У войны вообще нет лица...
Рассказывает военный следователь, полковник Валерий Викторович Шахов:
- Есть такое выражение, что у войны не женское лицо. Я думаю, что у войны вообще нет лица, а, скорее, звериный оскал. Первое уголовное дело, которое я принял в производство, начиналось в Ташкенте, когда я еще только собирался ехать в Афганистан. Дело по убийству пятерых афганцев было возбуждено в отношении двух солдат и старшего лейтенанта, командира танковой роты. Солдаты уже уволились в запас, и мы их нелегально переправили обратно в Афганистан, так как преступление было совершено в Афганистане, и расследовать его надо было там. Причем в Ташкент они приехали сами - по телеграмме, до этого не скрывались. Они просто не представляли, что там с ними может такое произойти.
Первый допрос был еще в Ташкенте, в прокуратуре Туркестанского военного округа. Первый приехавший солдат абсолютно ничего не скрывал, все рассказывал. И я понял, насколько война изуродовала души этих совсем молодых ребят.
Фабула дела довольно банальная. Их отдельная танковая рота охраняла участок горной дороги, которая ведет от Кушки до Герата. Командир роты, старший лейтенант, послал этих двух солдат добыть ему афганей (местные деньги. - Ред.). Видимо, это было не в первый раз, так что послал он уже проверенных старослужащих. Они - автоматы на плечо и поехали в Герат. Герат - это древняя столица Афганистана, древний город, очень интересный. Они остановили машину, в которой афганцы перевозили товары, выехали с ними за город и начали обыскивать. А потом расстреляли всех, пять человек, нагрузили на себя, сколько могли унести, барахла и ушли.
Практически вся рота знала о том, что произошло. Ночью командир выделил им танк, они на нем поехали, пять трупов погрузили, отвезли в другое место и закопали, а машину сожгли.
Вскрылось это совершенно случайно, примерно через полгода. Один из бойцов вел дневник в записной книжечке, куда заносил все известные ему подвиги их боевой роты. Там дневник такой был, что мне вспоминать до сих пор жутко. Я весь дневник приобщать к уголовному делу побоялся - по их подвигам вообще надо было целую следственную бригаду создавать. А этот случай с пятью афганцами был как раз на отдельном листке описан. Я этот листок изъял и оформил, как положено. А сама записная книжка с дневником потом потерялась. Были там страшные записи. Одна в память врезалась: «Поймали пленного. По рации сообщили бате (командиру полка - Ред.). Он ответил: «Мне его кормить нечем». Расстреляли». Это нормальному человеку читать страшно.
Допрашиваю я этих двух парней: «Ну ладно, забрали у афганцев вещи, зачем убивать-то стали?» Помню, первый, Сережа, говорит: «Товарищ капитан, да там один побежал». Я ему: «Ну, побежал, и пусть бежит. Грабили же вы его, собственно говоря». А он на меня смотрит совершенно удивленными глазами и говорит: «Товарищ капитан, нет. Если бежит, значит, душман». Уже двадцать с лишним лет прошло, а до сих пор его слова помню.
Попал он первому афганцу из автомата в затылок. Я говорю: «А остальных зачем убивали?» Он отвечает: «Одного убили, зачем уж остальных-то оставлять, свидетелей, вот и положили всех четверых». Второй, Володя, тот все время удивлялся: «Товарищ капитан, неужели нас собираются за этих пятерых судить?» Я говорю: «Ребята, вы же не в бою людей убили, вы же их грабили». А они меня не понимают, за что их собираются наказать. И рассказывают такую историю: «Во время рейда в Герате в базарный день на центральном рынке началась какая-то стрельба. По нам стреляли или нет, мы не поняли. Командир командует: «Осколочным заряжай, огонь!» И мы по толпе из пушки осколочным снарядом дали. Сколько там народа полегло, даже не знаем. И слова никто не сказал. А вы тут нас всего за пять человек!» У них это в голове не укладывалось, им казалось, что судить их не за что.
Я заканчивал следствие уже в Ташкенте, поскольку статья-то у них была расстрельная, и предъявлять расстрельное обвинение надо было обязательно с адвокатом. Помню, ко мне одна из адвокатов пришла, молоденькая девушка. Я ей только обвинение показал - она и заплакала, затрясло ее всю. «Я не буду участвовать в этом деле. У меня, говорит, такое афганское дело было уже. Там приговорили к расстрелу, я не хочу больше». А коллегия адвокатов по нашей заявке ее, молодую, и направила. Денег тут получить не с кого, кроме нервного потрясения очередного, ничего больше не видать. Еще, помню, под конец к Сереже приехал отец, простой колхозный агроном. Он, пожилой мужчина без одной руки, плакал и все у меня спрашивал: «Я не пойму, как он стал убийцей?».
