Друг детства
Фотография была старой, пожелтевшей, с истрепавшимися от времени краями. Виктор хорошо помнил ее - четвертый класс, новогодняя елка, девочки-снежинки и мальчики-пираты. А вот и он сам, Витя Кравцов, в костюме Зайчика. Позорном, отвратительном, сшитом заботливой материнской рукой.
- Не надену! Ни за что не надену! - вспомнил он свой дикий вопль и мгновенно выступившие слезы на раскрасневшемся лице. «Заяц! - с ужасом думал он. - Белый трусишка! Васька на смех подымет!» А мамино отражение поджало тонкие губы, провело рукой по морщинистому лбу и покачало головой на тонкой прозрачной шее.
- Витенька, но я же…
- Не надену! Не пойду!
Его и так постоянно дразнили, потому что мама продолжала провожать его в школу, хотя они жили через улицу, и даже дорогу переходить нигде не надо было.
- Иди! - решительно отталкивал он ее у поворота. - Сам дойду!
- Витенька, но мне же…
Но он не желал мириться с тем, что она доведет его до ворот школы, потому что ей «в ту же сторону». И совсем не в ту же - железнодорожный вокзал, где она работала кассиром, располагался в двух кварталах, и чтобы проводить его, она делала большой крюк, да и выходить ей приходилось раньше. Все из-за Марьи Тимофеевны. Мама не знала, а Витя слышал, как она говорила с учительницей по телефону:
- Да, да… Конечно… - Она медленно ходила по комнате за прикрытой дверью, и ее силуэт расплывался в матовом стекле темным пятном. - Я постараюсь. Может, это оттого, что без отца растет, нужен кто-то… Да, понимаю. Я буду стараться проводить с ним больше времени.
И стала провожать его до школьных ворот, которые были отлично видны из окон вестибюля, где его каждое утро встречал Васька. И стоило только Вите помахать другу рукой, как в ту же секунду напряженный мамин взгляд упирался ему в спину и провожал до самых дверей школы. Слава богу, дальше ему путь был заказан, и они с Васькой оставались предоставленные самим себе.
- Чего твоя маман меня так не любит? - равнодушно интересовался друг, дыша на стекло и выводя на нем какие-то странные узоры - две палочки, лодочка вниз, лодочка вверх.
- Шут ее знает. - Витя тоже дышал на стекло и пытался нарисовать те же значки, но у него отчего-то не выходило. - Это Марья Тимофеевна ей наговорила.
- Она меня тоже не любит.
- Разве? - Вите так не казалось. Марья Тимофеевна не любила Сашку-задиру, Костю - тощего мальчика с толстым носом и толстой мамой, от которой пахло как в магазине сладостей, шумную Беллу, которая постоянно выпрашивала у нее «пятерки», но не Ваську. Ваську она просто не замечала, никогда не вызывала к доске и совершенно спокойно пропускала его фамилию при перекличке, обращая на него внимание только тогда, когда они с Витей болтались по опустевшей школе после уроков. - Может, ей не нравится, что мы дружим?
- О… - Васька криво улыбнулся в стекло. - Что, конец нашей дружбе? Испугался, обкакался?
- Нет! Но…
- Тогда поклянись.
- Клянусь! Чтоб мне сдохнуть на этом месте и съесть хвост от дохлой крысы!
Дети тоже не обращали на Ваську внимания. А ведь он был высоким, крупным и наверняка мог положить Сашку на обе лопатки на счет «три». Но он не вступал ни с кем в разговоры и драки, да и мало волновали его одноклассники. Только с Витей сошелся. Наверное, потому что тот сам проявил инициативу, хоть и довольно долго наблюдал за новеньким мальчиком в поношенной бордовой толстовке с капюшоном - мальчиком, который все время стоял у окна, но никогда не смотрел в него.
- Ты что рисуешь? - спросил Витя, подойдя к нему спустя месяц после начала учебного года.
- А… Так. - Васька изобразил на запотевшем стекле нечто похожее на римскую цифру «два» и туманно улыбнулся. - Скучно.
- И мне скучно.
Так они и скучали вместе, проводя все перемены у окна, и подчас так увлекались этим занятием, что Витя не слышал звонка на урок или не замечал, как начинал меркнуть короткий зимний день.
- Пойдем, - тянул он Ваську, но тот медленно качал головой, наблюдая, как растворяется на стекле рисунок.
- Иди. Я пока останусь.
Витя, конечно, оставался с ним, и только нянечка или Марья Тимофеевна способны были отогнать его от окна.
- Мать извелась вся, на улице ждет, - ворчала учительница, обхватив его за локоть острыми пальцами и ведя к раздевалке. - Совсем о ней не думаешь.
