Николенька и Змей Горыныч
От всех разговоров про детей и искусство стала вспоминать всякие истории из своего опыта.
Как я первый раз осознала, каковы возможности самого обыкновенного ребенка и как сильна роль искусства в, казалось бы, безнадежных ситуациях.
Было мне лет 19 или только что 20 исполнилось, и я организовала первую свою детскую студию. Пришла в большой ДК и сказала - а давайте - и изложила им план студии декоративного творчества. Там обрадовались, достали ставку кружка " умелые руки", сдули пыль и выделили мне комнату и деньги на материалы.
Пошла я детей набирать. Объявление дали, да по школам я прогулялась. Критериев особо не выдвигали, то есть взяли бы всех, но уровень мне знать хотелось. Кроме работ из дома смотрела я еще на тест.
Тест был таков. Вырезала я из картона детали-образцы: круги, полукруги, четверть сектора, треугольники, квадраты. Все они вписывались один в другой и представляли из себя такое родственное семейство. Ребенку предлагалось выбрать фигуры любые, а также лист для фона и два листа цветной бумаги для композиции.
А дальше задача одна - сделай красивую картинку, чтобы она была стройна, хорошо смотрелась и была каким-то узором, а не зверюшками-людьми. Видно было очень много. Как ребенок выберет цвета, как их сгармонирует, как вырежет и как наклеит - есть ли у него умения такие, какую он сделает композицию, простую, сложную, неожиданную, каков будет паттерн, будет ли это линейное повторение или симметрия, а если симметрия - то какая, с одной осью зеркальная, с несколькими осями или сложная поворотная.
Большинство детей, уже хотящих сюда, а значит имеющих для этого основания, справились вполне нормально. Но один мальчик меня просто потряс. Он взял небольшую картонку и вырезал массу деталей из темно-зеленой и оранжевой бархатной бумаги. Кругов, секторов и треугольников перед ним лежал полный стол, а картонка была мала, размером с обычную книжную обложку. На мой вопрос, как он все это уместит, мальчик сказал, чтобы я не беспокоилась, уместит. Боже мой, что это была за композиция! Когда все остальные дети размещали на плоскости все в один слой, этот сделал слоя в четыре. Уверенными точными движениями, будто вся картина уже существовала и он ее только проявлял, он на маленькой картонке сделал сложнейшую многослойную безупречную композицию, которая могла быть рекламой апельсиновой фирмы:) Я ахнула. А он встал и ушел, сказав, что его все это не интересует. Как я ни уговаривала его, что ему непременно нужно заниматься, он был непреклонен. До сих пор думаю - все равно его должно было вынести в дизайн, не может быть, чтобы такой дар не взял его за шкирку.
Но расскажу я про другого мальчика.Его привела мама, совершеннейшая простая женщина из народа, с косящим взором. Она объявила мне, что "старшенькую они водят на холерографию" и пока ждут ту, младший тоже запросился на свое занятие. Во все время разговора пятилетний мальчик не отрывал плотно вжатого лица от коленок матери, не сказал мне ни слова, не назвал имени и только пару раз я поймала отблеск пугливого глаза. Мама рассказала мне, что в садике он бандит, что спелся с двумя самыми хулиганистыми пацанами в группе и воспитательница от них стонет. Тест Николенька сделал провальный, он не различал между оттенками цвета и в синюю композицию вставил один круг из линяло-голубенького обложечного листа, фигуры были приклеены без малейшей стройности, вяло, не образуя никакой композиции вообще.
Дальнейшие действия его заставляли меня думать, что если не дано ребенку - то хоть тресни. Он ни с кем не разговаривал, я ни разу не слышала его голоса, Он делал робкие и бледные рисунки. На альбомном листе из нижнего края поднимались мелкие и бледные создания, узкий анемичный пенек с дистрофичным колобком, бледный, отдельно стоящий медведь. Крохотные создания робко заползали за нижний обрез и не заполняли листа. Шел день за днем. Никаких перемен. Но каждое занятие крохотный бледненький Николенька стоял первым у дверей, прижимая к боку большую папку, в которой некрасиво, но аккуратно мамой были размещены ножницы, клей, бумага, стиралки, карандаши и цветные карандаши.