Самое жуткое в этой истории то, что до призыва в армию это были абсолютно нормальные ребята. В те годы от армии еще никто не бегал, и в Афган многие ехали добровольцами, в том числе и солдаты. Я сам долго пытался понять - как это совершенно нормальные восемнадцатилетние деревенские парни стали убийцами. Думаю, что свою роль сыграла неправая война. То, что нас туда местное правительство пригласило, это все сказки. Формально - да, нас кто-то позвал. Но я знал многих офицеров, которые входили с первыми частями. Они при пересечении границы говорили: «Поехали нашего друга Амина спасать». А по дороге сообщают: оказывается, Амин-то бяка, его уже шлепнули. Там какой-то Бабрак Кармаль теперь главный. Народ афганский нас не принял. Они готовы были умирать, но стоять на своем. А наши рейды по кишлакам какую роль сыграли? Запись из того же дневника: «Окружили такой-то кишлак. По информации, в нем работала радиостанция душманов. Надо было эту радиостанцию обнаружить. Как ее обнаружишь в кишлаке, даже если он не очень большой, это же не грузовик. Окружили. По приказу командира роты собрали всех аксакалов кишлака. Задрали ствол танка, к концу ствола привязали веревку, на конце сделали петлю. Объявляем: «Если в течение часа рация не будет лежать здесь, начнем вешать». Через час рация лежала».
И еще на моей памяти довольно известный случай, который был в восьмидесятом или восемьдесят первом году. Тогда приговорили к расстрелу старшего лейтенанта, командира роты десантников. Возвращались после рейда, из кишлака их обстреляли. Кто-то был ранен, кто-то убит. Так они снесли кишлак, расстреляли весь. Командира роты судили и расстреляли. Причем за этого старшего лейтенанта ходатайствовали знаменитые в то время люди, потому что отец его был известный испытатель парашютов. И приговор все равно был приведен в исполнение.
Озверелость тогда перехлестывала через край потому, что шла война не с регулярной армией, а с партизанской. Анархия там выходила далеко за рамки Женевской конвенции. Афганцы-то про эту конвенцию ничего не слышали, да и слова такого вообще не знали. Я считаю, не надо было туда вообще соваться со своими идеями построения социализма, бред это полный.
Вот тогда, уже в самом начале, появилось выражение «афганский синдром». Это когда у человека в душе неразрешимое противоречие. Он морально надломлен, опустошен. Ко всему еще, попадая в нормальные условия, он не может вписаться в них, срывается постоянно, прорывается агрессивность немотивированная. Ведь американцы же для своих солдат, прошедших Вьетнам, потом начали реабилитационные центры строить. Они, как практичные люди, уроки извлекают, мы - никогда. Люди - калеки, инвалиды, воевавшие в Афганистане, - у нас брошены. Выживайте как хотите, что с вами будет - никого это не волнует. Уже в перестроечное время я читал воспоминания американцев, которые воевали во Вьетнаме. Две недели они на передовой, в боях. Потом отводят роту в Сайгон или еще куда-то. И гуляй, рванина, от рубля и выше - психологическая разгрузка, им дают возможность выплеснуть то, что накопилось.
У нас этого не было вообще. Вбили в устав, что военнослужащий должен стойко переносить все тяготы воинской службы, и точка. А за этими тяготами зачастую скрывается маразм, глупость, недомыслие. У меня под самую завязку моей службы был случай, когда солдат пытался застрелить офицера, командира роты. Отдельный усиленный взвод стоял на охране моста под Файзабадом, это в такой дыре, в глубине Афгана. Условия очень тяжелые, безвылазно стоят отдельно от всех, фактически, как в осаде. Офицер старался просто поддерживать порядок, чтобы люди не раскисали, зарядку по утрам делали. Так у одного из старослужащих утром произошел психический срыв из-за зарядки. Всех - и молодых, и дедов (старослужащих. - Ред.), - офицер погнал на зарядку. Так этот солдат из снайперской винтовки с пяти или шести метров две пули в офицера всадил и тут же пытался застрелиться сам. Офицер живой остался, хотя ему пробило сердечную сумку. Солдата кто-то успел схватить, винтовку выбили у него из рук. Но он сам себе в упор все-таки до этого выстрелил в ногу. Чем закончилось дело, я так и не знаю, у меня сменщик приехал. Вот так, из-за зарядки.
Людей в Афганистане часто держали на последнем пределе, служили они на износ. У нас отношение к людям всегда было, как к расходному материалу. Это как автоматный патрон - выстрелили им, и пустая гильза уже никому не нужна.
Автор - Сергей Галицкий.