Но разве она думала о нем, когда шила этот ужасный костюм? Витя и так маленький и тщедушный, а тут еще - Зайчик! Да он куда больше обрадовался бы костюму Серого Волка! Хорошо хоть Васька не стал смеяться. Он вообще пришел без костюма, в своей обычной толстовке, и, похоже, его это ничуть не смущало. На протяжении всего утренника Витя с завистью наблюдал, как друг, ни на кого не обращая внимания, стоял у окна, поминутно начиная водить по нему пальцем. Хорошо, когда никто не делает тебе замечаний, не принуждает участвовать в глупом спектакле, рассказывать стихотворение «деду морозу», водить хороводы, напяливать дурацкие костюмы…
- Пойдем фотографироваться!
- Да ну…
- Пойдем, пойдем!
Ему очень хотелось быть на фотографии рядом с другом. Пусть он в облезлой толстовке, пусть растягивает губы лишь в невыразительной полуулыбке, но ведь он - единственное, что для Вити здесь «по-настоящему». Он не очень понимал, что именно это значит, но был искренне уверен, что подобрал правильное слово.
- Ты специально, специально! - ревел он, молотя кулачками по подушке. - Это неправда, ты все врешь, вы все подстроили!
- Витенька. - Мама присела на кровать и нерешительно положила ему руку на плечо. - Ну зачем ты так? Мы все тебя любим - и я, и тетя Света, и Марья Тимофеевна…
- Ничего вы не понимаете! - Витя сбросил ее руку и бросился вон из комнаты. - Злые, скучные! Не лезьте к нам!
…Мамы не стало в прошлом месяце. Виктор не смог приехать на похороны - он вел в Москве крупное дело, которое не терпело отлагательств и пахло не только деньгами, но и смертью. Теперь ему предстояло вступить в наследство, уладить мамины дела, разобрать старые вещи. Фотография вернула его на много лет назад, поселив в душе странное чувство, меньше всего похожее на ожидаемый страх.
- До самого конца о тебе вспоминала, - канючила постаревшая тетя Света, дрожащей рукой наполняя его чашку жидким чаем. - Все-то ждала, когда приедешь, навестишь…
Возвращаясь на вокзал, Виктор сделал крюк - такой же, какой делала когда-то мама, - и завернул к школе. В зимних сумерках светились лишь несколько окон; остальные были погружены во тьму. И все же Виктор был уверен, что его видят - из окон вестибюля, в затасканной бордовой толстовке с капюшоном, дыша на стекло и наблюдая, как растворяется значок, похожий на римскую цифру «два».
январь, 2010
- Не надену! Ни за что не надену! - вспомнил он свой дикий вопль и мгновенно выступившие слезы на раскрасневшемся лице. «Заяц! - с ужасом думал он. - Белый трусишка! Васька на смех подымет!» А мамино отражение поджало тонкие губы, провело рукой по морщинистому лбу и покачало головой на тонкой прозрачной шее.
- Витенька, но я же…
- Не надену! Не пойду!
Его и так постоянно дразнили, потому что мама продолжала провожать его в школу, хотя они жили через улицу, и даже дорогу переходить нигде не надо было.
- Иди! - решительно отталкивал он ее у поворота. - Сам дойду!
- Витенька, но мне же…
Но он не желал мириться с тем, что она доведет его до ворот школы, потому что ей «в ту же сторону». И совсем не в ту же - железнодорожный вокзал, где она работала кассиром, располагался в двух кварталах, и чтобы проводить его, она делала большой крюк, да и выходить ей приходилось раньше. Все из-за Марьи Тимофеевны. Мама не знала, а Витя слышал, как она говорила с учительницей по телефону:
- Да, да… Конечно… - Она медленно ходила по комнате за прикрытой дверью, и ее силуэт расплывался в матовом стекле темным пятном. - Я постараюсь. Может, это оттого, что без отца растет, нужен кто-то… Да, понимаю. Я буду стараться проводить с ним больше времени.
И стала провожать его до школьных ворот, которые были отлично видны из окон вестибюля, где его каждое утро встречал Васька. И стоило только Вите помахать другу рукой, как в ту же секунду напряженный мамин взгляд упирался ему в спину и провожал до самых дверей школы. Слава богу, дальше ему путь был заказан, и они с Васькой оставались предоставленные самим себе.
- Чего твоя маман меня так не любит? - равнодушно интересовался друг, дыша на стекло и выводя на нем какие-то странные узоры - две палочки, лодочка вниз, лодочка вверх.
- Шут ее знает. - Витя тоже дышал на стекло и пытался нарисовать те же значки, но у него отчего-то не выходило. - Это Марья Тимофеевна ей наговорила.
- Она меня тоже не любит.
