть мальчика дулом в спину. - Вань, отвесь ему с ноги! А то ползет, как слизняк… Сука.
Мальчик что-то бубнит себе под нос и едва слышно стонет, с трудом сдерживая рыдания. Вспомнилось залитое слезами лицо Буревестника, вышедшего из барака - что-то невнятное шептали его губы, густые усы колыхались и дрожали, делая писателя похожим на кита. Таким же неровным шагом дошел он до коляски и, забравшись в нее, махнул рукой: «Трогай!» Коляска поехала в сторону дома начальника лагеря, а дети уже хлынули в барак, галдя наперебой:
«А про комариков?..»
«А как с лестницы спихивают?»
«А о ночевках в снегу?..»
«Все рассказал, братцы», - то и дело слышался усталый ответ, и в этом юном голосе было столько чувства собственного достоинства, что стало даже немного завидно.
Саныч глядел вслед коляске, плотно сжав губы. Сплюнув, чертыхнулся, с ненавистью посмотрел на копошащихся в бараке мальчишек:
«Глаз с него не спускать. С-сучонок…»
И теперь он стоит у задней стены барака - худой, оборванный пацан, черт знает какими судьбами занесенный в соловецкую Детколонию, - стоит и воет, захлебывается соплями, покачивается, судорожно дышит, сжимает кулаки.
- Что, страшно помирать? - Саныч сплюнул желтую слюну и злорадно осклабился. - В штаны нассал? Гаденыш! Я б тя дважды расстрелял, сука! Ружья!
Я поднял винтовку, приложил ее к плечу.
- Цельсь!
Прости, парень.
- Огонь!
Три выстрела грохнули, как один, заглушив плач мальчишки - и оборвав его. Он дважды вздохнул, пытаясь вобрать воздух пробитыми легкими, упал на колени и, всхлипнув, ткнулся лицом в траву.
- Совсем обнаглели, твари. - Саныч подошел к трупу и несколько раз пнул его ногой под ребра. - Стучать вздумал! На хлеб всех, на неделю! И только гад какой пикнет!
- Приберешь? - тихо спросил меня Серега. Голубоглазый, веснушчатый. Лет на пять старше расстрелянного мальчишки, а мысли все о вчерашнем проигрыше в «орлянку». Соловки - остров контрастов.
- Иди, - кивнул я вслед Санычу, твердой походкой огибающему барак, над которым все еще реет растяжка: «Нашему другу Алексею Максимычу ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ».
Оставшись один, убрал за плечо винтовку, подошел к мальчику. Под скрюченным тельцем быстро растекается красная лужа. Едва заметно трепещут на ветру грязные волосы. Еще не поздно. Есть еще как минимум полторы минуты.
Я подхватил его на руки и, закинув на плечо, понес к яме. Легко бьет по спине безвольная детская рука. Не боялся он смерти, не от страха плакал. Плакал он, потому что идеалы погибли, то, во что верил, сокрушилось. Уехал Буревестник, и не подумал помочь. Воспевать он приехал, а не хулить. Всплакнет потихоньку да увековечит мальчишку в одном из своих романов, наделит его внешностью какого-нибудь бродяжку - и чиста совесть . А народ и имени его не узнает. Да и я скоро забуду.
Бережно опускаю мальчишку в яму, от которой уже смердит - четыре дня как первого скинули, завтра закопаем. Висок еще теплый, хотя минуту как должен был остыть. Как будто издеваясь, держится жизнь, просит: «Помоги!» Но что я могу сделать на голом острове? Ни спрятать его, ни кормить, ни бежать помочь не смогу. Это Буревестник мог, а я-то? Разве что Санычу удовольствие второй раз расстрелять доставлю.
- Прости, парень, - шепчу я, прикрывая застывшие глаза, устремленные в белое июньское небо.
***
- Снимите с него ремни, - сказала Линда санитарам, подойдя к комнате Смита.
- Должен вас предупредить, что сегодня он неспокоен, - сообщил доктор Альфред. - Ночью пришлось ввести ему успокоительное.
- Кошмары?
- Или новый способ привлечь внимание.
Линда отмахнулась и вошла в комнату.
- Очень любезно с вашей стороны, - раздался глухой голос пациента. - Надо думать, сегодня вы принесли обломок ногтя.