Надо сказать, что занятия наши шли, когда в садике начинался тихий час. Его по договоренности отпускали - и два раза в неделю он одевался, когда все остальные раскладывали постельки, прижимал к боку папку и один отправлялся от садика к зданию ДК. Даже в самые морозы, когда занятия в школе отменялись, а я летела отпустить своих малышей, у дверей издалека я видела маленькую фигурку, обвязанную пуховым платком, еле удерживающую папку, на которую он даже не мог посмотреть из-за полной несгибаемости зимнего обмундирования.
Дети делали потрясающие коллажи, лепили, клеили, резали, а Николенька по-прежнему безмолвно пытался что-то делать. Боязнь бумаги и ярких красок не проходила. И я поняла, что есть безнадежные дети.
Но пришел день, когда что-то внезапно изменилось. Столы в комнате стояли большим полым прямоугольником, с одного торца был мой стол, с противоположного проход, в который я могла пройти и обходить столы по внутреннему периметру, глядя на то, что они делают не через плечо. Как бы ни были застолблены места, как бы ни были удобно разложены материалы, к концу занятия самые активные как-то постепенно стекали на мой стол и устраивались там вдвоем-втроем, пылко обсуждая процесс. И вот однажды, склонившись к чьей-то работе я услышала за спиной абсолютно незнакомый голос! За несколько месяцев, понятное дело, всех детей я знала на слух, но тут совершенно незнакомый бас произнес: А что это вы тут, дураки, делаете? Я оглянулась в обомлении и увидела Николеньку с листом, навалившегося пузом на край моего стола и заговорившего с самыми увлеченными и талантливыми кренделями, набившимися за мой стол. Обомление было лишь моим. Мальчики ответили ему как ни в чем не бывало. Николенька заговорил! То ли он присматривался к безопасности, "свойности" обстановки, то ли в нем накопились изменения... Но этот день стал бесповоротным днем перемены.
Вскоре он пришел ко мне и потребовал целый лист бумаги. Самый большой формат, с которым они работали, был примерно четверть листа, и я спросила, что он имеет в виду. Целый лист, сказал он, помогая себе маленькими лапками. Совсем большой.
Мальчик, который на альбомном листике боялся занять 10 процентов пространства, затребовал лист практически с него ростом.
Он получил лист, выбрал себе кучу гуашевых банок и фломастеров и большие кисти. ( Ага, думала я, - как ты собираешься вообще дотянуться до другого края этого листа?) Все это он отнес в угол класса, постелил лист на полу, аккуратно разулся - и, ходя туда-сюда по листу, начал ваять батальное эпическое полотно. Гигантский бравый Иван-Царевич в сапогах и сияющем шлеме, в кольчуге, подпоясанной солдатским ремнем с пряжкой, огромным мечом бился с объемистым Змеем Горынычем. Тот имел яйцеобразное туловище в чешуе, несчетное количество змеистых шей с мерзкими мордами, и все это нехилое сооружение покоилось на одной куриной лапе, даже цыплячьей, сказала бы я:)
Вся группа, время от времени отрываясь от своих столов, уважительно толпилась вокруг. С ролью центра внимания Николенька справился легко и достойно. Он хорошо сознавал, что этого заслуживает, и солидно обсуждал художественные тонкости.
Это был совершенно иной человек теперь, иной художник, я бы сказала. На нашей второй полугодовой выставке он был одним из украшений.
После этого я думаю, что любого ребенка можно размотать и открыть.
Поговорила с мамой его. Она рассказала, что преданность студии у него с первых дней была небывалая. В то время как мне казалось, он ничего не может, никакого отклика, никаких подвижек - для него жуткой угрозой было обещание не пустить его на занятие, так что мать перестала это говорить даже в шутку. Воспитательница в детском саду была тоже потрясена. Он совершенно порвал с компанией хулиганов, перестал дерзить и шкодить, а все свободное время упоенно и погруженно рисовал или мастерил что-то. В группе его стали опасливо уважать - за непонятность.
А студию нашу к концу года прибили по финансовым соображениям, и мне до сих пор жаль этих детей, хотя потом я встречала много других, не менее интересных...
