Предел Ходжсона: российская версия (часть 2)
(Окончание. Начало см. здесь)
4. Исторический ужас в литературе
Первая ключевая черта жанра исторического ужаса отражена в его названии. Основным предметом изображения выступает история, а основной эмоциональной реакцией на неё - ужас. События, и так далёкие от совершенства, изображаются ещё мрачнее: с одной стороны, чтобы подогреть читательский интерес, с другой - в силу важного психологического искажения, о котором речь пойдёт ниже. Сравниваются же они с высоким моральным идеалом, на фоне которого любая реальность будет выглядеть омерзительно и преступно.
При последовательном применении такого сравнения формируется ужас перед историческим процессом как таковым.
Второй чертой жанра является смешение литературы и истории. В конце 80-х, на пике своей популярности, толстые литературные журналы внезапно стали источником "знаний" об истории родной страны чуть ли не для всего населения Союза. Солженицын после как бы исторического "Архипелага ГУЛАГ" написал как бы литературное "Красное колесо". Резун-Суворов помимо "исторических" опусов писал и авантюрные романы (например, "Контроль"), где продвигал те же идеи. Драматург Эдвард Радзинский вдруг стал популярным телеисториком. Примеры можно множить, но и этого достаточно.
Надо заметить, что такое смешение - архаический признак. Развитие культуры и цивилизации вело к выделению научных работ (в том числе в исторической науке) из всего массива текстов "по теме". Если бы этим делом ограничивалось - но нет!
Третья и важнейшая черта литературы и всего искусства исторического ужаса заключается в том, что его персонажи ведут себя не так, как свойственно людям. Скорее такое поведение подобает лавкрафтовской нежити. Могут ли советские солдаты, вступив в Германию в 45-м, брать всё, что плохо лежит, и насиловать встречных немок, не пропуская ни одну? Если они воины, которые до того четыре года воевали за Родину - то нет; если шогготы - то да. Может ли Сталин предвидеть события в непростую, кризисную эпоху на двадцать лет вперёд и двигать людей, как пешки? Если он - бывший семинарист и революционер-подпольщик Иосиф Виссарионович Джугашвили, то нет. Если же это новое воплощение Йог-Сотота, то кто ж ему помешает?
"...Йог-Сотот знает врата. Йог-Сотот и есть врата. Йог-Сотот это и страж врат и ключ к ним. Прошлое, настоящее и будущее слились воедино в нем".
И когда через эти врата протягиваются мерзкие щупальца в любую точку пространства-времени, люди говорят: "Дотянулся проклятый Сталин!"
Кроме шуток, в литературе подобного рода Сталин может составлять и реализовывать планы на 10-15 лет вперёд как в своей стране, так и за рубежом (доводит Гитлера от пивного путча до поста канцлера у Резуна-Суворова, планирует многоступенчатую расправу со старыми большевиками у Радзинского). Он охватывает умом сложнейшие схемы и системы взаимоотношений, безошибочен в прогнозах и оценках, его воле безропотно подчиняются миллионы, а последствия его действий нельзя преодолеть и через десятилетия после его смерти. Налицо комплекс свойств, который в языческих религиях приписывался божествам.
Такое восприятие истории помогает справиться с основным противоречием, которое породило кризис. Мистический Сталин [1], несомненно, свободен в своих действиях и он - личность, только не совсем человеческая. Любой маленький человек, включая автора и читателя, также свободен, но в обстановке где довлеет воля всемогущего тирана, он просто вынужден поступать определённым образом. Ключёвое противоречие не разрешается, но снимается мифологическими средствами.
Следует заметить, что образ мистического Сталина не обязательно отрицательный. Есть значительный пласт литературы, где он предстаёт животворной силой, для которой нет ничего невозможного. Только нехваткой Сталина в людях [2] объясняется нынешняя наша неустроенность. Так мы получаем ещё один жанр, во всём подобный историческому ужасу, но несущий противоположный эмоциональный заряд. Я предлагаю назвать его "историческим победительством".
