«Чужие» против «наших»
Ортодоксальных иудеев в нынешней Литве видел не каждый, зато без ряженых иудеями не обходится ни одна Масленица. Но только в деревне Певенай они безобразничают в костеле всю пасхальную ночь.
В невеликую деревушку Тельшяйского уезда ведет грунтовая дорога. Доезжаешь до первых деревянных домиков, и она становится асфальтированной, а если сегодня канун Пасхи, то у костела ее обочина превращается в длинную парковку. У церковной ограды в праздник появляются лотки с карамельными тростями и петушками, а сам костел Иисуса Распятого гудит из открытых дверей, как музыкальная шкатулка.
Он и выглядит как короб: обшитый деревом сельский дом без каких-либо архитектурных излишеств, кроме крохотной маковки с крестом. Все излишества спрятаны внутри: проход между рядами скамеек пестрит самодельными хоругвями и упирается в экстрабарочный иконостас, весь в резьбе и позолоте.
На краях его карниза, под самым потолком, оставались свободные места, не занятые фигурками ангелочков, но туда водрузили кадки с райскими яблоньками. На таком пышном фоне даже ксендз с пономарями в тюлевых стихарях теряются. Собравшиеся, в теплой верхней одежде, праздничного впечатления не производят.
На хоры втиснулся духовой оркестр - старики в черных куртках.
Музыкантов приглашают из соседних сел и городков, они старательно фальшивят. Под эти звуки как раз завершается вечернее богослужение. Раздав облатки, ксендз делает короткое объявление о времени утренней мессы и советует беречь детей. На шутку толпа оживляется, а он ретируется до завтра. Храм отдается ряженым. Сначала туда шумно заходит строй «солдат» в ярких мундирах, под стать хоругвям, между которыми они под гарканье командира останавливаются, опускаются на колено, встают, оголяют бутафорские сабли. Одежда восстановлена такой, какую ряженые носили в межвоенный период: погоны, аксельбанты, портупеи, лампасы, даже галстуки, а к фуражкам приделаны нелепые гребни, отсылающие к древнеримским временам. Лица под гребнями юны и серьезны.
Справа от алтаря висит пейзаж с тремя крестами на горе и схематичным изображением Старого города под ней.
Можно подумать, что это Вильнюс, но имеется в виду, конечно, не «литовский Иерусалим», как говорили до Холокоста, а самый настоящий, двухтысячелетней давности. Ниже - картина с мертвым Христом в гробу, только не Ганса Гольбейна, а наивного деревенского художника. Каких-то особых знаков поклонения ей не оказывают, хотя церковь задолго до Ницше посвятила канун Пасхи рефлексии о том, что Бог умер. Все внимание приковано к обычному распятию, лежащему на полу.
Согласно библейскому сюжету, умерший мессия, снятый с креста и помещенный в гробницу, продолжал беспокоить иудейских старейшин. Они боялись, вдруг ученики Иисуса украдут его тело и заявят, что Христос воскрес. Римские власти в этом вопросе решили быть с иудеями заодно, и выделили солдат для охраны гробницы. Но в Певенае все наоборот. Солдаты - это добро с кулаками, они охраняют святыню от сил зла, которые пытаются ее похитить, как черт месяц перед Рождеством, чтобы испортить людям праздник.
После приветствия солдаты уходят, оставляя караул из четырех человек. Это «наши», у них огромные черные кресты на кокардах, фуражки украшены дубовыми листьями.
И тут под детские вопли «жи́дай!» принимаются за дело злодеи в носатых масках с черными бородами и цветастых халатах. В руках у них кувалды и страшные клещи.
Инфернальные персонажи пытаются похитить крест, издают нечленораздельное рычание, адски хохочут, прыгают и даже валятся на пол, а солдаты должны стоять ровно, молчать и, не моргнув глазом, отбивать саблей тянущиеся к святыне жадные ручонки.
То и дело слышится постукивание деревянных сабель о злодейские инструменты. При этом «жиды» издеваются над караулом: зажимают клещами нос, дергают за уши, прибивают ноги к полу кувалдами.
Достается и публике, совершенно перед ними беззащитной: никто даже не крестится. Дети помладше визжат на весь костел от неподдельного ужаса, вызывая общую радость.
Хотя караул сменяется несколько раз в час, бдительность солдат усыпляется очень быстро. Уже вторая смена фактически проворонила распятие, просто отдавать его врагам в сюжет не входило.