Судя по всему, поспать ему не довелось: под глазами залегли тени, лицо осунулось, да и голос звучал как-то иначе.
- Вы нездоровы?
- Пустяки, - улыбнулся Смит уголком рта. - Так, хандрю немного. Некоторые воспоминания не доставляют особого удовольствия.
- Расскажете?
- Не приведи Господь. Поговорим о чем-нибудь более приятном.
Внезапно Линда поняла, что подразумевал доктор Альфред под сложностями с акцентом. Если вчера Смит говорил как уроженец немецкой земли, то сегодня его речь приобрела иное звучание: сохранив резкость и топорность, она стала неожиданно мелодичнее за счет мягких согласных, не свойственных германским языкам. «Полиглот или хороший пародист? - Линда пометила в блокноте факт широких лингвистических знаний пациента. - И если первое - на скольких языках он говорит?»
- Хорошо, мистер Смит. У вас есть семья? Жена, дети?
- Не в этом веке. Я не испытываю потребности в женщине уже лет пятьсот, а мой последний сын умер в двадцатых годах четырнадцатого века.
- И как вы это можете объяснить?
- Старею, - улыбнулся он, насмешливо подмигнув Линде. - Да и надоело, знаете ли. Не самое большое удовольствие - знать, что твои жена и дети обречены, а ты, закопав их в землю, не придумаешь ничего лучше, чем создать новую семью, которую вскоре так же закопаешь в землю.
«Потерял близких», - записала Линда. Это могло стать хорошей зацепкой.
- Они умирали своей смертью или…
- По-разному бывало. Некоторых я покидал, когда неизменность моего внешнего вида становилась предметом толков и сплетен соседей. Две женщины дожили со мной до глубокой старости. Одна покончила с собой, когда я открыл ей правду. Последняя погибла в расцвете лет. Из-за меня.
Карандаш несколько раз обвел слово «потерял» и замер. Линда пыталась распознать в голосе пациента боль и муку, вызванные чувством вины, но слышала лишь усталость невыспавшегося человека.
- Расскажете, как это случилось?
Смит оценивающе посмотрел на нее, словно прикидывая, стоит ли игра свеч.
- Ее схватила инквизиция. В Испании это, знаете ли, было нормально - подозревать в колдовстве всех и каждого, а если ты дочь знахарки, а муж твой на досуге исцеляет прокаженных, у тебя немного шансов избежать костра.
И хотя голос его так и не дрогнул, Линда снова почувствовала, как ее сковывает изнутри мертвенный холод. Его равнодушный и повседневный тон нагонял куда больше страху, чем привычные спектакли со слезами и истериками.
- А это исцеление - как оно происходит? Вы просто кладете на человека руки, и он…
- Увы, все очень непросто, - прервал ее Смит, отвернувшись к зарешеченному окну. - Это безумно…
***
…больно. Кажется, что все тело пронзают раскаленные иглы. Нечто похожее пришлось испытать в подземельях Гаруна аль-Рашида, когда металл загоняли под ногти, но на этот раз во сто крат хуже. Как могло принести такую боль это юное создание, только начинающее жить?
Девушка глубоко вздохнула и открыла глаза. Несколько мгновений смотрела на меня непонимающим взглядом, а затем тихо вскрикнула и прижала руки к разорванному лифу платья.
- Беги, - махнул я рукой, не отдавая себе отчета, в ту ли сторону. - Предупреди своих. Это была разведка, завтра их будет в сто раз больше. Пусть вам пришлют помощь из Вокулёра.
- Что произошло? - прошептала девушка, перебирая в пальцах окровавленные лохмотья. - Я упала… И лошади… Это были англичане?
- Нет. - Язык словно порос волосами и еле ворочается, так что сам с трудом разбираю, что говорю. - Французы.
- Но как же?..
- Это война. Здесь нет своих и чужих, здесь каждый сам за себя. Беги в Домреми, возьми троих мужчин, и скачите во весь опор в Вокулёр. Вы еще можете спасти деревню.
В ее голубых глазах снова появились слезы.
- Что они со мной сделали?
- Ничего.