Одним из основателей этого жанра выступил тот же Резун-Суворов. После разоблачительного "Ледокола" он почувствовал изменение конъюнктуры и в более поздних своих книгах рисует из Сталина мудрого лидера, который вёл СССР к мировому господству, преодолевая сопротивление и используя нервного Гитлера, глупых западных союзников и командармов-вредителей. Впоследствии появилась масса литературы такого рода, не последнюю роль в которой играют многочисленные романы о попаданцах.
Если в литературе исторического ужаса персонажи страдают от гнёта мистического Сталина, то в историческом победительстве они отождествляют себя с ним:
"А теперь давайте посмотрим на ситуацию из-под кремлевских звезд, из сталинского кабинета.
Застегнитесь на все пуговицы, если у вас нет трубки, возьмите в рот карандаш и представьте себя Сталиным" (В. Суворов, "Самоубийство").
Интересно, что в западной литературе сверхъестественного ужаса можно увидеть аналогичные тенденции. Одна из основных тем в произведениях Лавкрафта - расчеловечивание. Его герой по мере развития сюжета уподобляются инфернальным сущностям, которых они исследуют и против которых борются. Обычно эта линия теряется на фоне внешних событий, но, например, в рассказе "Храм" лежит в центре повествования. А одновременно с Лавкрафтом его друг и собрат по перу Говард писал рассказы про удалого варвара Конана, который одной левой (ну, иногда помогая себе правой) сокрушал легионы нечисти.
Гелий Коржев "Схватка" (1987).
Характерные черты жанра исторического ужаса можно положить на классификацию форматов мышления. По Переслегину таких форматов три. Человечество создало их в ходе истории и отдельный человек осваивает их (если осваивает) по мере взросления. Первичный формат работает с непосредственно наблюдаемыми вещами и мыслит мифами. Философский формируется в попытках уйти от мифа, а сциентистский отделяет науку от мышления вообще. В таком случае смешение литературы и истории представляет собой возвращение ко второму формату мышления, а трактовка реальных исторических деятелей как нечеловеческих мистических сущностей - вообще к первому. Потому попытки некоторых благонамеренных историков разоблачить и опровергнуть Резуна-Суворова и его коллег по цеху несут печать коммуникативной неудачи: пока одна сторона выдвигает рациональные аргументы, другая - воюет с бабайками.
И здесь мы переходим к той области поздне- и постсоветского сознания, где бабайками явили своё истинное лицо.
5. Кризис естественных наук и ужас фронтира
Выше я писал, что острота внутренних противоречий в физической картине мира в СССР сглаживались наличием управляющего звена - философии диамата. Соответственно, развитие кризиса происходило по мере эрозии этой философии.
Началось всё с банальной тяги к чудесному. Покуда этот интерес оставался в естественнонаучных рамках, не посягая на социально-политические и религиозные сферы, государство его вполне терпело а научно-популярные издания даже поддерживали (о чём подробнее здесь). В эпоху гласности посмотреть, что там, за горизонтом ломанули все. А за горизонтом частенько встречаются чудовища, на что советскому человеку не преминули указать.
Ибо в этот момент имела место попытка пересадить на российскую почву жанр сверхъестественного ужаса. Как и западный первоисточник, наш аналог помещал кошмарные и могущественные силы за грань знакомого мира. Это была уже не маринистика - к началу 90-х земной шарик казался маленьким и обжитым. Ужас приходил из глубин космоса, из других измерений, из тайных коридоров мировых правительств, где плетутся заговоры. Именно такую картину мира обрушила на головы читателей, выходившая с января 1991 года газета "Голос Вселенной".
Рисунок из серии "Люди будущего". Художник Сергей Морозов. "Голос Вселенной", №12, 1991 (ссылка). Это, с точки зрения редакции, позитивный вариант будущего.
Этим изданием, как и выросшей вокруг него группой журналов и альманахов, руководил писатель Юрий Петухов. В газете публиковали его произведения - невиданный доселе в Союзе сплав головокружительного экшена, жестокости и эротики. Петухов привлёк к оформлению талантливых художников-графиков, а самое главное - смог печатать газету миллионными тиражами. И их раскупали.
