«МЫР»: Хармс в театре «Шардам»
«Театр любителей театра» существует в Краснодаре с 2014 года. Частный театр размещается в бывшем промышленном помещении: бетонные стены, разномастные стулья; перед спектаклем можно согреться чаем с печеньками.
Визит в «Шардам» открывает все очарование театра-студии, театра, созданного единомышленниками, пусть не совсем профессионалами, но любителями в высоком смысле слова, - от слова «любить». Пусть они пока не получают зарплаты, пусть репетируют по ночам, - но в них есть искра настоящего творчества. И когда эту искру получается поймать в постановку, - выходят спектакли, тронутые духом высокой философии и трагической клоунады. Такие, как «МЫР» по Хармсу.
«МЫР» - плод коллективного творчества; молодой режиссер Максим Журков сочинял его вместе с собратьями по КГУКИ, студентами-режиссерами: «Сказки у нас не пошли, и мы решили попробовать Хармса». Высекая из абсурдных текстов непризнанного гения русской литературы то гротеск, то комедию, то парадоксальную притчу, актеры-режиссеры разворачивают перед зрителями удивительный текст русской судьбы, одновременно смешной и трагичной.
Увертюрой звучат слова о том, как герой-поэт (Александр Коверчик) «видит мыр». Мыр, ключевой концепт философии Хармса, - это и мир, и мы: выраженное в одном слове социальное бытие-к-миру. Выразительные средства спектакля просты: черный кабинет, черные одежды, очерченный на полу квадрат, - и мука. Мука станет и звездной россыпью, и снегом, и зельем... Мукой посыплет «автор» своих «героев», отправляя их в художественное небытие, - визуальный негатив посыпания землей после православного отпевания.
На черном полу очерчен квадрат. Именно в нем сидит «Хармс» вначале.
В этот квадрат вступают, рождаясь в бытие, и его герои. Вступая в жизнь, каждый начинает танцевать, - по-своему, как умеет; и каждый танец прекрасен.
Через утверждение благости бытия герои спектакля пробуют примириться с этим непростым мыром: так, Малевич (Денис Барсов) в столкновении с гопником (Артем Кочегура) утверждает, что все «Хорошо!»
Однако такое всеприятие грозит моральной неразборчивостью, и до чего же грозно звучит из уст безумного доктора «Вы становитесь женщиной! Это хорошо!.. Вы сейчас умрете! Это хорошо!», - режиссер дописывает картину амбивалентности мира.
Творчество Хармса дробится на фрагменты, и так же разворачивается спектакль: пантомима сменяется пародийным скетчем, танец - клоунадой. Воплощая юмор хармсовских ситуаций, актеры не отрицают бытийную тоску, стоящую в основе абсурдного юмора.
Герой забывает слово «курица» или последовательность чисел, - и это отражение распавшейся связи времен, бессмысленности мира, неприменимости к современности старых схем понимания. Это открытие, по большому счету, сделал модерн, а существование Хармса в СССР только укрепило уверенность в бессильности старых понятий перед новым миропорядком. Падающие старушки - это, конечно, и смешно, и страшно: логика нарушена, и нам остается только созерцать этот мир, не стараясь что-то в нем упорядочить.
В этом мире связи порваны и прерваны, что порождает высокую ноту абсурда: так Бобромян (у Хармса - Бобров, а здесь Артур Акопян) забыл отличие съедобного и несъедобного и мучается, отчего же, если насыпать в суп песку, будет невкусно? А в сцене о забытом числе и сценография, и пластика героев напоминает гротеск «Кин-дза-дзы»: деревянная ложка в зубах, персонажи, связанные одной веревкой, как единой логикой, и так же неразрешимые вопросы…
И в этом остраненном мире оказывается очень много комичного: паренек в платке (та же старушка) бежит за клеем и без конца поскальзывается;
профессор ест из мусорного ведра; жена кормит мужа только по воскресеньям; теща приезжает к зятю ряди сражения.
Смешно - и страшно; Хармс, с его чуткостью к апокалипсису, верно отмечает детали падения мира в бездну абсурда.
Актеры (режиссеры по образованию и просто студийцы) умудряются существовать в этом фрагментарном пространстве очень органично, искренне, отчасти напоминая уверенную тональность интеллектуального стендапа. Они смело осваивают Хармса и смешат зрителя, чтобы в итоге резко развернуть мир непрочной, хрупкой стороной. Финал спектакля - разбитый между многими голосами монолог мудрого старика, оканчивающийся словами: «Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет». И падают, падают, падают артисты, устилая собой пол.
Но зритель, как и Хармс, может прозреть, увидев, что бытие не ограничивается человеком: «я и есть мыр. Но мыр - это не я». Пожалуй, эта стоическая вера в иное за пределами абсурдного мира и есть главная мысль спектакля.