- Но я помню… Лошади… Я упала, а они окружили… И так больно…
Нет, девочка, ты не знаешь, что такое боль. Боль - это когда глаза лопаются и текут по обгоревшим щекам. Это когда кровь в жилах закипает, а в горле словно кол застрял, дым и пепел заменяют воздух, и ты горишь, словно факел, ты уже мертва, но все еще чувствуешь… Тебе только предстоит это узнать.
- С тобой все в порядке. - С трудом поднявшись на ноги, помогаю ей встать. - Они не причинили тебе вреда. Господь сохранил твою невинность.
Ее испуганное лицо перемазано землей и кровью. Грязный чепчик съехал на бок и открывает взору рыжевато-бронзовые волосы. Вот она, передо мной - девушка, которая станет легендой. Спасительница Франции, Дева-воительница. Я только что помог свершиться воле Всевышнего - я обрек ее на страшную гибель во имя бессмертия.
- Как вас зовут? - тихо спросила она, благодарно пожимая мои ладони.
- Жан, - с трудом улыбнулся я.
- Как и меня. - В заплаканных глазах светится восхищение и благоговение. - Благодарю вас, Жан.
- Храни тебя Бог, Жанна.
***
- Вы путешествуете согласно какому-то плану?
- Как правило, нет. Иногда меня озаряет, и я спешу через полмира в какой-нибудь богом забытый уголок Земли, но это случается не так уж и часто. Смерть и болезни есть везде.
- И вы помогаете всем?
- Что вы, доктор. Вы представить не можете, сколько людей страдает в эту минуту в радиусе одного километра.
- То есть, вы сами выбираете, кому жить, а кому умирать?
- Как и любой врач. Есть случаи благоприятные, есть безнадежные. Хотя иногда я просто закрываю глаза и жду, какая рука коснется меня первой.
В этот день его речь была тороплива, как у южанина, а легкое грассирование навевало мысли о бескрайних виноградниках Шампани. Линда разослала запросы во все европейские клиники, но ни одного похожего случая в последние годы зафиксировано не было.
- Как по-вашему, зачем все это? Ваше существование - случайность или закономерность?
- Мне кажется, это своего рода попытка сохранить равновесие. Мне приходилось слышать о таких, как я, но встретить так ни разу и не довелось. Я думаю, это тоже часть плана.
- Что вы имеете в виду?
Смит улыбнулся и покачал головой. Было в его глазах что-то умиротворяющее и одновременно тоскливое, так что у Линды то и дело сжималось сердце. Она никак не могла понять, что именно чувствует по отношению к этому пациенту. В тени его уверенности и логичности она чувствовала себя как никогда спокойно и, как ни смешно это звучит, защищенно. Спустя пять дней поиски прорех в его рассказах превратились в захватывающее путешествие по неведомым мирам, которые представали перед ней как наяву. Она не могла верить ему, но не могла и прийти к какому-то определенному решению - симулянт он или шизофреник. Да и кто сказал, что одно исключает другое?
- Если не дадут сбой магнитные поля и Солнце с прежней силой будет освещать космические просторы, я не умру своей смертью. Но для смерти насильственной я уязвим так же, как вы или доктор Альфред. Меня можно зарезать кухонным ножом, утопить в озере, расплющить колесами грузовика. Вы не представляете, насколько ужасно бесчисленные годы странствовать в одиночестве, но будь рядом со мной человек, обладающий теми же особенностями - окончу ли я когда-нибудь свой путь? А он? Мы не дадим друг другу уйти из жизни, и тогда равновесие может нарушиться. И бог знает, к каким последствиям это может привести.
- Вы боитесь смерти? - еле слышно прошептала Линда.
- Больше всего на свете, - так же тихо ответил Смит, сцепив пальцы в замок. - Потому что знаю, что ждет меня по ту сторону.
***
- Учитель? Осанна, он дышит!
Свод пещеры едва освещен мерцающими огнями. Чья-то рука лежит на моем плече. Слышится лай собак.
- Что? - Я попытался приподняться, но тело от ладоней до ступней пронзила дикая боль. - Иоанн? Петр? Вам позволили снять меня с креста?
- Мы выкрали тебя из гробницы. - Губы Иоанна сильно трясутся, по щекам катятся слезы. - Выкрали вчера, а сегодня…
Пытаюсь перевести дыхание, но дышать становится все тяжелее. Кажется, я понял, что произошло.
- Сколько я был мертв?