Надо сказать, самые ядрёные творения Петухова: мрачнейшее "Прорицание", обещавшее самоуничтожение Земли и человечества к концу 1999 года, пресловутый определитель пришельцев - публиковались без указания авторства. Они воспринимались читателями как истинные документы (насколько вообще в ту пору хоть что-то воспринималось истинным), и редакция не стремилась развеять это ощущение:
"Многим нашим читателям запала в душу графика Романа Афонина. Особенно взволновал приславших письма реализм рисунка из серии «Героика колонизации Янтарного Гугона». Что за тема? Откуда? Почему?! Каждому, внимательно вглядывавшемуся в рисунок, обязательно приходила в голову совершенно четкая мысль: эдакое невозможно нафантазировать! это картинка с натуры [3]! Да, полное впечатление, что художник присутствовал при изображенных им событиях - попробуйте-ка нарисовать столь натуралистично пробудившегося от ледниковой спячки гугонского мутыгра (птицелапого червя-антропофага)! Но это иллюзия, ибо Роман Афонин никогда не был на Янтарном Гугоне. Лишь один раз в четыре с половиной года, когда Земля и Гугон находятся в фазе трансцедентального противостояния, перед художником встают реальные картины гугонского бытия" ("Голос Вселенной", №5, 1991).
Петухов был не единственным, хотя, пожалуй, самым ярким представителем этой волны. Я сам в своё время читал плохонькую брошюрку предсказаний "по Нострадамусу, Павлу и Тамаре Глоба", где предрекалось, что в США скоро начнут строить коммунизм, а в Африке случатся страшные катастрофы, животные мутируют и будут прыгать клопы величиной с собаку. Где вы сейчас, слепопечатные книжечки начала 90-х?
Кто вспомнит то время, когда рушился вековечный железный занавес, по телевизору Кашпировский с Чумаком корёжили мозги и заряжали баночки, в популярнейшем "Московском комсомольце" 2-3 раза в год публиковали очередную дату конца света, а в электричках с фотографий смотрела Мария Дэви Христос в авторитетном белом балахоне, тот может решить, что заметные группы сограждан решили воплотить в жизнь "Зов Ктулху". Однако Ктулху не пришёл. Физическая реальность оказалась куда менее податливой, чем социальная, а вскоре и последняя оформилась и укрепилась. С осознанием этих фактов, литература ужасов фронтира, которая, подобно жанру исторического ужаса, плохо чувствовала границу между собой и реальностью, постепенно сошла на нет.
6. Политика, экономика, далее везде
Однако в социальной реальности наваять к тому времени получилось порядочно. СССР был государством-проектом, и научно-философские конструкции там были достаточно тесно связаны с политическими и экономическими институтами. И кризис с первых быстро перекинулся на вторые.
Пересмотр первых десятилетий советской истории означал резкое падение легитимности государственных и партийных органов. А значит катастрофически падала управляемость.
Нет легитимности - нет и понимания зачем нам нужна отдельная от Запада экономика. Отсюда страшненькие перестроечные законы о предприятии (не столько из-за содержания, сколько из-за порядка их принятия) и последующая либерализация цен.
Любовь к чудесному и мифологическое отношение к истории породили самодельные национальные мифологии - у каждого из народов СССР свои. Отсюда этнические конфликты на границах.
Проблемы шли рука об руку и Союз пополз. Образовавшийся в результате социальный ландшафт разительно отличался от того, что было доселе, хотя проблемы познания, разумеется, никуда не делись.
7. Некоторые выводы
Подведём итог. В российском (советском) случае наряду с естественнонаучным существовало развитое историческое знание, которое претендовало на создание своей онтологии [4], а на роль управления ими претендовала философия диалектического материализма. Подобная структура, равно как и известные события 1-ой половины XX века, задержали развитие кризисных явлений, связанных с пределом Ходжсона. Зато они происходили параллельно и в естественнонаучной, и в исторической сфере. Кризис "выстрелил" на рубеже 1980-90-х гг., и поскольку вышеуказанная структура знания была тесно увязана с государственным устройством и характером экономической системы, он быстро привёл к их обрушению.
Трудно сказать был это один кризис или два, разразившихся одновременно. С одной стороны, ключевое противоречие и в естественнонаучном, и в историческом знании можно свести к формуле "неопределённость против детерминизма". С другой - жёсткая советская система стремилась заморозить или затормозить любые кризисные явления в обществе, в результате чего, когда ресурсов у системы стало не хватать, посыпалось всё и сразу.