На фестивале самодеятельных коллективов «Театральная вольница» в Ростове летом 2016 года «МЫР» взял гран-при, и сегодня театр «Шардам» готовится к гастролям по Германии.
Визит в «Шардам» открывает все очарование театра-студии, театра, созданного единомышленниками, пусть не совсем профессионалами, но любителями в высоком смысле слова, - от слова «любить». Пусть они пока не получают зарплаты, пусть репетируют по ночам, - но в них есть искра настоящего творчества. И когда эту искру получается поймать в постановку, - выходят спектакли, тронутые духом высокой философии и трагической клоунады. Такие, как «МЫР» по Хармсу.
«МЫР» - плод коллективного творчества; молодой режиссер Максим Журков сочинял его вместе с собратьями по КГУКИ, студентами-режиссерами: «Сказки у нас не пошли, и мы решили попробовать Хармса». Высекая из абсурдных текстов непризнанного гения русской литературы то гротеск, то комедию, то парадоксальную притчу, актеры-режиссеры разворачивают перед зрителями удивительный текст русской судьбы, одновременно смешной и трагичной.
Увертюрой звучат слова о том, как герой-поэт (Александр Коверчик) «видит мыр». Мыр, ключевой концепт философии Хармса, - это и мир, и мы: выраженное в одном слове социальное бытие-к-миру. Выразительные средства спектакля просты: черный кабинет, черные одежды, очерченный на полу квадрат, - и мука. Мука станет и звездной россыпью, и снегом, и зельем... Мукой посыплет «автор» своих «героев», отправляя их в художественное небытие, - визуальный негатив посыпания землей после православного отпевания.
На черном полу очерчен квадрат. Именно в нем сидит «Хармс» вначале.
В этот квадрат вступают, рождаясь в бытие, и его герои. Вступая в жизнь, каждый начинает танцевать, - по-своему, как умеет; и каждый танец прекрасен.
Через утверждение благости бытия герои спектакля пробуют примириться с этим непростым мыром: так, Малевич (Денис Барсов) в столкновении с гопником (Артем Кочегура) утверждает, что все «Хорошо!»
Однако такое всеприятие грозит моральной неразборчивостью, и до чего же грозно звучит из уст безумного доктора «Вы становитесь женщиной! Это хорошо!.. Вы сейчас умрете! Это хорошо!», - режиссер дописывает картину амбивалентности мира.
Творчество Хармса дробится на фрагменты, и так же разворачивается спектакль: пантомима сменяется пародийным скетчем, танец - клоунадой. Воплощая юмор хармсовских ситуаций, актеры не отрицают бытийную тоску, стоящую в основе абсурдного юмора.
Герой забывает слово «курица» или последовательность чисел, - и это отражение распавшейся связи времен, бессмысленности мира, неприменимости к современности старых схем понимания. Это открытие, по большому счету, сделал модерн, а существование Хармса в СССР только укрепило уверенность в бессильности старых понятий перед новым миропорядком. Падающие старушки - это, конечно, и смешно, и страшно: логика нарушена, и нам остается только созерцать этот мир, не стараясь что-то в нем упорядочить.
В этом мире связи порваны и прерваны, что порождает высокую ноту абсурда: так Бобромян (у Хармса - Бобров, а здесь Артур Акопян) забыл отличие съедобного и несъедобного и мучается, отчего же, если насыпать в суп песку, будет невкусно? А в сцене о забытом числе и сценография, и пластика героев напоминает гротеск «Кин-дза-дзы»: деревянная ложка в зубах, персонажи, связанные одной веревкой, как единой логикой, и так же неразрешимые вопросы…
И в этом остраненном мире оказывается очень много комичного: паренек в платке (та же старушка) бежит за клеем и без конца поскальзывается;
профессор ест из мусорного ведра; жена кормит мужа только по воскресеньям; теща приезжает к зятю ряди сражения.
Смешно - и страшно; Хармс, с его чуткостью к апокалипсису, верно отмечает детали падения мира в бездну абсурда.
Актеры (режиссеры по образованию и просто студийцы) умудряются существовать в этом фрагментарном пространстве очень органично, искренне, отчасти напоминая уверенную тональность интеллектуального стендапа. Они смело осваивают Хармса и смешат зрителя, чтобы в итоге резко развернуть мир непрочной, хрупкой стороной. Финал спектакля - разбитый между многими голосами монолог мудрого старика, оканчивающийся словами: «Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет». И падают, падают, падают артисты, устилая собой пол.
Но зритель, как и Хармс, может прозреть, увидев, что бытие не ограничивается человеком: «я и есть мыр. Но мыр - это не я». Пожалуй, эта стоическая вера в иное за пределами абсурдного мира и есть главная мысль спектакля.
На фестивале самодеятельных коллективов «Театральная вольница» в Ростове летом 2016 года «МЫР» взял гран-при, и сегодня театр «Шардам» готовится к гастролям по Германии.