Источник - http://warfiles.ru/show-27242-u-voyny-voobsche-net-lica.html
- Есть такое выражение, что у войны не женское лицо. Я думаю, что у войны вообще нет лица, а, скорее, звериный оскал. Первое уголовное дело, которое я принял в производство, начиналось в Ташкенте, когда я еще только собирался ехать в Афганистан. Дело по убийству пятерых афганцев было возбуждено в отношении двух солдат и старшего лейтенанта, командира танковой роты. Солдаты уже уволились в запас, и мы их нелегально переправили обратно в Афганистан, так как преступление было совершено в Афганистане, и расследовать его надо было там. Причем в Ташкент они приехали сами - по телеграмме, до этого не скрывались. Они просто не представляли, что там с ними может такое произойти.
Первый допрос был еще в Ташкенте, в прокуратуре Туркестанского военного округа. Первый приехавший солдат абсолютно ничего не скрывал, все рассказывал. И я понял, насколько война изуродовала души этих совсем молодых ребят.
Фабула дела довольно банальная. Их отдельная танковая рота охраняла участок горной дороги, которая ведет от Кушки до Герата. Командир роты, старший лейтенант, послал этих двух солдат добыть ему афганей (местные деньги. - Ред.). Видимо, это было не в первый раз, так что послал он уже проверенных старослужащих. Они - автоматы на плечо и поехали в Герат. Герат - это древняя столица Афганистана, древний город, очень интересный. Они остановили машину, в которой афганцы перевозили товары, выехали с ними за город и начали обыскивать. А потом расстреляли всех, пять человек, нагрузили на себя, сколько могли унести, барахла и ушли.
Практически вся рота знала о том, что произошло. Ночью командир выделил им танк, они на нем поехали, пять трупов погрузили, отвезли в другое место и закопали, а машину сожгли.
Вскрылось это совершенно случайно, примерно через полгода. Один из бойцов вел дневник в записной книжечке, куда заносил все известные ему подвиги их боевой роты. Там дневник такой был, что мне вспоминать до сих пор жутко. Я весь дневник приобщать к уголовному делу побоялся - по их подвигам вообще надо было целую следственную бригаду создавать. А этот случай с пятью афганцами был как раз на отдельном листке описан. Я этот листок изъял и оформил, как положено. А сама записная книжка с дневником потом потерялась. Были там страшные записи. Одна в память врезалась: «Поймали пленного. По рации сообщили бате (командиру полка - Ред.). Он ответил: «Мне его кормить нечем». Расстреляли». Это нормальному человеку читать страшно.
Допрашиваю я этих двух парней: «Ну ладно, забрали у афганцев вещи, зачем убивать-то стали?» Помню, первый, Сережа, говорит: «Товарищ капитан, да там один побежал». Я ему: «Ну, побежал, и пусть бежит. Грабили же вы его, собственно говоря». А он на меня смотрит совершенно удивленными глазами и говорит: «Товарищ капитан, нет. Если бежит, значит, душман». Уже двадцать с лишним лет прошло, а до сих пор его слова помню.
Попал он первому афганцу из автомата в затылок. Я говорю: «А остальных зачем убивали?» Он отвечает: «Одного убили, зачем уж остальных-то оставлять, свидетелей, вот и положили всех четверых». Второй, Володя, тот все время удивлялся: «Товарищ капитан, неужели нас собираются за этих пятерых судить?» Я говорю: «Ребята, вы же не в бою людей убили, вы же их грабили». А они меня не понимают, за что их собираются наказать. И рассказывают такую историю: «Во время рейда в Герате в базарный день на центральном рынке началась какая-то стрельба. По нам стреляли или нет, мы не поняли. Командир командует: «Осколочным заряжай, огонь!» И мы по толпе из пушки осколочным снарядом дали. Сколько там народа полегло, даже не знаем. И слова никто не сказал. А вы тут нас всего за пять человек!» У них это в голове не укладывалось, им казалось, что судить их не за что.
Я заканчивал следствие уже в Ташкенте, поскольку статья-то у них была расстрельная, и предъявлять расстрельное обвинение надо было обязательно с адвокатом. Помню, ко мне одна из адвокатов пришла, молоденькая девушка. Я ей только обвинение показал - она и заплакала, затрясло ее всю. «Я не буду участвовать в этом деле. У меня, говорит, такое афганское дело было уже. Там приговорили к расстрелу, я не хочу больше». А коллегия адвокатов по нашей заявке ее, молодую, и направила. Денег тут получить не с кого, кроме нервного потрясения очередного, ничего больше не видать. Еще, помню, под конец к Сереже приехал отец, простой колхозный агроном. Он, пожилой мужчина без одной руки, плакал и все у меня спрашивал: «Я не пойму, как он стал убийцей?».