Борьба продолжится всю ночь и завершится победой «добра» перед самой мессой. Едва ли кто-то будет следить за ней от начала и до конца: костел начинает пустеть уже после первой смены караула. Собираемся и мы - с нами маленький ребенок. Надо бы объяснить ему представление, только язык не поворачивается сказать, что вот эти страшные - евреи. Не может же он узнать об их существовании вот так. Сочиняем, что это были черти. Но тут смущаются знакомые литовцы, пусть слово «жид» и остается в литовском языке литературным. Они оправдывают традицию тем, что под «жидами» здесь подразумеваются чужаки вообще, а не именно евреи. Да, это всего лишь фольклор, но как не вспомнить тут писательницу Руту Ванагайте, всколыхнувшую литовское общество заявлением, что евреи не чужие, они тоже «наши».
Роман и Дарья Нуриевы,
"Новая газета - Балтия"
Комментарий фольклориста, любезно переданный in_es:
"У всех народов есть обряды, связанные с изгнанием нечистой силы, с торжеством добра. Чтобы оно восторжествовало, нужно персонализировать зло, побороться с ним и добиться победы добра. Описанное вами действо по природе языческое. И на Купалу, и на Святки - а в данном случае в пасхальную неделю - существовали такие типа "выкуривания ведьмы с поля" ритуалы. Персонализация этих ведьм (здесь они называются жидами) и победа над ними. Есть бытовое поведение, когда антисемитизм и пр. недопустимы, и есть праздники, когда человек должен почувствовать себя свободным и в рамках игры позволить себе вот такое действо.
То есть надо различать бытовое и ритуальное. И вы правильно назвали ребенку тех ряженых жидов чертями, это просто нечистая сила, а вас правильно поправили, потому что "у них так принято", традиция.
Ребенок не может провести грань между ритуалом, игрой и жизнью, поэтому надо ему объяснить, что к антисемитизму это отношения не имеет и в обычной жизни так себя вести нельзя и это не те жиды, которые евреи, а театр. Но простой народ - он как ребенок, и все подобные игры с изгнанием злобных жидов тоже откладываются в подсознании и потом превращаются кое у кого при определенных условиях в разгул национализма и антисемитизма..."
В невеликую деревушку Тельшяйского уезда ведет грунтовая дорога. Доезжаешь до первых деревянных домиков, и она становится асфальтированной, а если сегодня канун Пасхи, то у костела ее обочина превращается в длинную парковку. У церковной ограды в праздник появляются лотки с карамельными тростями и петушками, а сам костел Иисуса Распятого гудит из открытых дверей, как музыкальная шкатулка.
Он и выглядит как короб: обшитый деревом сельский дом без каких-либо архитектурных излишеств, кроме крохотной маковки с крестом. Все излишества спрятаны внутри: проход между рядами скамеек пестрит самодельными хоругвями и упирается в экстрабарочный иконостас, весь в резьбе и позолоте.
На краях его карниза, под самым потолком, оставались свободные места, не занятые фигурками ангелочков, но туда водрузили кадки с райскими яблоньками. На таком пышном фоне даже ксендз с пономарями в тюлевых стихарях теряются. Собравшиеся, в теплой верхней одежде, праздничного впечатления не производят.
На хоры втиснулся духовой оркестр - старики в черных куртках.
Музыкантов приглашают из соседних сел и городков, они старательно фальшивят. Под эти звуки как раз завершается вечернее богослужение. Раздав облатки, ксендз делает короткое объявление о времени утренней мессы и советует беречь детей. На шутку толпа оживляется, а он ретируется до завтра. Храм отдается ряженым. Сначала туда шумно заходит строй «солдат» в ярких мундирах, под стать хоругвям, между которыми они под гарканье командира останавливаются, опускаются на колено, встают, оголяют бутафорские сабли. Одежда восстановлена такой, какую ряженые носили в межвоенный период: погоны, аксельбанты, портупеи, лампасы, даже галстуки, а к фуражкам приделаны нелепые гребни, отсылающие к древнеримским временам. Лица под гребнями юны и серьезны.
Справа от алтаря висит пейзаж с тремя крестами на горе и схематичным изображением Старого города под ней.