- Два дня, учитель.
- Мы вышли за хворостом, а когда пришли - он уже был здесь, - шепчет мне в ухо Иоанн, суетливо поглаживая по плечу. - Сидел над тобой и держал тебя за руки. Я крикнул, чтобы он оставил тебя, но он не пошевелился. Тогда Петр схватил камень…
- Где он? - в ужасе прошептал я, боясь услышать страшное.
- Он ушел, - покачал головой Петр. - Я хотел удержать его, но ты пошевелился, и мы бросились к тебе, а он…
Превзнемогая боль, от которой ноет и рассыпается тело, держась за плечи учеников, я наконец поднялся. Ноги трясутся и отказываются стать ровно. По ладоням потекла кровь, воскрешая в памяти крест… веревки… гвозди…
- Что ты делаешь?
- Я должен найти его.
- Тебе нельзя выходить! Солдаты Кайафы рыщут по всем окрестностям! Он приказал вернуть твое тело, а если они увидят, что ты жив… Они не побоятся! Они уже убили Лазаря!
- Я должен… - Сжав зубы, ковыляю вперед. Еще несколько шагов - и я хватаюсь за выступающий камень. В непроглядной тьме, тишину которой нарушает лишь лай собак, теплится одинокий огонек, быстро удаляющийся от пещеры. - Надо задержать… Остановить…
Но я не могу позвать его. Щурясь в темноту, впиваясь пальцами в камень, я могу лишь кусать в отчаянье губы, потому что не знаю даже его имени.
***
Линда укладывала вещи. Самолет в Вашингтон вылетал через четыре часа, и хотя ей не терпелось вернуться домой, сердце не отпускало щемящее чувство тоски, которое преследовало ее с той минуты, как она попрощалась с Джоном Смитом. С этим же чувством сделала она вчера заключение относительно состояния пациента:
- Этот человек болен. Верит он в то, что говорит, или нет - ему требуется серьезная психиатрическая помощь. Несомненно, на его долю выпало много невзгод, и наш долг - сделать все, чтобы помочь ему вернуться в общество.
Доктор Альфред был вне себя от ярости.
- Этот прохвост провел вас, как медсестричку! Ваш диагноз надуман до предела, и половины симптомов не проявляется! Его место в тюрьме, а не в клинике!
Но Линда знала, что выбрала правильное решение. Если Джон Смит и выйдет из тюрьмы, его психика будет изувечена навсегда. Да и кто знает? - вдруг и вправду есть в этом человеке…
Зазвонил телефон.
- Вам звонит доктор Герхард из Цюриха, - сообщил секретарь с ресепшена.
Линда почувствовала, как все внутри напряглось и вытянулось в струнку. Неужели они нашли его?
- Доктор Гамильтон? - зазвучал в трубке мужской голос с сильным немецким акцентом. - Я доктор Герхард из клиники «Кильхберг». Вы оставляли запрос, связанный с установлением личности вашего пациента. Прошу прощения, что не ответил раньше, у меня была долгосрочная командировка, а большая часть персонала не в курсе того, что здесь произошло десять лет назад.
- Что произошло?
- Жуткая история, доктор. Если я не ошибаюсь, этот парень, ваш пациент - наш доктор Йохан Шмидт. У него была жена и сын - прелестный мальчуган, сейчас, должно быть, уже колледж закончил. Жена его откуда-то с юга - то ли испанка, то ли португалка. Привязалась к одному больному - как сейчас помню, он все о вечной жизни говорил, мол, он секрет знает или что-то в этом роде. А потом возьми да спали все восточное крыло, да и ее заодно. Ну, у Йохана на этой почве и пошло… Запил, наркотики… Медикаменты воровал… В суд на него не подавали, но от работы отстранили, родительских прав лишили, а потом и сам он сгинул куда-то. Годы, конечно штука серьезная, но мне кажется, что…
- Пришлите мне факс, - деревянным голосом выговорила Линда и, бросив трубку, быстро набрала номер доктора Альфреда. - Это Линда Гамильтон. Мне нужно еще раз увидеть Джона Смита. Похоже, что я…
- Боюсь, это невозможно, доктор Гамильтон, - устало и язвительно прервала ее трубка. - Этой ночью мистер Смит сбежал.
январь, 2011