Самое жуткое в этой истории то, что до призыва в армию это были абсолютно нормальные ребята. В те годы от армии еще никто не бегал, и в Афган многие ехали добровольцами, в том числе и солдаты. Я сам долго пытался понять - как это совершенно нормальные восемнадцатилетние деревенские парни стали убийцами. Думаю, что свою роль сыграла неправая война. То, что нас туда местное правительство пригласило, это все сказки. Формально - да, нас кто-то позвал. Но я знал многих офицеров, которые входили с первыми частями. Они при пересечении границы говорили: «Поехали нашего друга Амина спасать». А по дороге сообщают: оказывается, Амин-то бяка, его уже шлепнули. Там какой-то Бабрак Кармаль теперь главный. Народ афганский нас не принял. Они готовы были умирать, но стоять на своем. А наши рейды по кишлакам какую роль сыграли? Запись из того же дневника: «Окружили такой-то кишлак. По информации, в нем работала радиостанция душманов. Надо было эту радиостанцию обнаружить. Как ее обнаружишь в кишлаке, даже если он не очень большой, это же не грузовик. Окружили. По приказу командира роты собрали всех аксакалов кишлака. Задрали ствол танка, к концу ствола привязали веревку, на конце сделали петлю. Объявляем: «Если в течение часа рация не будет лежать здесь, начнем вешать». Через час рация лежала».
И еще на моей памяти довольно известный случай, который был в восьмидесятом или восемьдесят первом году. Тогда приговорили к расстрелу старшего лейтенанта, командира роты десантников. Возвращались после рейда, из кишлака их обстреляли. Кто-то был ранен, кто-то убит. Так они снесли кишлак, расстреляли весь. Командира роты судили и расстреляли. Причем за этого старшего лейтенанта ходатайствовали знаменитые в то время люди, потому что отец его был известный испытатель парашютов. И приговор все равно был приведен в исполнение.
Озверелость тогда перехлестывала через край потому, что шла война не с регулярной армией, а с партизанской. Анархия там выходила далеко за рамки Женевской конвенции. Афганцы-то про эту конвенцию ничего не слышали, да и слова такого вообще не знали. Я считаю, не надо было туда вообще соваться со своими идеями построения социализма, бред это полный.
Вот тогда, уже в самом начале, появилось выражение «афганский синдром». Это когда у человека в душе неразрешимое противоречие. Он морально надломлен, опустошен. Ко всему еще, попадая в нормальные условия, он не может вписаться в них, срывается постоянно, прорывается агрессивность немотивированная. Ведь американцы же для своих солдат, прошедших Вьетнам, потом начали реабилитационные центры строить. Они, как практичные люди, уроки извлекают, мы - никогда. Люди - калеки, инвалиды, воевавшие в Афганистане, - у нас брошены. Выживайте как хотите, что с вами будет - никого это не волнует. Уже в перестроечное время я читал воспоминания американцев, которые воевали во Вьетнаме. Две недели они на передовой, в боях. Потом отводят роту в Сайгон или еще куда-то. И гуляй, рванина, от рубля и выше - психологическая разгрузка, им дают возможность выплеснуть то, что накопилось.
У нас этого не было вообще. Вбили в устав, что военнослужащий должен стойко переносить все тяготы воинской службы, и точка. А за этими тяготами зачастую скрывается маразм, глупость, недомыслие. У меня под самую завязку моей службы был случай, когда солдат пытался застрелить офицера, командира роты. Отдельный усиленный взвод стоял на охране моста под Файзабадом, это в такой дыре, в глубине Афгана. Условия очень тяжелые, безвылазно стоят отдельно от всех, фактически, как в осаде. Офицер старался просто поддерживать порядок, чтобы люди не раскисали, зарядку по утрам делали. Так у одного из старослужащих утром произошел психический срыв из-за зарядки. Всех - и молодых, и дедов (старослужащих. - Ред.), - офицер погнал на зарядку. Так этот солдат из снайперской винтовки с пяти или шести метров две пули в офицера всадил и тут же пытался застрелиться сам. Офицер живой остался, хотя ему пробило сердечную сумку. Солдата кто-то успел схватить, винтовку выбили у него из рук. Но он сам себе в упор все-таки до этого выстрелил в ногу. Чем закончилось дело, я так и не знаю, у меня сменщик приехал. Вот так, из-за зарядки.
Людей в Афганистане часто держали на последнем пределе, служили они на износ. У нас отношение к людям всегда было, как к расходному материалу. Это как автоматный патрон - выстрелили им, и пустая гильза уже никому не нужна.
Автор - Сергей Галицкий.
Источник - http://warfiles.ru/show-27242-u-voyny-voobsche-net-lica.html