Как я первый раз осознала, каковы возможности самого обыкновенного ребенка и как сильна роль искусства в, казалось бы, безнадежных ситуациях.
Было мне лет 19 или только что 20 исполнилось, и я организовала первую свою детскую студию. Пришла в большой ДК и сказала - а давайте - и изложила им план студии декоративного творчества. Там обрадовались, достали ставку кружка " умелые руки", сдули пыль и выделили мне комнату и деньги на материалы.
Пошла я детей набирать. Объявление дали, да по школам я прогулялась. Критериев особо не выдвигали, то есть взяли бы всех, но уровень мне знать хотелось. Кроме работ из дома смотрела я еще на тест.
Тест был таков. Вырезала я из картона детали-образцы: круги, полукруги, четверть сектора, треугольники, квадраты. Все они вписывались один в другой и представляли из себя такое родственное семейство. Ребенку предлагалось выбрать фигуры любые, а также лист для фона и два листа цветной бумаги для композиции.
А дальше задача одна - сделай красивую картинку, чтобы она была стройна, хорошо смотрелась и была каким-то узором, а не зверюшками-людьми. Видно было очень много. Как ребенок выберет цвета, как их сгармонирует, как вырежет и как наклеит - есть ли у него умения такие, какую он сделает композицию, простую, сложную, неожиданную, каков будет паттерн, будет ли это линейное повторение или симметрия, а если симметрия - то какая, с одной осью зеркальная, с несколькими осями или сложная поворотная.
Большинство детей, уже хотящих сюда, а значит имеющих для этого основания, справились вполне нормально. Но один мальчик меня просто потряс. Он взял небольшую картонку и вырезал массу деталей из темно-зеленой и оранжевой бархатной бумаги. Кругов, секторов и треугольников перед ним лежал полный стол, а картонка была мала, размером с обычную книжную обложку. На мой вопрос, как он все это уместит, мальчик сказал, чтобы я не беспокоилась, уместит. Боже мой, что это была за композиция! Когда все остальные дети размещали на плоскости все в один слой, этот сделал слоя в четыре. Уверенными точными движениями, будто вся картина уже существовала и он ее только проявлял, он на маленькой картонке сделал сложнейшую многослойную безупречную композицию, которая могла быть рекламой апельсиновой фирмы:) Я ахнула. А он встал и ушел, сказав, что его все это не интересует. Как я ни уговаривала его, что ему непременно нужно заниматься, он был непреклонен. До сих пор думаю - все равно его должно было вынести в дизайн, не может быть, чтобы такой дар не взял его за шкирку.
Но расскажу я про другого мальчика.Его привела мама, совершеннейшая простая женщина из народа, с косящим взором. Она объявила мне, что "старшенькую они водят на холерографию" и пока ждут ту, младший тоже запросился на свое занятие. Во все время разговора пятилетний мальчик не отрывал плотно вжатого лица от коленок матери, не сказал мне ни слова, не назвал имени и только пару раз я поймала отблеск пугливого глаза. Мама рассказала мне, что в садике он бандит, что спелся с двумя самыми хулиганистыми пацанами в группе и воспитательница от них стонет. Тест Николенька сделал провальный, он не различал между оттенками цвета и в синюю композицию вставил один круг из линяло-голубенького обложечного листа, фигуры были приклеены без малейшей стройности, вяло, не образуя никакой композиции вообще.
Дальнейшие действия его заставляли меня думать, что если не дано ребенку - то хоть тресни. Он ни с кем не разговаривал, я ни разу не слышала его голоса, Он делал робкие и бледные рисунки. На альбомном листе из нижнего края поднимались мелкие и бледные создания, узкий анемичный пенек с дистрофичным колобком, бледный, отдельно стоящий медведь. Крохотные создания робко заползали за нижний обрез и не заполняли листа. Шел день за днем. Никаких перемен. Но каждое занятие крохотный бледненький Николенька стоял первым у дверей, прижимая к боку большую папку, в которой некрасиво, но аккуратно мамой были размещены ножницы, клей, бумага, стиралки, карандаши и цветные карандаши.