Можно подумать, что это Вильнюс, но имеется в виду, конечно, не «литовский Иерусалим», как говорили до Холокоста, а самый настоящий, двухтысячелетней давности. Ниже - картина с мертвым Христом в гробу, только не Ганса Гольбейна, а наивного деревенского художника. Каких-то особых знаков поклонения ей не оказывают, хотя церковь задолго до Ницше посвятила канун Пасхи рефлексии о том, что Бог умер. Все внимание приковано к обычному распятию, лежащему на полу.
Согласно библейскому сюжету, умерший мессия, снятый с креста и помещенный в гробницу, продолжал беспокоить иудейских старейшин. Они боялись, вдруг ученики Иисуса украдут его тело и заявят, что Христос воскрес. Римские власти в этом вопросе решили быть с иудеями заодно, и выделили солдат для охраны гробницы. Но в Певенае все наоборот. Солдаты - это добро с кулаками, они охраняют святыню от сил зла, которые пытаются ее похитить, как черт месяц перед Рождеством, чтобы испортить людям праздник.
После приветствия солдаты уходят, оставляя караул из четырех человек. Это «наши», у них огромные черные кресты на кокардах, фуражки украшены дубовыми листьями.
И тут под детские вопли «жи́дай!» принимаются за дело злодеи в носатых масках с черными бородами и цветастых халатах. В руках у них кувалды и страшные клещи.
Инфернальные персонажи пытаются похитить крест, издают нечленораздельное рычание, адски хохочут, прыгают и даже валятся на пол, а солдаты должны стоять ровно, молчать и, не моргнув глазом, отбивать саблей тянущиеся к святыне жадные ручонки.
То и дело слышится постукивание деревянных сабель о злодейские инструменты. При этом «жиды» издеваются над караулом: зажимают клещами нос, дергают за уши, прибивают ноги к полу кувалдами.
Достается и публике, совершенно перед ними беззащитной: никто даже не крестится. Дети помладше визжат на весь костел от неподдельного ужаса, вызывая общую радость.
Хотя караул сменяется несколько раз в час, бдительность солдат усыпляется очень быстро. Уже вторая смена фактически проворонила распятие, просто отдавать его врагам в сюжет не входило.
Click to viewБорьба продолжится всю ночь и завершится победой «добра» перед самой мессой. Едва ли кто-то будет следить за ней от начала и до конца: костел начинает пустеть уже после первой смены караула. Собираемся и мы - с нами маленький ребенок. Надо бы объяснить ему представление, только язык не поворачивается сказать, что вот эти страшные - евреи. Не может же он узнать об их существовании вот так. Сочиняем, что это были черти. Но тут смущаются знакомые литовцы, пусть слово «жид» и остается в литовском языке литературным. Они оправдывают традицию тем, что под «жидами» здесь подразумеваются чужаки вообще, а не именно евреи. Да, это всего лишь фольклор, но как не вспомнить тут писательницу Руту Ванагайте, всколыхнувшую литовское общество заявлением, что евреи не чужие, они тоже «наши».
Роман и Дарья Нуриевы,
"Новая газета - Балтия"
Комментарий фольклориста, любезно переданный in_es:
"У всех народов есть обряды, связанные с изгнанием нечистой силы, с торжеством добра. Чтобы оно восторжествовало, нужно персонализировать зло, побороться с ним и добиться победы добра. Описанное вами действо по природе языческое. И на Купалу, и на Святки - а в данном случае в пасхальную неделю - существовали такие типа "выкуривания ведьмы с поля" ритуалы. Персонализация этих ведьм (здесь они называются жидами) и победа над ними. Есть бытовое поведение, когда антисемитизм и пр. недопустимы, и есть праздники, когда человек должен почувствовать себя свободным и в рамках игры позволить себе вот такое действо.
То есть надо различать бытовое и ритуальное. И вы правильно назвали ребенку тех ряженых жидов чертями, это просто нечистая сила, а вас правильно поправили, потому что "у них так принято", традиция.
Ребенок не может провести грань между ритуалом, игрой и жизнью, поэтому надо ему объяснить, что к антисемитизму это отношения не имеет и в обычной жизни так себя вести нельзя и это не те жиды, которые евреи, а театр. Но простой народ - он как ребенок, и все подобные игры с изгнанием злобных жидов тоже откладываются в подсознании и потом превращаются кое у кого при определенных условиях в разгул национализма и антисемитизма..."