- Разве? - Вите так не казалось. Марья Тимофеевна не любила Сашку-задиру, Костю - тощего мальчика с толстым носом и толстой мамой, от которой пахло как в магазине сладостей, шумную Беллу, которая постоянно выпрашивала у нее «пятерки», но не Ваську. Ваську она просто не замечала, никогда не вызывала к доске и совершенно спокойно пропускала его фамилию при перекличке, обращая на него внимание только тогда, когда они с Витей болтались по опустевшей школе после уроков. - Может, ей не нравится, что мы дружим?
- О… - Васька криво улыбнулся в стекло. - Что, конец нашей дружбе? Испугался, обкакался?
- Нет! Но…
- Тогда поклянись.
- Клянусь! Чтоб мне сдохнуть на этом месте и съесть хвост от дохлой крысы!
Дети тоже не обращали на Ваську внимания. А ведь он был высоким, крупным и наверняка мог положить Сашку на обе лопатки на счет «три». Но он не вступал ни с кем в разговоры и драки, да и мало волновали его одноклассники. Только с Витей сошелся. Наверное, потому что тот сам проявил инициативу, хоть и довольно долго наблюдал за новеньким мальчиком в поношенной бордовой толстовке с капюшоном - мальчиком, который все время стоял у окна, но никогда не смотрел в него.
- Ты что рисуешь? - спросил Витя, подойдя к нему спустя месяц после начала учебного года.
- А… Так. - Васька изобразил на запотевшем стекле нечто похожее на римскую цифру «два» и туманно улыбнулся. - Скучно.
- И мне скучно.
Так они и скучали вместе, проводя все перемены у окна, и подчас так увлекались этим занятием, что Витя не слышал звонка на урок или не замечал, как начинал меркнуть короткий зимний день.
- Пойдем, - тянул он Ваську, но тот медленно качал головой, наблюдая, как растворяется на стекле рисунок.
- Иди. Я пока останусь.
Витя, конечно, оставался с ним, и только нянечка или Марья Тимофеевна способны были отогнать его от окна.
- Мать извелась вся, на улице ждет, - ворчала учительница, обхватив его за локоть острыми пальцами и ведя к раздевалке. - Совсем о ней не думаешь.
Но разве она думала о нем, когда шила этот ужасный костюм? Витя и так маленький и тщедушный, а тут еще - Зайчик! Да он куда больше обрадовался бы костюму Серого Волка! Хорошо хоть Васька не стал смеяться. Он вообще пришел без костюма, в своей обычной толстовке, и, похоже, его это ничуть не смущало. На протяжении всего утренника Витя с завистью наблюдал, как друг, ни на кого не обращая внимания, стоял у окна, поминутно начиная водить по нему пальцем. Хорошо, когда никто не делает тебе замечаний, не принуждает участвовать в глупом спектакле, рассказывать стихотворение «деду морозу», водить хороводы, напяливать дурацкие костюмы…
- Пойдем фотографироваться!
- Да ну…
- Пойдем, пойдем!
Ему очень хотелось быть на фотографии рядом с другом. Пусть он в облезлой толстовке, пусть растягивает губы лишь в невыразительной полуулыбке, но ведь он - единственное, что для Вити здесь «по-настоящему». Он не очень понимал, что именно это значит, но был искренне уверен, что подобрал правильное слово.
- Ты специально, специально! - ревел он, молотя кулачками по подушке. - Это неправда, ты все врешь, вы все подстроили!
- Витенька. - Мама присела на кровать и нерешительно положила ему руку на плечо. - Ну зачем ты так? Мы все тебя любим - и я, и тетя Света, и Марья Тимофеевна…
- Ничего вы не понимаете! - Витя сбросил ее руку и бросился вон из комнаты. - Злые, скучные! Не лезьте к нам!
…Мамы не стало в прошлом месяце. Виктор не смог приехать на похороны - он вел в Москве крупное дело, которое не терпело отлагательств и пахло не только деньгами, но и смертью. Теперь ему предстояло вступить в наследство, уладить мамины дела, разобрать старые вещи. Фотография вернула его на много лет назад, поселив в душе странное чувство, меньше всего похожее на ожидаемый страх.
- До самого конца о тебе вспоминала, - канючила постаревшая тетя Света, дрожащей рукой наполняя его чашку жидким чаем. - Все-то ждала, когда приедешь, навестишь…
Возвращаясь на вокзал, Виктор сделал крюк - такой же, какой делала когда-то мама, - и завернул к школе. В зимних сумерках светились лишь несколько окон; остальные были погружены во тьму. И все же Виктор был уверен, что его видят - из окон вестибюля, в затасканной бордовой толстовке с капюшоном, дыша на стекло и наблюдая, как растворяется значок, похожий на римскую цифру «два».
январь, 2010