Интересно сравнить столкновение с пределом Ходжсона не Западе и в России. Переслегин считает Первую мировую войну одним из самых ярких проявлений этого кризиса. То же можно сказать и про Вторую мировую, учитывая, что её причины были заложены итогами Первой мировой. Соответственно, открытое течение кризиса можно считать с начала-середины 1900-х (кубизм и другие течения модернизма в искусстве, стремящиеся пересобрать реальность; первые произведения Ходжсона) до конца 1940-х годов (оформление послевоенного мироустройства). Т.е. кризис длился около 40 лет. В России политика гласности была инициирована в 1986-1988 годах, а 31 декабря 1999 страна уже слушала отречение Ельцина и тяжко думала, где же она оказалась. Итого чуть более десяти лет.
При этом с точки зрения последствий затяжной западный вариант кризиса оказался куда более разрушительным: десятки миллионов жертв, гибель бесчисленных материальных и культурных ценностей, пресечение целых культурных традиций. Конечно, Запад в начале XX столетия определял мировую повестку дня, однако, с учётом технического прогресса, вряд ли он был сильнее, чем СССР в 1985 году. Просто ключевые институты Союза очень быстро потеряли работоспособность и поэтому при крушении не смогли нанести слишком большой вред, а внешние агенты влияния не успели подготовиться и среагировать на катастрофу. При всей нелюбви многих наших сограждан к 90-м легко представить условия, при которых всё могло сложиться гораздо хуже. Кровавые гражданские войны могли разгореться не по границам Союза, а прямо в сердце исторической России [5]. Соседи могли среагировать быстрее и принять активное участие в войнах за советское наследство. Кто-то из руководителей бывших республик мог придержать у себя часть ядерного арсенала погибшей державы... На самом деле, нам очень повезло.
8. Эпилог
Прошло три десятка лет. Советского Союза нет более на карте мира, а оставшиеся от него многочисленные культурные памятники производят милое и тёплое, но несколько неадекватное впечатление. А это значит, что в прошлое ушла не просто ещё одна страна. Жанр ужаса фронтира, пережив краткий всплеск, популярности ушёл в свою маленькую нишу. Исторический ужас, напротив, остаётся на коне. Он держит заметный сектор в прессе и интернете, царит на теле- и киноэкране и исправно отпиливает себе немалый кусок бюджетных средств. Противостояние ему строится в значительной степени на базе исторического победительства, которое есть его брат-близнец.
История же как наука очень боится больших обобщений. Даже в противостоянии фолк-хистори (под данной вывеской объединяют многих классиков двух вышеописанных исторических жанров) можно выявить, по крайней мере, три линии истории: красную, белую и церковную, - которые никто не может и, кажется, не хочет объединить в одну. В части же философии истории работа не движется. Если же что и делают, то назвать это стремятся по-другому. Например, геополитикой.
И это неудивительно. Большие исторические обобщения требуют многого: взять на себя ответственность за свою личную судьбу и историческую судьбу страны, проработать и связать воедино опыт российского XX века и, наконец, ответить на проклятые исторические вопросы, с которых всё и началось. А это очень трудно.
Что же делать? Ну, для начала осознать ситуацию. А там - Бог весть.
© Николай Килячков
Иллюстрация в начале поста: В. Комар и А. Меламид "Сталин и музы".
Примечания:
[1] Употребляя термин "мистический Сталин", я не утверждаю, что описываемым набором свойств наделяют только И.В. Сталина - хотя в большинстве произведений жанра, да, именно его. Возможны и другие варианты. Так, у нашего юго-западного соседа в последние годы такие свойства принято приписывать благополучно здравствующему Владимиру Владимировичу Путину.
[2] Здесь образ Сталина находится на грани превращения в безличную пантеистическую силу. Аналогичное превращение образа Ленина в советском сознании описал в своей давней статье диакон Андрей Кураев.
[3] Звучит, как постмодернистская отсылка сюда. :-)
[4] Насколько положения этого знания соответствовали объективной реальности - другой вопрос, но на участие в создании общей онтологии оно, несомненно, претендовало.
[5] Пугающий образ такого сценария нарисовал Вячеслав Рыбаков в своём замечательном романе "Человек напротив".