Надо сказать, что занятия наши шли, когда в садике начинался тихий час. Его по договоренности отпускали - и два раза в неделю он одевался, когда все остальные раскладывали постельки, прижимал к боку папку и один отправлялся от садика к зданию ДК. Даже в самые морозы, когда занятия в школе отменялись, а я летела отпустить своих малышей, у дверей издалека я видела маленькую фигурку, обвязанную пуховым платком, еле удерживающую папку, на которую он даже не мог посмотреть из-за полной несгибаемости зимнего обмундирования.
Дети делали потрясающие коллажи, лепили, клеили, резали, а Николенька по-прежнему безмолвно пытался что-то делать. Боязнь бумаги и ярких красок не проходила. И я поняла, что есть безнадежные дети.
Но пришел день, когда что-то внезапно изменилось. Столы в комнате стояли большим полым прямоугольником, с одного торца был мой стол, с противоположного проход, в который я могла пройти и обходить столы по внутреннему периметру, глядя на то, что они делают не через плечо. Как бы ни были застолблены места, как бы ни были удобно разложены материалы, к концу занятия самые активные как-то постепенно стекали на мой стол и устраивались там вдвоем-втроем, пылко обсуждая процесс. И вот однажды, склонившись к чьей-то работе я услышала за спиной абсолютно незнакомый голос! За несколько месяцев, понятное дело, всех детей я знала на слух, но тут совершенно незнакомый бас произнес: А что это вы тут, дураки, делаете? Я оглянулась в обомлении и увидела Николеньку с листом, навалившегося пузом на край моего стола и заговорившего с самыми увлеченными и талантливыми кренделями, набившимися за мой стол. Обомление было лишь моим. Мальчики ответили ему как ни в чем не бывало. Николенька заговорил! То ли он присматривался к безопасности, "свойности" обстановки, то ли в нем накопились изменения... Но этот день стал бесповоротным днем перемены.
Вскоре он пришел ко мне и потребовал целый лист бумаги. Самый большой формат, с которым они работали, был примерно четверть листа, и я спросила, что он имеет в виду. Целый лист, сказал он, помогая себе маленькими лапками. Совсем большой.
Мальчик, который на альбомном листике боялся занять 10 процентов пространства, затребовал лист практически с него ростом.
Он получил лист, выбрал себе кучу гуашевых банок и фломастеров и большие кисти. ( Ага, думала я, - как ты собираешься вообще дотянуться до другого края этого листа?) Все это он отнес в угол класса, постелил лист на полу, аккуратно разулся - и, ходя туда-сюда по листу, начал ваять батальное эпическое полотно. Гигантский бравый Иван-Царевич в сапогах и сияющем шлеме, в кольчуге, подпоясанной солдатским ремнем с пряжкой, огромным мечом бился с объемистым Змеем Горынычем. Тот имел яйцеобразное туловище в чешуе, несчетное количество змеистых шей с мерзкими мордами, и все это нехилое сооружение покоилось на одной куриной лапе, даже цыплячьей, сказала бы я:)
Вся группа, время от времени отрываясь от своих столов, уважительно толпилась вокруг. С ролью центра внимания Николенька справился легко и достойно. Он хорошо сознавал, что этого заслуживает, и солидно обсуждал художественные тонкости.
Это был совершенно иной человек теперь, иной художник, я бы сказала. На нашей второй полугодовой выставке он был одним из украшений.
После этого я думаю, что любого ребенка можно размотать и открыть.
Поговорила с мамой его. Она рассказала, что преданность студии у него с первых дней была небывалая. В то время как мне казалось, он ничего не может, никакого отклика, никаких подвижек - для него жуткой угрозой было обещание не пустить его на занятие, так что мать перестала это говорить даже в шутку. Воспитательница в детском саду была тоже потрясена. Он совершенно порвал с компанией хулиганов, перестал дерзить и шкодить, а все свободное время упоенно и погруженно рисовал или мастерил что-то. В группе его стали опасливо уважать - за непонятность.
А студию нашу к концу года прибили по финансовым соображениям, и мне до сих пор жаль этих детей, хотя потом я встречала много других, не менее интересных...